У Бена могли сохраниться совершенно иные воспоминания о происхождении этого эпизода. Одна из широко известных, относящихся к сочинению комических номеров истин состоит в том, что у хорошей идеи всегда находятся десятки родителей, тогда как провальная остается сиротой. Впрочем, где бы и кем бы ни была рождена эта идея, эпизод был снят год с чем-то спустя – с Грифом Рисом Джонсом в роли Бэмби Гасконье и Мэлом Смитом в роли охранника телестудии "Гранады". Насколько я знаю, он и сейчас считается одним из самых запоминающихся эпизодов "Молодняка" – отчасти из-за его необычайно сильного и связного сюжета, отчасти по той причине, что отцеубийственная месть, которую новые радикалы совершают в нем над старыми реакционерами, сыграна и точно, и убедительно. Команду "Колледжа Огней Рампы" унижают в этой сценке и разбивают наголову в такой же полноте, в какой чувствовали себя разбитыми мы.
Я уже писал о том, что всех нас – Хью и меня в особенности – связывала по рукам и ногам стеснительность и дурацкое стремление избежать того, что, как мы считали, было сделано до нас. Но имелась ли у нас хоть какая-нибудь теория комического, флаг, который мы намеревались поднять?
Мне было совершенно ясно, что в буфетных ящиках Хью хранится набор столовых принадлежностей комедии куда более полный, чем те пластмассовые чайные ложечки и старомодные ножи с роговыми ручками, какими мог похвастаться я. Как уже было сказано, я без зависти, но и не без некоторой грусти и жалости к себе сознавал, что Хью обладает тремя чрезвычайно важными качествами комика. Он был музыкален. Мог играть на первом попавшемся инструменте и мог петь. Он владел своим телом. Будучи прирожденным спортсменом, он мог прыгать, падать, катиться по земле, танцевать и приплясывать – и все это, создавая комический эффект. У него было забавное, привлекательное клоунское лицо. Большие печальные глаза, потешный подбородок и смешная верхняя губа. А я? Я искусно владел словом, умел изображать напыщенных, наделенных властью господ и… э-э… да, собственно, и все. Мог ли я опереться только на эти качества и все-таки стать актером – или мое честное отношение к комедии запирало для меня дверь, которая ведет в мир комического? У меня не было в этом мире социальной или политической секиры, которую я мог бы отполировать до полного блеска, не было новой стилистики, которую я мог проповедовать. Я любил старомодные комические скетчи, а между тем все вроде бы складывалось так, точно у нашего мира уже не осталось времени на подобные глупости.
Меня тревожило то, что мне придется ограничиться, по преимуществу, ролью автора. Почему "тревожило"? – спросите вы. Ну, хоть и правда, конечно, что, написав нечто, человек чувствует себя фантастически хорошо, однако, пока он пишет, чувства, испытываемые им, попросту ужасны. То есть сочинительство – кошмарное как процесс и замечательное как результат – есть полная противоположность полового акта. По ходу сочинительства автору помогает продолжать его только знание, что, когда он закончит, ему будет хорошо. Я знаю, как знают все авторы, что актерская доля куда как слаще. Актеры плывут по жизни легко, их обожают, узнают, балуют, хвалят на все лады, говорят им, какие они чудесные и ах сколько энергии, духовных ресурсов и сил требуется, чтобы справляться с тяготами их работы. Ха! Да они и работают-то лишь на репетициях, на съемочной площадке или на сцене, все остальное время им дозволено просыпаться когда захочется, шалопайствовать и праздношататься сколько душа попросит. Сочинители же вечно пребывают в состоянии предэкзаменационного кризиса. Конечные сроки каркают над их головами и бьют крылами, точно воронье; продюсеры, издатели и все те же актеры донимают их требованиями одно переписать, а другое улучшить. И каждый их простой воспринимается как манкирование долгом или элементарное лентяйство. Сочинитель не имеет права и на миг вылезти из-за рабочего стола – сел за него и сиди, потому что обязан. К тому же занятие это до жути одинокое.
Нет, оно имеет и свои приятные стороны. Вы можете написать всего одну пьесу, а после бездельничать, денежки будут стекаться к вам сами, – актерам же приходится, заработка ради, полгода по восемь раз в неделю играть то, что вы накатали.
Мы с Хью были авторами-исполнителями – мы сами сочиняли сценки и сами их играли. Я не мог решить, лучшее ли доставалось нам в результате от обоих этих миров или худшее. И по сей день не могу. Очевидно, впрочем, что в рассуждении занятости это удваивало наши возможности. Все, чего мне не хватало, чтобы стать настоящим клоуном, я, как мне представлялось, компенсировал тем, что Хью называл gravitas. И похоже, очень многие верили в наличие у меня писательских способностей, хоть я до того времени и не сочинил ничего кроме "Латыни!". Ну и кое-каких текстов, написанных в соавторстве с Хью, – для "Подпольных записей" и для нескольких скетчей "На природе".
И вдруг произошли четыре события – одно за другим, но в такой быстрой последовательности, что их можно назвать одновременными, – повысивших мое уважение к себе, которое так сильно понизило все, пережитое мной в связи с "На природе".
Кино
В конце лета 1982 года мне было предложено переговорить с женщиной по имени Джилли Гаттеридж и мужчиной по имени Дон Бойд. Бойд был продюсером снятой Аланом Кларком киноверсии "Подонка" (исходную, телевизионную, снятую Би-би-си, "вычистила" с экранов Мэри Уайтхауз), "Бури" Дерека Джармена и "Великого рок-н-ролльного обмана" Джулиана Темпла, а теперь собирался снять свой первый большой художественный фильм, получивший предварительное название "Светские новости". Дону он мыслился как британский конспект "Сладкого запаха успеха" и "Сладкой жизни", настоянный на духе и стиле "Мерзкой плоти" Ивлина Во. Фильм должен был показать новую, отвратительную сторону тэтчеровской Британии: только-только обретший уверенность в себе наглый и вульгарный мир слоанцев, в котором нарциссисты из ночных клубов, проходимцы из трастовых фондов и филистерствующие, накачавшиеся наркотиками аристократики скачут вокруг новоявленных идолов – финансов, моды и знаменитостей. То была бездушная, убогая, лишенная ценностей, дрянная среда, считавшая себя наивысшей и самой стильной социальной прослойкой, на ослепительные вершины которой раскинувшийся внизу мир взирает с бездыханной завистью и обожанием.
Сценарий фильма написали братья Майкл и Стивен Толкины. Действие происходило в Британии, и Дон, считая, что они, американцы, не сумели уловить все оттенки лондонского "общества", каким оно было в начале восьмидесятых, искал человека, который смог бы переписать сценарий, сообщив ему достоверную английскую интонацию. Джилли Гаттеридж, которой предстояло стать помощницей режиссера и подбирать натуру для съемок, мгновенно прониклась душевнейшим, очаровательным энтузиазмом в отношении моих талантов, и я ушел с нашей первой встречи, получив задание переписать сценарий за королевский гонорар в 1000 фунтов. Мне отвели на это три недели. Героиню фильма, ведущую газетный раздел великосветской хроники, предстояло сыграть Энн-Луизе Ламберт. Энтони Хиггинс, снявшийся с ней в "Контракте рисовальщика" Питера Гринуэя, получил роль человека, в которого она влюбляется и который вытаскивает ее из недостойного мира, в коем она обитает. Кроме них в фильме должны были играть Саймон Кэллоу и Гэри Олдман. Для Олдмана эта роль стала бы первой в кино.
Сценарий я переписывал в состоянии лихорадочного возбуждения, и Дону результаты моих трудов, похоже, понравились. Он уже успел довольно далеко продвинуться в подготовке к фильму, к тому, что именуется, как я вскоре узнал, "непосредственными съемками". А тем временем предложил мне встретиться с Майклом Толкином, как раз приехавшим в город. Ему, автору изначального сценария, наверняка будет интересно познакомиться с моими англизирующими фильм переделками, не исключено даже, что он даст мне один-два ценных совета…
Я согласился, и мы встретились в итальянском ресторане "Вилла Пуччини", находившемся всего в нескольких ярдах от квартиры на Дрейкотт-плейс.
– Ресторан "Вилла Пуччини", – сказал Ким, – назван так, надо полагать, в честь прославленного композитора Вилла-Лобоса.
Ленч оказался вовсе не тем празднеством разума и задушевных излияний, о которых с такой любовью писали П. Г. Вудхауз и Александр Поуп. То, что я сделал с его любимым детищем, Толкину решительно не понравилось. Особенно прогневался он, обнаружив, что я вымарал сцену в синагоге.
– Фокальная точка всей истории. Ось, вокруг которой вращается фильм. Главное его украшение. Краеугольный камень. Эмоциональная сердцевина. Без этой сцены весь фильм лишается смысла. Без нее картины попросту не будет. Неужели вы не смогли это понять?
Я постарался, как мог, изложить причины, по которым счел эту сцену ненужной и неубедительной…
– Что же до вашего финала…
Подозреваю, что относительно финала он был прав. Помнится, я заставил Клэр, героиню, пасть в объятия кембриджского дона, что мало походило и на Феллини, и на Ивлина Во, да и вообще было, на свой манер, такой же сентиментальщиной, как и сцена в синагоге. Тем не менее я попытался это окончание отстоять.
– Совершенно очевидно, – сказал Толкин, – что у нас с вами нет ничего общего, а значит, нет и основы для дальнейшего разговора.
Он покинул ресторан еще до того, как подали primi piatti. С тех пор Толкин сделал весьма успешную карьеру сценариста, за ним числятся такие фильмы, как "Игрок", "Столкновение с бездной" и "Девять". Возможно, он был прав. Возможно, я угробил "Светские новости" и моим циничным британским неверием в то, что чувства способны изменить человека, и моим бездарным финалом. Так или иначе, фильм снят не был. История этого крушения сложна, но, рад сообщить, никакого отношения к моему сценарию, хорош он был или плох, не имеет.
Насколько я знаю, Дона Бойда облапошили двое пройдох, выдававших себя за представителей некого "Фонда Мартини". Этот фонд якобы располагал большими средствами, полученными от продажи торговавшей вермутом компании, и желал вложить их в финансирование кинофильмов. Пройдохи обещали предоставить Дону 20 миллионов долларов на производство целого списка художественных фильмов. Пока же он мог занимать необходимые для съемок "Светских новостей" средства под "депозитные сертификаты", размещенные в одном из нидерландских банков. За вложенные ими деньги господа из "Мартини" должны были получать 50 процентов от принесенной фильмом прибыли, из них 600 000 фунтов авансом.
Дон приступил на студии "Твикенхэм" к сооружению огромной, придуманной Эндрю Мак-Элпином декорации ночного клуба, а в конце октября начал снимать картину, используя деньги, предоставленные ему какой-то третьей стороной еще до появления депозитных сертификатов. Роли в фильме получили также Хью Лори, Джон Сешэнс и еще кое-кто, и примерно пятая часть фильма была уже отснята, когда стала известной ужасная правда: никаких депозитных сертификатов в природе не существует, двое пройдох с их квартирой в Мейфэре и яхтой в Каннах никакого отношения к компании "Мартини Россо" или ее капиталам не имеют, Дона же они просто-напросто надули самым бессовестным образом. Надо полагать, эта парочка рассчитывала получить 600 000 фунтов комиссионных и смыться. По счастью, весь карточный домик рухнул еще до того, как им удалось нажиться на обмане, однако утешением это было малым. Рухнул также и фильм. Профсоюзы – технических работников киноиндустрии и актерский, "Эквити", – возжаждали крови. Жалованье многим членам съемочной группы и многим актерам выплачено еще не было, не была возвращена и значительная часть потраченных на производство фильма заемных средств (хотя Толкин и я получили все, нам причитавшееся), – фильм лежал в руинах, среди которых бушевали гневные чувства и взаимные попреки. В итоге бедный Дон, один из добрейших и порядочнейших людей на свете, попал в своего рода черный список, и три года его не подпускали к производству фильмов ни в каком качестве. Однако и этим дело не закончилось. Когда ему удалось снова приступить к съемкам, профсоюзы потребовали, чтобы он продолжал выплачивать им то, что они от него недополучили, из своего мизерного режиссерского жалованья. И к 1992-му Дон разорился окончательно. Объяви он себя банкротом в самом начале краха "Светских новостей", ему удалось бы сохранить хотя бы дом и имущество. Он же распродал, чтобы расплатиться по долгам, большую часть того, чем владел, поскольку считал, что этого требует простая человеческая порядочность.
Многие из тех, кто образует киноиндустрию Британии, обходились с Доном из рук вон плохо, третировали и чернили его, полагая, что он повинен в глупой наивности или – еще того хуже – был и сам как-то замешан в темной истории с фиктивным "Фондом Мартини". Но ведь немалое число людей опытных и умных заверяли его при начале этой истории, что предложенная ему финансовая схема вполне основательна и солидна и он может действовать, исходя из этого. То, что Дон приступил к съемкам, не увидев своими глазами тех "депозитных сертификатов", было катастрофической ошибкой, однако такой талантливый, идеалистичный и страстно преданный своему делу кинорежиссер отнюдь не заслужил оскорблений и остракизма, коим его подвергали столь многие годы. Я же, окунувшийся всего через год после университета в мутные воды кинобизнеса, приобрел богатый, хоть и скверно пахнувший опыт.
Черч и Чехов
Через несколько месяцев после вынужденного прекращения съемок "Светских новостей" мне позвонил и попросил заглянуть в его найтсбриджский офис театральный продюсер Ричард Джексон. Когда-то он посмотрел в Эдинбурге "Латынь!", и теперь ему захотелось поставить ее в "Лирическом театре" Хаммерсмита, взяв в режиссеры очень молодого Никласа Бредхерста. Я сказал Джексону, что съемки в сериале "На природе" не позволят мне сыграть роль Доминика, которую я для себя и написал, но Джексона мои слова, похоже, нисколько не смутили. И меня это страшно обрадовало. Вы могли бы подумать, что моя актерская самооценка должна была сильно пострадать оттого, что продюсер с таким блаженным спокойствием воспринял новость о невозможности для меня играть в его постановке, на деле же моя авторская самооценка несосветимо возросла от мысли, что профессионал из мира театра счел мою пьесу достаточно сильной для того, чтобы она смогла выжить и без меня.
За многие месяцы до этого у меня состоялся разговор с телевизионным режиссером Джеффри Саксом, которому очень хотелось снять "Латынь!" для малого экрана. Состоялся также и телефонный, приведший меня в состояние нервного возбуждения, разговор с великим Майклом Хордерном, который выразил интерес к роли Герберта Брукшоу и с добродушным спокойствием выслушал мои бессвязные соображения относительно телевизионной адаптации пьесы. Ничего из этой затеи не вышло, хотя с Джеффри Саксом мне еще предстояло встретиться спустя восемь лет, когда он ставил эпизод сериала "Новый политик" и снял меня в крошечной роли, а затем еще лет через двадцать без малого, когда я получил от него небольшую роль в фильме "Громо-бой". Люди, с которыми ты встречаешься в жизни, почти никогда насовсем из нее не уходят. Они возвращаются снова и снова, подобно персонажам романа Саймона Рейвена. Создается впечатление, что Судьба – это кинопродюсер, который не может позволить себе вводить в фильм все новых и новых персонажей и потому старается занять каждого из актеров в сколь возможно большем числе сцен.
Никлас и Ричард не сомневались в том, что смогут поставить "Латынь!" без особых хлопот, однако подыскать актера на роль Доминика оказалось труднее, чем они полагали. Пока я снимался в Манчестере – во втором сезоне "На природе", – они перебрали десятки и десятки молодых актеров, и ни один их полностью не устроил. И при следующей моей встрече с Ричардом я, немного нервничая, сделал ему предложение:
– Послушайте, я понимаю, как убого это звучит, но у меня есть один университетский знакомый. Он по-настоящему хороший актер и очень забавен.
– Правда?
Никлас и Ричард были людьми воспитанными, однако существует определенное число фраз, от которых по спине продюсера пробегает холодок, и "У меня есть знакомый… он очень хорош…" в этом отношении едва ли не самая действенная.
Я торопливо продолжил:
– Кембридж он уже закончил, сейчас учится в Гилд-холлской школе. Правда, поступил он на музыкальное отделение. Хотел стать оперным певцом. Но, как мне говорили, совсем недавно перебрался на театральное.
– Правда?
– Ну, в общем, как я уже говорил, я понимаю, что… но он действительно очень хорош…
– Правда?
Неделю спустя мне позвонил Ричард:
– Должен признаться, мы перебрали всех, кого могли, и ничего больше придумать не в состоянии. Как там зовут вашего знакомого из Королевской академии?
– Из Гилдхоллской, не из Королевской, а зовут его Саймоном Билом.
– Ладно, терять нам нечего. Положение отчаянное. Никлас посмотрит его.
Еще через два дня мне позвонил уже Никлас, пребывавший в состоянии исступленного восторга:
– Боже мой, он бесподобен. Совершенство. Абсолютное совершенство.
Да я в этом и не сомневался. Еще деля в "Вольпоне" сцену с почесывавшим задницу Сэром Предположительным Политиком, я понял, что Саймон – первоклассный талант.
Правда, тут могли возникнуть некоторые сложности. Гилдхоллская школа – позволит ли она Саймону играть в спектакле? Он был студентом, обязанным посещать занятия, а участие в спектакле отняло бы у него немало времени ("Лирический" намеревался показывать "Латынь!" на дневных представлениях), да, собственно, и репетиции тоже. Незадолго до этого Гилдхоллская школа музыки и театра получила нового директора – актера и члена-учредителя "Королевской шекспировской труппы" Тони Черча, – так что "Лирическому" следовало испросить его разрешения.
Ответ, который он дал, оказался великолепным по изысканности и совершенно нелепым в том, что касалось прозвучавшего в нем актерского самомнения.
– Я понимаю, что Саймону очень хочется принять ваше предложение, – сказал он. – Это прекрасная роль для него, и, помимо прочего, она позволит ему получить временное членство в "Эквити"…
В те дни приобретение членской карточки "Эквити" было для любого актера абсолютной необходимостью. В мире театра существовал исключительный по своей жестокости мертвый тупик в духе "Уловки-22" (такие нередко встречаются в закрытых сообществах): получать актерскую работу могли только члены "Эквити", а стать членом "Эквити", не поработав актером, было невозможно. Мы с Хью получили эти карточки благодаря тому, что имели контракт с телекомпанией "Гранада", а также потому, что, будучи авторами-исполнителями, могли утверждать, что ни один из членов "Эквити" удовлетворительным образом заменить нас не способен. Так что Тони Черч хорошо понимал, какая великолепная возможность предлагается Саймону.
– Да, – сказал он, – я на его пути вставать не стану. Однако…