Она как-то странно смотрела на меня, но я никак не могла взять в толк, на что она намекает. Тогда она сказала:
- Принеси свидетельство о рождении. Посмотрим, можно или нельзя принять тебя в пионеры.
Я заплакала. Ведь она больше никого в классе не просила принести свидетельство о рождении. Я даже не знала, есть ли оно у меня.
- Почему вы так ко мне относитесь? За что так ненавидите?
- Ты упорно не желаешь знать правду о самой себе, - прошипела учительница. - Ты враг. Твоя семья здесь в ссылке. Ты тут чужая. Ты повсюду чужая, и только потому, что мы, советские люди, так великодушны, мы разрешаем вам жить рядом с нами. А теперь отправляйся домой и принеси свидетельство!
Когда я попросила у мамы свидетельство, она сказала, что сама отнесет его учительнице. Теперь-то я понимаю почему.
- А у тебя, глупышка, такое же отчество, как у твоей сестры Нины, - Ивановна.
На следующий день мама пришла после уроков в школу. Почему она в такой ярости? - недоумевала я. Войдя в класс, она велела мне подождать в коридоре, пока они поговорят с учительницей.
- Да как вы смеете... - услышала я, выходя из класса, и дверь за мной захлопнулась.
Мне дали красный галстук.
ЗОЯ
Казалось, прошла вечность после освобождения Руслановой и Бог знает как давно она уже не видела Зоей. Поговаривали, что и ее уже выпустили. А Зоя продолжала сидеть, в одной камере вместе с монахинями, ожидая решения своей судьбы и ловя всевозможные слухи о новом режиме и о том, когда выпустят остальных заключенных.
Но миновала еще одна зима, а она по-прежнему томилась в ожидании. Заключенным вернули одежду, которую отобрали по прибытии во Владимирку. Когда Зое принесли поношенное пальто Ольги, она с горечью вспомнила свою меховую шубку. Из шелковых чулок, которые ей тоже вернули, она, отрезав низ, сделала рукава, пришив их к теплым зимним панталонам. Потом вырезала отверстие для головы - и получился свитер.
Надежда на освобождение и встречу с дочерью лишь удлиняла и без того бесконечно долгие дни. Прежде, при жизни Сталина, она уже оставила всякую надежду. Это, как ни странно, облегчало жизнь. А теперь каждый день превращался в пытку, в напряженное ожидание того момента, когда дверь камеры откроется и надзирательница прикажет собирать вещи.
И наконец это свершилось. Ей сообщили, что ее отправляют в Лубянку, в ту тюрьму, где начались ее муки.
- Меня освободят? - спросила Зоя.
Надзирательница лишь пожала плечами.
- Я знаю только, что тебя приказано отправить в Лубянку. Скажи спасибо и за это. Там теплее.
После Владимирки Лубянка и впрямь показалась раем. Зою поместили в одиночку с паркетным полом и разрешили пользоваться душем, когда ей заблагорассудится. Единственное условие при этом: предупреждать надзирательницу. Вместе с едой ей давали витамины и рыбий жир. Чай, по сравнению с теми первыми давними днями, был немного крепче, и к нему полагалось почти полчайной ложки сахара.
Фамилия нового следователя, который вызвал ее на следующий день после приезда, была Терехов. Когда она вошла в кабинет, он встал.
- Садитесь, пожалуйста, - сказал он.
Это потрясло Зою. Как же давно, Боже, как давно к ней никто не обращался подобным образом.
- Что происходит? - спросила она.
- Весьма вероятно, что ваш приговор будет изменен, - ответил он. - Ваше дело подлежит пересмотру.
Он протянул руку и вытащил из-за спины старую толстую папку, поверх которой по-прежнему красовался американский флаг. Зоя охнула. Он улыбнулся.
- Не отчаивайтесь. Я уже ознакомился с вашим делом. Нам предстоит изучить основные пункты выдвинутых против вас обвинений, а вам придется дать мне необходимые объяснения. Я запишу их, и дело будет пересмотрено, а уж потом поглядим. К сожалению, на это уйдет время. Начнем завтра утром.
Он встал, давая понять, что разговор окончен. Зоя медлила уходить.
- Простите, но если вы так добры, не можете ли вы мне сказать, что случилось с моей семьей?
Терехов заглянул в досье.
- Вашу сестру Александру приговорили к пожизненной ссылке. Сейчас она в Петропавловске, в Казахстане. Вместе с ней ее дети - Нина и Юра, а также девочка по имени Виктория.
- К пожизненной?
Он пожал плечами.
- Ее сослали за ваши преступления. Если изменят ваш приговор, изменят и ее. Кто знает?
Зоя кивнула.
- А моя сестра Мария?
Он помолчал, прикуривая сигарету.
- К сожалению, о ней у меня плохие новости. Вашу сестру Марию приговорили к десяти годам трудовых лагерей. Ее направили на север, в Воркуту, на кирпичный завод. Она умерла в 1952 году.
Зоя изо всех сил закусила губу. Бедная Мария. Она никогда не отличалась крепким здоровьем. Работа на кирпичном заводе в трудовом лагере! Мария, которая за всю жизнь не обидела и мухи. Чтобы не разрыдаться, Зоя впилась ногтями в ладони.
День за днем она встречалась с Тереховым, и они снова и снова обсуждали все детали дела, начиная с ее первой встречи с Джексоном Тэйтом. Но на сей раз все было по-другому. Терехов, как правило, задавал вопрос и, выслушав ответ Зои, записывал его. Он никогда не подвергал сомнению правдивость ее слов. Время от времени он кивал головой, говоря:
- Понимаю, понимаю. Так вот, значит, как оно было.
Они продвигались вперед так медленно, что Зоя уже начала отчаиваться: придет ли этому когда-нибудь конец? И вот однажды, завершая разговор, Терехов улыбнулся и сказал:
- Не отчаивайтесь. Надеюсь, все будет так, как вы мечтаете.
Вернувшись в камеру, Зоя задумалась над его словами. Несомненно, они означают, что ее оправдают и освободят.
Это произошло 23 февраля 1954 года - это число назвал ей Терехов, как только она переступила порог его кабинета.
Первым, что пришло ей в голову, была мысль о том, что за время, пока она сидела в тюрьме, Виктории исполнилось девять лет.
- Зачем вы назвали мне сегодняшнее число?
- Сначала сядьте, - ответил Терехов, подвигая ей стул. - Хочу сказать вам, что нынешнее утро - счастливейшее в вашей жизни, вы свободны. Годы, проведенные вами в тюрьме, - чудовищная ошибка, ответственность за которую несет диктатор Сталин. Сейчас, когда у власти новый руководитель - Хрущев, мы освобождаем миллионы людей. Помните: вы не одиноки в перенесенных вами страданиях.
Зоя сидела не шелохнувшись. Все тело, казалось, окаменело. Терехов поглядел на нее.
- Вы слышите меня, Зоя Алексеевна? Решение об этом принято сегодня утром.
- Значит, я могу уйти? - Зоя услышала свой голос, прозвучавший откуда-то издалека, словно ее слова произносила в полусне какая-то чужая женщина.
Он рассмеялся.
- Не раньше завтрашнего утра. В камере хранения, где лежит ваша одежда, уже никого нет, все ушли, так что вам придется провести здесь еще одну ночь.
- Нет. Если я свободна, - сказала Зоя, - я больше не вернусь в камеру.
- Как так? А где же вы проведете ночь?
Зоя оглядела кабинет.
- Буду спать прямо здесь. На вашем диване.
- Ради Бога, - сказал Терехов, - это запрещено. Если я разрешу вам остаться, мне не поздоровится. Можете посидеть здесь, если хотите, но ночевать вы должны в своей камере.
Она кивнула.
- Хорошо. Но пусть не запирают дверь.
- Я попробую, - сказал Терехов и, включив радио, вышел из кабинета.
Впервые за восемь лет Зоя услышала музыку. Какая прекрасная музыка! Она подошла к дивану и села. Словно сидишь на облаке, подумала она.
Музыка закончилась, запели песню. Песня была грустная и начиналась словами: "Никто не ждет меня нигде". Зоя закрыла лицо руками. Да, верно. Ее никто не ждет.
Вернулся Терехов.
- Сожалею, но вам надо вернуться в камеру.
Зоя встала. Уже у самой двери она снова услышала его голос:
- Подождите. Здесь есть зеркало. Хотите поглядеть на себя?
Он открыл дверь в туалет, на стене которого висело большое, от пола до потолка, зеркало. Увидев, что Зоя колеблется, он улыбнулся.
- Уверяю вас, все в порядке. Вы не очень изменились. Вы по-прежнему Зоя Федорова.
Зоя медленно приблизилась к зеркалу, остановившись наискосок от него, чтобы собраться с силами, прежде чем взглянуть на себя. Но тут же взяла себя в руки. Что за глупость, подумала она. Что бы я в нем ни увидела - это я, и даже если закрыть глаза, ничто не изменится.
Глубоко вздохнув, она шагнула к зеркалу. Из зеркала на нее смотрела пожилая женщина. Волосы кое-где серебрились сединой, вокруг глаз и на скулах - припухлости. Последний раз она смотрелась в зеркало в тридцать три года. Сейчас ей сорок один. Какое у нее теперь лицо - лицо сорокаоднолетней женщины или старше? В любом случае на лирическую героиню она не тянет, скорее уж, на ее мать.
Зоя отвернулась от зеркала.
- Не отчаивайтесь, - сказал, смеясь, Терехов. - Хорошее питание - и увидите, произойдет чудо. Вы по-прежнему красивая женщина, Зоя Алексеевна.
Зоя передернула плечами.
- Может быть. Но уже совсем другая.
Войдя в камеру, она услышала за спиной звук запираемой двери. Она колотила в нее до тех пор, пока не появилась надзирательница.
- Что тебе?
- Не запирайте дверь.
Надзирательница рассмеялась.
- Да кто ты такая? - бросила она и, с силой хлопнув дверью, снова заперла ее на ключ.
Она права, подумала Зоя. Действительно, кто она такая? Неужто ее ничему не научили годы, проведенные в тюрьме? Они делали с ней все, что хотели, и она покорно все сносила. Они отняли у нее восемь лет жизни, а теперь оказалось, что это ошибка. Вот ведь как просто! И ей придется снести и это.
В ту ночь Зоя не сомкнула глаз. Да и кто на ее месте мог заснуть в канун освобождения?
На следующий день ей выдали дешевенькое пальтишко и берет, сильно отдававшие хлоркой.
- Куда вы направитесь? Мы должны это знать, - спросил ее дежурный офицер.
Зоя покачала головой.
- Теперь это уже не ваше дело. Моей сестры нет в Москве, и я не знаю, захотят ли меня увидеть мои друзья. Но как бы то ни было, вас это не касается.
- Нам необходим более точный ответ. Неужели у вас нет ни одного верного друга, который был бы готов принять вас? - спросил офицер.
Подумав, Зоя ответила:
- Есть. Русланова, певица. Но я не знаю, что с ней сталось.
- Она здесь, в Москве. Уже давно на свободе, - улыбнулся офицер.
- У меня нет ни ее телефона, ни адреса.
Офицер протянул руку к телефону и набрал какой-то номер.
- У нас есть.
К телефону подошел сам генерал. Зоя ждала, затаив дыхание.
- В этом нет необходимости, товарищ генерал, - сказал офицер. - Мы ее привезем сами.
Он проводил ее до машины и открыл перед ней дверцу. Машина тронулась, и, едва не потеряв сознание от потрясения, Зоя увидела, как распахнулись ворота Лубянки и машина выехала из тюрьмы.
Ее ошеломила открывшаяся перед ней картина - деревья, автомобили, идущие по тротуарам люди. Зоя откинулась на спинку сиденья. Она свободна. Значит, это не очередной чудовищный трюк.
Шофер довел ее до дверей генеральской квартиры и нажал кнопку звонка. До нее донеслись торопливые шаги. Дверь распахнулась, перед ней предстала Русланова. Но не та Русланова, какую помнила Зоя по Владимирке. У этой Руслановой были красиво уложены волосы, плечи укутаны во что-то пушистое и теплое. По лицу ее катились слезы.
- Зойка! Моя Зойка! Дорогая, наконец-то я снова вижу тебя!
Упав ей на руки, Зоя разрыдалась. Русланова крепко прижала ее к груди.
Следователь сказал ей, что она может обратиться к директору киностудии, объявив ему, что полностью реабилитирована и может приступить к работе, но оформление необходимых документов займет несколько месяцев. Если на студии возникнут какие-либо сомнения, пусть позвонят ему.
Надев нарядный черный костюм, который одолжила ей Русланова, Зоя на второй день после освобождения отправилась на студию. Когда она сказала секретарше, что хочет поговорить с директором, секретарша окинула ее критическим оком, но все же подняла трубку внутреннего телефона.
- Вам придется подождать, - сказала она.
Зоя прождала три часа. С ее губ не сходила горькая усмешка. Она понимала, что все это означает. "Иван Грозный" - так за глаза на студии называли директора - снова демонстрировал свою силу. Весьма недалекий, он и прежде компенсировал свое духовное убожество жестокостью. Таков был его способ самоутверждения, который, по всеобщему мнению, скрывал неуверенность в самом себе.
Наконец он принял Зою, встретив ее словами:
- Вас освободили?
Зоя утвердительно кивнула:
- С меня сняты все обвинения, мне разрешено снова работать.
- Покажите документы, подтверждающие ваши слова, - сказал он.
- У меня пока нет никаких документов, - ответила Зоя. - Они будут готовы лишь через несколько месяцев, но у меня есть телефон следователя, который ведет мое дело. Он просил вас позвонить ему, и он подтвердит, что я реабилитирована.
Директор покачал головой.
- Нет документов - нет работы.
- Но я имею право работать, - сказала Зоя. - Хотите вы того или не хотите. Вы обязаны предоставить мне работу.
Он улыбнулся.
- Следователь нам не указ. Когда получите документы, приходите. Всего хорошего!
Потрясенная, Зоя вышла со студии. Два дня, проведенные с Руслановой, вернули ей ощущение вновь начавшейся жизни. Теперь ее захлестнуло чувство, что она снова в тюрьме.
Она отверженная, с ней обращаются как с дерьмом. Неужели директор студии использует свое положение, чтобы продемонстрировать власть? Имеет ли он право отказать ей в работе до получения документов?
Зоя вошла в маленький скверик и отыскала свободную скамейку. Сев на скамейку, она закрыла лицо руками, чтобы никто не увидел ее слез. Что с ней будет?
Она заглянула в сумочку, которую дала ей Русланова. Ни копейки, даже пяти копеек нет на автобус. В памяти всплыла песня, которую она услышала по радио в кабинете Терехова: "Никто не ждет меня нигде". Да, так оно и есть. Неужели только для того и выпустили ее из тюрьмы? Чтобы сидеть на скамейке в скверике и жить милостью Руслановой и ее мужа? Если ей уготована такая жизнь то зачем ее освободили? Лучше снова в тюрьму или с моста в реку. Ее жизнь кончилась той ночью, когда ее арестовали, и какая же она идиотка, что цеплялась за нее.
Наконец слезы иссякли. Глупо так себя вести. Жалость к себе - плохой помощник. Надо что-то предпринять. Хоть что-нибудь.
Она решила зайти в отдел, куда обращаются актеры в простое между съемками. Может, встретит кого-нибудь из приятельниц и та одолжит ей несколько рублей?
На сей раз ей сопутствовала удача. В дверях кабинета ее остановил какой-то мужчина. Это оказался сценарист ее фильма "Фронтовые подруги". Он крепко обнял ее.
- Не могу выразить, как я рад видеть вас. Вы должны зайти к нам. Жена будет счастлива.
Они угостили ее кофе с печеньем, и Зоя почувствовала, как по щекам ее снова потекли слезы. Бог мой, подумала она, в этом мире еще остались порядочные люди.
- Не хочу смущать вас, - сказал писатель, - но ответьте мне честно: у вас ведь совсем нет денег, да?
Зоя кивнула.
- Иван Грозный не дает мне работы, пока не придут документы.
- Раз так, позвольте помочь вам, - вмешалась его жена.
Они вручили ей две тысячи рублей.
- И не вздумайте отдавать. Это от всего сердца, - сказала жена.
Теперь она может жить, даже если придется ждать, пока получит документы. Скоро для нее начнется новая жизнь. Она будет снова работать, в Москву вернется ее сестра, и она увидит Викторию. Господи, думала она, если бы я могла поехать в Петропавловск и забрать свою девочку! Но она понимала, что это невозможно. Так нельзя появиться перед ребенком, который никогда в жизни не видел ее.
Да, она ждала этого очень долго. Подождет еще месяц или два. За это время ей надо подготовиться к тому дню, когда она снова окажется перед камерой. Но первым делом она займется совсем другим. Виктория, скорее всего, и думать забыла об этом, но когда-то она попросила тетю Зою прислать ей яблок и конфет. Выполнить эту просьбу Зоя почитала священной обязанностью.
ВИКТОРИЯ
Скорее всего, это произошло где-то в конце марта, в тот вечер, когда мама пришла с работы с большим картонным ящиком. Одно я помню точно: на дворе еще стояла зима, потому что в тот день из-за сильного ветра я не пошла в школу. Бывали дни, когда дул такой сильный ветер, что сбивал с ног, и добраться до школы можно было, только если кто-то шел рядом и тянул за руку.
А ящик был такой большой, что за ним не видно было лица мамы. Когда она поставила его на стол, мы увидели, что она улыбается.
- Да, да, - сказала она, - теперь уже совсем скоро мы все поедем в Москву.
Мы сгрудились вокруг ящика.
- Что это, мама? От кого?
- От тети Зои. Она уехала из своего маленького городка и теперь живет в Москве. Вот она и прислала всем нам подарок.
Пока мама снимала пальто и платок, три пары широко раскрытых глаз следили за каждым ее движением. Подарок! Даже письма были в нашей жизни редким событием, а уж подарок! Никто из нас никогда не получал по почте подарка. Я запрыгала от радости.
- Открой ящик! Открой!
Мама рассмеялась. А я испугалась. Мы еще не привыкли к ее смеху.
- Терпение, малышка. Он никуда от нас не убежит.
Взяв нож, она разрезала крышку посередине и открыла ящик. У нас перехватило дыхание. Мы словно заглянули в небеса обетованные. В ящике было полным-полно всего съестного, некоторые продукты я видела до того только на картинках в школе, о других и вовсе понятия не имела. Сверху лежало письмо. Мама взяла его, а я запустила руку в ящики вытащила что-то, похожее на длинную круглую трубу, завязанную с обоих концов. Я понюхала трубу.
- Что это такое, мама?
Мама недоуменно пожала плечами.
- Сама не знаю. Давайте попробуем, тогда и узнаем.
Она взяла нож и отрезала от трубы тоненький ломтик. Откусив от него маленький кусочек, она сказала:
- Это сыр.
И отрезала каждому из нас по тоненькому ломтику.
- Сыр, - повторила она, чтобы мы знали, что пробуем. - Если не понравится, не портите зазря.
Мне сыр понравился, вкус как у какой-то чудной конфетки.
А потом мама опорожнила весь ящик, и мы дружно ахали при виде каждого нового сокровища. Жестяные банки с тушенкой и куриным мясом, сосиски, колбаса салями. И отдельный ящичек, на котором стояло мое имя. Отдав его мне, мама сказала:
- Открой его, Виктория. На нем твое имя.
Я открыла ящичек. В нем было шесть яблок, кулек с леденцами и открытка. На открытке было написано: "Виктории с любовью. Тетя Зоя".
- Посмотрите! Посмотрите! - закричала я, поднимая ящичек. - Это мне!
Мама внимательно поглядела на меня.
- Ты поделишься со всеми, Вика.
- Но ведь тетя Зоя...
- Ты поделишься.
Признаюсь, я с огромной неохотой, но все же дала каждому по яблоку.
А на самом дне большущего ящика лежал еще один кулек с конфетами - шоколадными - и много-много ярко-оранжевых шаров. Мама вытащила их из ящика и положила в вазу.
- Это апельсины, - сказала она.