Какая прозрачность, задумчивость, точность обстановки, виртуозность написания. И рядом с фронтовой суровой обыденностью мотив сказочности, нереальности отдаленного милого края…
И все здесь - и грусть, и сила, и волшебство воздействия. Редкостная песня!
И еще:
В городском саду играет
Духовой оркестр.
На скамейке, где сидишь ты,
Нет свободных мест.
Безукоризненная точность психологического попадания. Картина времени, сжимающая сердце, - возвращение к давнему, предвоенному.
И наконец:
Как это все случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
Слова как слова, а волнуют, и всерьез. Может быть, это еще и мелодия, может быть, голос Бернеса, а скорее - все вместе.
Он еще написал множество песен, самых разнообразных - и шуточных ("…я тоскую по соседству и на расстоянии. Ах, без вас я, как без сердца, жить не в состоянии"), и гражданских, и лирических.
Две из них, или, говоря точно, стихи двух из этих песен, он принес как-то на заседание редколлегии "Дня поэзии" и просил напечатать. Он очень волновался. Стихи прочли при нем и отвергли. Он не выдержал и заплакал. Он сидел, большой, беспомощный, очень ранимый. Я не хочу упрекать членов редколлегии, - они не увидели в этих стихах будущих знаменитых песен.
Это были песни, вскоре зазвучавшие с экрана: "Когда весна придет, не знаю" и "За Рогожской заставою".
Такова была его судьба. При жизни у него не вышло в Москве ни одной книги.
А песни его не забываются, как не забывается он сам - поздним снежным вечером на щедро освещенном старом Арбате - большой, красивый, добрый Алеша Фатьянов.
Купание
Я любил Алешу Фатьянова. И многие любили. О нем стихи написаны - Смеляковым, Межировым, Соколовым, Лисянским, Ганабиным. Я тоже о нем писал. Он, помимо прочего, был гуляка. Тогда это водилось. В Секретариат Союза писателей регулярно поступали милицейские протоколы о подвигах наших, главным образом, стихотворцев. Наказывали провинившихся отлучением от писательского Клуба (на 3 или 6 месяцев), что воспринималось как суровая кара.
Однажды был такой случай. Алеша со своим замечательным соавтором В. П. Соловьевым - Седым гоняли по гостинице "Гранд-отель" каких-то восточно - азиатских дипломатов. Фатьянов при этом кричал:
- Я депутат Верховного Совета!..
В связи с данным эпизодом я предложил действительно выдвинуть его в верховный орган, чтобы снять сей навязчивый мотив. Василий же Павлович, который и впрямь был парламентарием, в подобных ситуациях прикрывал левой ладонью депутатский значок на лацкане. Этот жест остался у него, и когда он народным избранником уже не был.
Однажды в бюро секции поэтов была передана из Секретариата очередная жалоба на Фатьянова. В ней фигурировал не только Алеша, но и композитор Сигизмунд Кац (в просторечии - Зига), известный весельчак и острослов.
Бюро было очень представительное. Я входил в него тоже - от молодых. Вызвали на заседание и ответчика. Он сидел в стороне, понурясь.
Стали зачитывать письмо. Оно пришло из старинного сибирского города.
Знаете этот эффект, свойственный юмористическому жанру? Читаете наедине - даже не улыбнетесь, звучит тот же текст со сцены - публика катается.
В письме сообщалось, что Фатьянов и Кац, будучи на выступлениях, жили в лучшей гостинице города, в номере люкс. В той же гостинице остановился женский народный хор. Московские гастролеры пригласили молодых певиц к себе и стали, как говорилось в жалобе, их… купать.
Как вы понимаете, эта подробность вызвала у присутствующих оживление и похмыкивание.
Далее: в гостинице была неожиданно отключена вода, певицы в неустановленный момент удалились. Потом вода опять пошла, затопила ванную, следом - спальню, начала просачиваться вниз, портя старую купеческую лепнину.
Им звонили, стучали - безрезультатно. Взломавшим тяжелые дубовые двери предстала такая картина: безмятежно спящие постояльцы плыли по комнате на своих широких деревянных кроватях.
Теперь уже никто не сдерживался - хохот стоял неимоверный.
Алеша, безошибочно уловив момент, поднялся во весь рост и тоном оскорбленного достоинства (это он умел, артист был первостатейный) объяснил, что певицы обратились к ним, как к известным московским деятелям культуры, с рядом творческих вопросов, на которые получили исчерпывающие ответы. А так как хор проживал в номерах безо всяких удобств, даже не было умывальников, они заодно попросили разрешения принять душ, в чем отказать им было бы негуманно. Наводнение же произошло по халатности администрации, которая хочет задним числом переложить вину с больной головы на здоровую…
Вытирающие слезы члены бюро единогласно проголосовали - оправдать Алешу Фатьянова.
Писательские жены
Скажут: а это что еще за проблема?
Но ведь существуют такие понятия, как офицерские жены или жены моряков. В первом случае мотив кочевой неустроенности, во втором - верности или неверности, умения или неумения, а может, нежелания ждать. Или, скажем, жены шахтеров, летчиков - тема постоянной привычной тревоги.
А здесь? Анна Григорьевна, Мария Илларионовна - даже фамилии не нужны, ясно, о ком речь. Помощницы, подвижницы. Вторая, впрочем, строже к своему мужу, да и понятно - ровесница.
А Наталья Николаевна, Софья Андреевна, Ольга Леонардовна, Любовь Дмитриевна! Кто же их не знает!
Да и много позже. У меня есть стихотворение "Жены поэтов".
Первая строфа:
В прошлое взглядом пройдуся,
Где мы бывали стократ.
Галя, Лариса и Дуся -
Жены поэтов стоят.
Удивительно, не только люди близкого круга, но и просто любители поэзии в ту пору сразу понимали - чьи это жены.
Потом, правда, диспозиция поменялась, они стали женами других. Причины? От первого сама ушла, второй умер, третьего посадили. Вот ведь как.
Поразительный мир, особая сфера - писательские жены.
Союз жен членов Союза писателей. Он, понятно, настолько же союз, насколько у их мужей.
Жена писателя - это, можно сказать, профессия. Но сколько внутри градаций!
Женитьбы моих сверстников, молодых, или как тогда чаще говорили, начинающих писателей. Начинающий писатель? Что это такое? Разве можно вполне довериться начинающему шоферу, летчику, даже повару?.. А начинающему мужу?
Женитьбы моих друзей на милых ничтожных девочках, ожидающих денег и славы. Впрочем, почти каждой из них прежде всего пришлось ожидать ребенка. Их мужья с колясками на московских улочках и бульварах.
Потом встречи со знающими себе цену литературными женщинами, умеющими подать себя, говорить банальности о потерянном поколении, метафорах и сюжетах. Потрясение ими и - новое разочарование, уже более зрелое. Все это происходило быстро, и все на моих глазах.
Но большинство зацепилось за семью с первого раза, - фронтовые были ребятишки, устойчивые. Они ценили своих жен, стойко их одобряли. За что? Не за красоту, не за скрытые женские качества.
Их характеристики были определенней и одинаковы почти у всех: "Здорово понимает", "Замечательный вкус".
А суть понимания и вкуса одна - хвалит! Восторгается всем, что пишешь. И ведь тоже немало. Поддержка ох как нужна, а от критиков похвал не дождешься.
(А моя? Она тоже хвалила в меру, но она и советовала. Она безошибочно подсказала мне не писать длинных сюжетных стихотворений, чем я грешил, и еще - что, может быть, важнее - не переводить. Но ведь она была не только жена - она была писательница! Мы безжалостно всю жизнь создавали, совершенствовали друг друга. Старались, во всяком случае.)
Каких я только не видел писательских жен!
Просто жены - темные, верные, преданные, иногда еще с войны. Порою тоже пишущие, по большей части безуспешно, хотя мужья помогали проталкивать. Но даже им это было неловко или не под силу. Жены, воспринимавшие работу мужей как специальность, которую вполне можно освоить, к тому же домашнюю и выгодную. Они и желали быть такими надомницами, с мужьями никуда не ездили и не ходили - ни в писательские дома творчества, ни даже в ЦДЛ.
Когда их известным мужьям звонили из редакций, а те в этот момент отсутствовали, они простодушно отвечали: нет дома. А кто, что, зачем, по какому и не по срочному ли делу - не любопытствовали. Для бедных редакторш такие вынужденные звонки были мукой.
Эта категория жен, по-своему трогательная, уже сошла или сходит.
Другая - тоже немногочисленная. Жены-секретари. Перепечатывающие рукопись, звонящие и отвозящие ее в редакцию, держащие корректуру. Решительные и умелые. Кокетничающие с главными редакторами журналов и директорами издательств - для пользы дела. Следящие, чтобы все нити постоянно были в их руках. Не подпускающие мужа к телефону, к прямому решению им своих вопросов и проблем. Отстранение мужа - восхищением. Его дело - только писать. Сопровождающие мужа по возможности везде: и в поездках, и уж во всяком случае в ресторанах. Цель: не давать пить или пить вместе.
Близкие к только что упомянутым, но в принципе другие - жены - консультанты по вопросам общественного поведения мужа, налаживания его связей, отношений, карьеры. Все знают, необыкновенно деловые. Опасность их для мужей состоит в качестве, характерном для любого штатного референта: подсознательной корыстной выборочности информации, умышленном искажении объективных оценок.
Конечно, писателю прежде всего нужна жена, создающая в семье атмосферу надежности, прочности, уверенности, пусть минимального, но удобства. Ведь он работает дома. Сколько ни объясняй - многие этого не понимают.
Но главное - как в любой семье. Просто жены бывают любящие и не любящие. Так вот, истинная любовь к мужу - основное качество жены писателя. Не только уважение к его дару и делу, но понимание, долготерпение. Вера и доверчивость. Жертвенность. Вот жены Мандельштама, Булгакова. Что поразительно! - таких писателей раз - два и обчелся, но таких жен куда больше. Они есть!
Это каста. Принимающие все на себя: и похвалу, и хулу, на вечерах, обсуждениях, в печати. Ликуя и негодуя. Отдавшие себя служению, сознающие или не сознающие это.
Полные достоинства. Легко прощающие или - наоборот - не прощающие никогда.
И рядом другие, совсем рядышком.
Раздражение постоянными неудачами мужа и удачами других. Загнанность жизнью, унизительной бедностью, полной безвестностью.
Зависть, убеждение, что другие хуже как писатели, а если преуспели, то несправедливо. Открытая враждебность к ним, во всяком случае недоброжелательность. Непонимание места мужа не в иерархии - в литературе.
Тут же важные, заносчивые, хотя и рядовые жены, на каждом шагу с апломбом говорящие о литературе. Горячо спорящие по мелочам, легко возбудимые. Обращаются к мужьям, почтительно придыхая, говорят о них с вызовом и трепетанием ноздрей, - что бы те из себя ни представляли.
А может быть, это тоже проявление любви - и к нему, и к себе отчасти?
Есть писательские жены - прозревшие, разочаровавшиеся в мужьях. Но всегда ли с полным основанием? Результат - презрение, даже скандалы, развод или измены с более преуспевающими. Неожиданное бурное восхищение талантом, обнаруженным, к сожалению, не у собственного мужа. Сравнения не в его пользу. Одновременно фарс и трагедия.
Жены, их немало, чьи представления о литературных способностях и успехах мужа связаны только с материальным благополучием. Нет, это не жадность, а стремление к ухоженности дома, быта, кабинета. К достатку.
Они никогда не перечитывают книг своих мужей, не читают рецензий. Им это не требуется, скучно, они и так безошибочно знают, хороший муж писатель или нет.
Ленивые, пресыщенные лестью жены литбонз, функционеров. Успевают зорко посматривать по сторонам, но лишь на себе подобных. Изумление и возмущение, когда все кончается. С этими ясно.
Женщины, ставшие женами писателей, в случае ухода или смерти мужа обычно стараются не покидать этот круг, пребывают, пусть на иных правах, но в той же сфере. Велика не только сила привычки, но и инстинкт приспособляемости к этому образу жизни. К этому клану. Здесь их еще может подстеречь удача, - вернее, они ее. Мне доводилось наблюдать неторопливо переходящих от одного к другому общепризнанных, фирменных жен - красавиц. Они и ощущали себя переходящими знаменами.
Или ловящие миг женщины быстрого реагирования. Любопытно, что прыжок бывает совершенно внезапен, с неожиданной стороны.
У немолодого именитого поэта умерла жена. И в горький момент его беспомощности и растерянности другая, заметно моложе, оставила мужа и перешла к нему. Твардовский хмуро отреагировал: "Ей лейтенант нужен". Впоследствии они прожили более полутора десятков лет.
Как осудишь?
Вообще жены, которые откровенно моложе мужей. Имеющие навык ухода за мужьями как специальность. Все одного типа - худые, слегка унылые. Инна их называла: матросы. Бегом вверх - вниз, в поликлинику, в магазин, в аптеку. Измеряют давление, даже могут сделать укол. Но и о себе не забывают. А главное - общество. Ухаживают добросовестно, правда, не в любовном смысле. Скорее, выхаживают. Один старичок умер - что поделаешь? - находят другого. На них всегда спрос. Благородная профессия.
Многие из них по совместительству и личные шоферы. Ездят очень аккуратно и с удовольствием на таких же старых, как их мужья, "Москвичах" и "Запорожцах".
Да мало ли какие жены у писателей бывают. Стяжательницы, например. Но ведь не только у писателей. О них распространяться не хочется.
Привлекательнейшая когорта жен-тружениц, нормально работающих всю жизнь и не желающих оставить свою стезю и место. Муж давно знаменит и обеспечен, снисходительно уговаривает бросить работу - жена ни в какую. Преподаватели, редакторы, доктора наук, просто доктора. Они сразу выделяются в литературной среде. Жены, но по своей психологии словно бы не вполне писательские. А порою и зарабатывают побольше мужа.
Многое еще, наверное, можно было бы сказать о писательских женах. Всех их я готов понять, восхититься большинством, оправдать не лучших. Жизнь их часто нелегка с их непростыми, издерганными до предела мужьями. Извините, если что не так. Я хотел написать как есть, а не бросить в кого-нибудь камень.
Сонет
Вероятно, так бывает всегда, но порою это особенно заметно: прекрасные писатели и книги, а рядом очевидная подделка, чепуха, несуразица какая-то. Проходит несколько лет, и нет этого, второго, забыто начисто. Но ведь что любопытно, - поначалу и то и другое привлекает чуть ли не одинаково, интересует зачастую одних и тех же людей.
Взять, к примеру, драму, пьесу. Там конфликт должен быть более определенным, отчетливым, чем, скажем, в романе, - жестокий конфликт. Прежде всего между Добром и Злом, - главное столкновение жизни и смерти, проявляющееся по - разному. А иначе какая же это драма!
Но тогда ведь что придумали. Да, конфликт необходим, без него пьесе и спектаклю нельзя. Но в новых социальных условиях это должен быть конфликт не между хорошим и плохим, а между хорошим и лучшим, хорошим и отличным.
Потом это получило наименование лакировки действительности, теории бесконфликтности. Но тогда-то!
Лучшие наши театры разваливались на глазах, взяв в репертуар такие пьесы. Оказалось, что этот новый микроб необъяснимо разъедает и прежние, классические спектакли.
Московский Художественный театр поставил "Зеленую улицу" Анатолия Сурова. А ведь труппа состояла чуть ли не из одних корифеев.
Суров, всегда в той или иной степени под хмельком (сейчас бы сказали - поддатый), ходил с толстой, суковатой палкой, стучал ею в пол и кричал, что ему не давали ходу, но он им еще покажет. Однажды он заявился на обсуждение стихов Алеши Фатьянова в писательском Клубе и тоже стучал палкой и выкрикивал:
- Алексей! Ты им дай как следует! Не пускают большого русского поэта!..
Но Алеша никогда не искал причину своих обид и неустройств на стороне.
Время между тем было строгое, и даже про многоразового лауреата Сталинских премий Николая Вирту появился фельетон - "За голубым забором".
Речь, скорее всего, шла о его даче, но говорилось, что это чуть ли не имение, отгороженное голубым забором от народа.
Александр Раскин сочинил по этому поводу эпиграмму:
Вирта и Суров - анекдот!
У них совсем различный метод:
За голубым забором тот,
И под любым забором этот.
Справедливости ради скажу, что, когда дела у Сурова резко застопорились, возникли неприятности и он сошел со сцены - и в буквальном смысле тоже, то есть пьесы его уже не ставились, - он, работая на радио, сильно помягчел и помогал многим.
История, которую я хочу поведать, произошла у него с Михаилом Бубенновым. Тот был на вершине успеха - увенчанная Сталинской премией первая книга его романа "Белая береза" читалась нарасхват. Люди, я сам тому свидетель, спрашивали в магазинах, не поступила ли вторая книга и живо интересовались, когда поступит.
Но покуда он писал эту вторую книгу, исчезла потребность не только в ней, но и в первой тоже.
А тогда он был на коне, чувствовал себя уверенно и опубликовал резко отрицательный отзыв на роман Валентина Катаева "За власть Советов".
Стало известно, что Бубеннову позвонил по этому поводу Сталин, одобрил его выступление.
Катаев дал (и выполнил) обязательство переработать роман, подчеркнув, что это является делом его писательской совести.
У Бубеннова еше бывали основополагающие выступления в печати, скажем, о литературных псевдонимах.
Впоследствии он как-то сдал, сник, очень ценил мимоходное внимание совсем иных, новых писателей, прочно пришедших в литературу.
В Лаврушинском переулке есть старый писательский дом, после войны туда въехали многие появившиеся вновь лауреаты. Это было средоточье преуспевших и преуспевающих, сборища их были шумны и радостны. Шутки, подковырки тоже были в ходу.
Миша Луконин, живший не там, был у кого-то в гостях, и вот другой гость из этого же дома, Николай Грибачев, стал говорить, что уже поздно, пора расходиться. Миша сказал ему:
- Ну, ты-то можешь пройти через мусоропровод…
Тот страшно обиделся.
А десяток лет спустя я с дочерью был в Третьяковке, на выставке русского классического рисунка. Приехали рано, сразу после открытия. И вдруг внутри - Луконин. Здоровается и важно говорит:
- По-моему, неплохо.
Удивил меня очень. Через несколько дней объяснил, хохоча, что застрял в доме, заночевал, кончились сигареты, и он бегал утром за ними в буфет.
И вот в те времена, о которых я рассказываю, летним жарким утром стоят люди перед Третьяковкой и вдруг слышат, что в доме напротив за распахнутыми окнами скандал. Сначала слышат, а потом и видят: в комнате дерутся два почему-то голых человека. Крик, шум, ругань. И это напротив храма искусства. Люди возмутились, позвали милицию.
Короче, замять это не удалось. В сражении участвовали Бубеннов и Суров. Конфликт разбирался на заседании парткома.