В.В. Жуковский, выступая на собрании Русского технического общества, назвал покойного реформатора "творцом в России государственного капитализма". По мнению известного предпринимателя, деятельность яркого и талантливого министра привела к принципиальным изменениям в хозяйственной жизни страны: "Несомненно, он был человеком даровитым, был артистом по натуре, и он, и его индивидуальность разбивали инерцию застарелого, заскорузлого экономического русского уклада жизни". Поэтому, резюмировал Жуковский, Витте можно назвать созидателем и основателем "новой экономической России". Главная заслуга графа состояла в том, что он способствовал сближению интеллектуальной части российского общества и предпринимательских кругов. Витте "призывал торгово-промышленный класс ко всякого рода интеллектуальной работе, допускал торгово-промышленные организации, поддерживал их внутреннюю жизнь для выработки классового сознания…".
Соглашусь с Б.В. Ананьичем, склонным видеть в этих словах Жуковского не только признание заслуг покойного, но и скрытые политические мотивы. Речь известного предпринимателя подразумевала, что деловая элита империи "готова была взять на себя ответственность за развитие производительных сил России и была озабочена созданием общества "культурного капитализма", основанного на союзе интеллекта и капитала". Иными словами, Жуковский настаивал на том, что предпринимательская элита уже вполне самостоятельна и может демонстрировать некоторую независимость от государства, сотрудничая с теми ее представителями, которые осознают запросы эпохи.
Возвращаясь к статье Туган-Барановского, отмечу, что экономист особенно подчеркивал: "В действительности же политика Витте была мало подчинена интересам капиталистического класса, как и интересам дворянства или крестьянства. Она преследовала другие цели – усиление мощи русской государственности, выразителем которой Витте чувствовал себя".
Сходной позиции при характеристике деятельности сановника придерживалась и газета "День". Постоянный автор издания И.М. Бикерман высоко оценил государственные таланты Сергея Юльевича: "На всех делах Витте ‹…› лежит печать широкого размаха и отчетливой мысли. Он всегда знал, чего хочет, и ясно видел пути, ведущие к цели". Но, по мнению Бикермана, "своими финансовыми и экономическими мероприятиями он больше содействовал упрочению старого строя, чем многие прославленные специалисты по упрочению основ". Любопытно, что "День", выходивший с 1912 года, издавался на средства банков и вместе с тем в нем сотрудничали видные социалисты. Сочетание социалистических идей и банковского капитала было неожиданным. Издатель газеты, крупный столичный банкир Лесин признавался в частном разговоре бывшему редактору И.Р. Кугелю: "Уже на бирже от меня шарахаются и шепчут: "Лесин стал социалистом"". Газета отличалась независимостью суждений, в частности была известна открытыми выступлениями по самым острым политическим вопросам.
Этими противоречиями политики Витте определялись и оценки его государственной деятельности. С одной стороны, как отмечали современники, он привнес в российскую хозяйственную жизнь много нового, в том числе способствовал модернизации российской экономики. C другой же – все его усилия были направлены на сохранение старого политического порядка.
В одной из провинциальных газет, рассчитанной на массового читателя, претензии в адрес Витте звучали острее:
Богато одаренный природою, ловкий, острый, честолюбивый, покойный государственный деятель выдвинулся в эпоху безвременья, найдя секрет прикрыть язвы государства и народное невежество плащом блестящих финансовых комбинаций. Он умел кидать кому нужно кости в нужный момент для спасения колебавшегося и трещавшего по всем швам приказно-патриархального строя и в этом смысле занимает одно из первых мест в рядах величайших политических "комбинаторов".
Оценки со стороны "массового" издания не противоречат выводам "солидной" прессы. Этот, на первый взгляд, малозначительный факт служит прекрасным доказательством устойчивости и распространенности подобных оценок. Невозможно представить, чтобы между редакторами газет, рассчитанных на различную аудиторию и вышедших в разных городах в один и тот же день, существовала договоренность о том, что и как писать о Витте. Скорее, чуткие к распространенным в обществе настроениям публицисты лишь сумели подметить их общую тональность и использовали расхожие, устоявшиеся штампы.
Много внимания в посмертных статьях о Витте уделено Портсмутскому мирному договору с Японией. В целом общественное мнение в оценке данного события не было единым. Например, невыгодным России компромиссом считал этот документ Меньшиков. О Портсмутском мирном договоре, восклицали в "Русском знамени", "…каждый русский думает с невольным содроганием".
Напротив, либеральные издания отдавали должное дипломатическому искусству Витте, проявленному в 1905 году. "Только малодушные или недобросовестные люди, – утверждали "Биржевые ведомости", – осуждали безобидный для нас выход из тяжкой японско-корейской авантюры. Портсмут останется лучшим, наиболее почетным и прочным памятником международно-политической деятельности С.Ю. Витте". Самой блестящей страницей деятельности сановника называл Портсмут и знаменитый журналист А. Яблоневский на страницах "Киевской мысли". О Портсмутском договоре написали десять из девятнадцати изданий, причем шесть из них отнесли мир с Японией к заслугам сановника.
Не могли обойти вниманием и Манифест 17 октября 1905 года. Так, в шестнадцати из девятнадцати просмотренных мной изданий можно встретить упоминания об этом документе. Черносотенные партии, яростные сторонники неограниченного самодержавия, оценили Манифест 17 октября соответственно. Критикуя Витте за "космополит-либерализм" и "рабское заимствование" западных конституционных идей, совершенно чуждых историческим традициям России, "Русское знамя" бранило первого российского премьера: "Такому сановнику не жаль ни природы неограниченного Самодержавия Русских Царей, ни нашего самобытного строя. Каждый проект его будет отдавать парламентаризмом и казаться, право, подготовительным шагом к республике".
Либеральная печать, напротив, причисляла манифест к историческим заслугам графа. "17 октября оказалось неразрывно связано с его именем. И за эту золотую дату история, как и современники, простят ему прегрешения вольные и невольные", – заявлял "Голос Москвы". Вместе с тем в этом вопросе даже самые убежденные сторонники конституционного пути развития России не были готовы отнести себя к соратникам Витте. Уже упомянутый А.С. Изгоев, признавая акт 17 октября одной из основных заслуг Сергея Юльевича, констатировал, что "все симпатии Витте лежали на стороне державного абсолютизма". М.М. Ковалевский утверждал, что считать Витте либералом было бы большим заблуждением – он "был консерватор в лучшем значении этого слова". Наконец, видный кадет И.В. Гессен в "Речи" писал: "Какое наивное заблуждение – считать его "отцом русской конституции" ‹…› Он хотел ограничиться только своим всеподданнейшим докладом".
Пытаясь найти объяснение этой политической двойственности Витте, авторы посмертных статей обвиняли его либо в беспринципности, либо в несоответствии запросам эпохи. "Биржевые ведомости" передавали слова А.Ф. Керенского о покойном: "Если он не делал того, что нужно было делать, то не потому, что не понимал этого, а потому, что не хотел. Потому что, когда он хотел, он всегда находил правильную линию действий".
Чаще всего звучала мысль о том, что он был прежде всего человеком своего времени – времени больших перемен в жизни российского общества. Например, П.Б. Струве и А.С. Изгоев полагали, что трудности, стоявшие перед Витте, были непреодолимыми в силу объективных исторических условий. Редактор "Биржевых ведомостей" С.М. Проппер, долгое время сотрудничавший с Витте, отмечал: "За 10 лет он сумел осуществить столько, что создал целую эпоху в развитии русской жизни. Но к извилистым путям принуждал его уклад русской государственности. Тут была его трагедия, да и не только его одного". Публицист "Одесских новостей" признавал: "Многое в этой большой драме большого человека объясняется, разумеется, общими условиями русской жизни".
Некоторые газеты считали причиной двойственности Витте его политическую слабость и отсутствие идеологической цельности. Общей была мысль о том, что объективная оценка государственной деятельности Витте – дело истории и будущих поколений. "Петроградские ведомости", стоявшие на умеренно консервативных позициях, писали: "Он [Витте. – Э.С.] был большой горой русской истории: когда стоишь близко у горы, не видишь ее вершины. Витте поймут и оценят, когда годы отделят его от нас. Новый Пимен спокойно взвесит его успехи, порывы, достижения и ошибки".
Даже после смерти сановник оставался объектом критики для всех общественных сил. По мнению советского историка И.Ф. Гиндина, эти некрологи ясно отражали "классовую чуждость" царского министра представителям деловой и предпринимательской элиты империи. Однако ситуация, на мой взгляд, была несколько сложнее. Скорее, можно говорить об открытой критике со стороны этой части общества всей политической системы страны в широком смысле слова. Витте же являлся одним из основных создателей данной системы.
В российской периодике акценты были расставлены по-разному. Для представителей консервативно-монархических сил поступки покойного министра зачастую объяснялись некомпетентностью, злонамеренностью либо какими-то личными неблаговидными мотивами. В глазах же либеральных сил причиной, по которой многие благие начинания Витте не воплотились в жизнь в полной мере, была российская политическая система. Основная мысль этих статей может быть сформулирована следующим образом: в условиях тлетворного консерватизма и косности российской действительности даже такой талантливый, сильный и энергичный министр, как Витте, был обречен на неудачу.
Наиболее четко и откровенно высказали это "Русские ведомости":
Нельзя сказать, что вместе с отставкой графа Витте исчезло из нашей политической жизни то начало, которое нашло себе воплощение в его деятельности, начало оппортунистического смешения отживших политических принципов с вновь народившимися основами политической жизни, системой бюрократического управления, облаченного во внешние конституционные формы. Но граф Витте был, несомненно, не только первым, но и весьма крупным и талантливым представителем этого начала, и его неудача служит наилучшим доказательством внешней несостоятельности самой системы [курсив мой. – Э.С.].
По этому поводу обозреватель "Московских ведомостей" писал: "Наши политиканы не дали спустить в могилу гроб графа С.Ю. Витте и повели его по газетным мытарствам, чтобы на его могиле пропагандировать свои вожделения".
Некрологи имели очевидный политический подтекст, выражая оппозиционные настроения реформистских сил по отношению к власти. Следует учитывать также, что отношение императора к опальному министру, его почти равнодушная реакция на смерть Витте были известны публике (я имею в виду отсутствие какого-либо официального отклика Николая II, а, разумеется, не чувства, выраженные им в частных беседах и переписке). Поэтому превозношение фигуры Витте, одиозного в правящих кругах, оказалось допустимым способом критики правительства.
Колышко откликнулся на смерть Витте в газете "Биржевые ведомости", где также заявил, что причины многих неудач реформатора следует искать именно в окружавшей его обстановке: "Словом, если покойного, по его природным силам, можно приравнять к Самсону, то Далилой его стала дармоедная, сверкающая и пенящаяся российская бюрократия". Любопытно, что изначально Колышко писал фельетон для газеты "Русское слово" (будучи сотрудником обоих изданий), но по каким-то причинам представленный вариант не устроил редакцию. Опубликовав статью в "Биржевых ведомостях", журналист в тот же день написал редактору "Русского слова": "Благодарю за срочный возврат статьи "Самсон и Далила". ‹…› Чем эта статья не годится? Нецензурна? Или вообще по этому вопросу писать не должен? [Подчеркнуто в источнике. – Э.С.]". Неизвестно, почему фельетон не был напечатан в "Русском слове", для которого, судя по всему, и предназначался. Показательно, что через несколько дней другая статья Колышко, посвященная Витте, все же вышла в этом издании. Вполне возможно, отказ публиковать первую статью был внутренним решением редакции, никак не связанным с цензурными запретами. Однако процитированное выше письмо позволяет утверждать, что журналист, затрагивая тему смерти опального реформатора, понимал – следует быть заведомо осмотрительнее, так как неосторожное слово на эту тему может вызвать недовольство власти.