Наверно, Ирина Керк говорила тебе, что он сильно пьет. Ему пятьдесят три года. Ради мамы и ради тебя я порвала с ним и бросила пить.
Скоро мама улетает в Москву, у меня остались буквально считанные минуты, чтобы докончить письмо. Я понимаю, что оно получилось сумбурное, но надеюсь, ты поймешь мое теперешнее состояние.
Спасибо за фотографии, которые ты мне прислал, - я, конечно же, сразу тебя узнала. Мне очень жаль, что я не могу послать тебе отсюда какую-нибудь фотографию, у меня нет их с собой, но в Москве мама вложит снимок в это письмо.
Желаю тебе счастья, здоровья, многих лет жизни и всего самого хорошего. Нежно целую тебя.
Твоя дочь, Виктория.
Я отдала письмо мамуле. Наутро перед ее отъездом я перечитала письмо отца и еще раз посмотрела его фотографии. Мучительно больно было отдавать их мамуле, но я понимала, что не могу оставить их при себе в гостинице, где их могут обнаружить.
Я вернулась в Москву в полной уверенности, что меня ждет новое письмо от отца. Но письма не было. Поначалу очень расстроившись, я потом постаралась успокоить себя. Ведешь себя как ребенок, сказала я себе. Ведь получила же ты от него письмо, и он назвал тебя своей доченькой. Это письмо перевернуло твой мир, но это отнюдь не означает, что перевернулся мир, в котором ты живешь. Письма из-за границы по-прежнему идут очень долго. Вероятно, он написал тебе не одно письмо после того первого, но пройдет немало времени, прежде чем ты их получишь. Ирине потребуется уйма усилий, чтобы найти людей, направляющихся в Москву, которым можно доверять.
Однако время шло, писем больше не приходило, и мало-помалу я пришла к убеждению, что то письмо было единственным и последним. Мой отец выполнил свой долг и на этом успокоился. Мамуля всячески старалась утешить меня, говорила, что он мог умереть за это время. Я категорически отвергала этот довод. Уж лучше другой: он просто больше не хочет писать мне.
Как я и предполагала, вновь появился Коля, и в том состоянии страха и душевной нестабильности, в каком я пребывала, я опять кинулась к нему за помощью. Что было абсолютно пустым номером. Коля тут же обрушился на меня.
- Сколько можно талдычить о своем папочке? Папочка такой, папочка сякой, противно слушать. Лучше бы побольше внимания уделяла мне. По крайней мере я тут, при тебе. Старику, видать, плевать на тебя с высокой колокольни. Подумаешь, написал письмо! Одно-единственное письмо!
Я бросилась на него, готовая расцарапать его лицо ногтями, и он в ужасе отпрянул Впервые я увидела в его глазах страх. Я выставила его из квартиры, строго-настрого запретив показываться мне на глаза. Наверно, он наконец понял, что на этот раз я не пущу его обратно. Во всяком случае, больше он мне не звонил.
Новый, 1974-й, год я встретила без Коли и без возлияний, в уверенности, что со дня на день получу письмо от отца.
Но миновала зима, пришла весна, наступило лето, и ничего не изменилось. Ни одного письма, ни одного телефонного звонка от Ирины Керк. Неужели она утратила ко мне интерес? Помнит ли меня отец? И жив ли он?
Эти вопросы день за днем нескончаемо вертелись у меня в голове. В какой-то момент я принималась уговаривать себя, что он шлет письма, но они не доходят. Уже в следующую минуту я отвергала эту мысль, твердо уверенная, что то единственное письмо - предел его внимания ко мне, и я никогда не увижу своего отца.
Дни пролетали один за другим, бесцельные и пустые. Я попыталась углубиться в работу над новым фильмом, но работа стала чем-то второстепенным. Главным стал отец. Его фотографии властвовали над моей жизнью.
Каждый вечер я возвращалась домой, и мы с мамулей ужинали в полном молчании. Стоило мне поднять глаза - и я ловила на себе ее внимательный взгляд. Видя ее тревогу, я с усилием улыбалась.
- Не беспокойся, мамуля. Я выживу.
ИРИНА КЕРК
Как бы то ни было, а стойкости адмирала нужно отдать должное. Стреляный воробей! В семьдесят пять перенести операцию на сердце! Когда он наконец позвонил ей, а произошло это приблизительно через два месяца после ее разговора по телефону с Хью, он не без гордости сообщил, что пролежал на операционном столе пять часов и двадцать минут.
Джек снова стал писать письма Виктории, а Ирина пересылала их во Францию своему знакомому, который обещал переправлять их в Россию, Виктории. Ее надеждам уговорить Джексона Тэйта поехать в Советский Союз и повидаться с Викторией, теперь, увы, уже не суждено было сбыться. Операция на сердце плюс старческий диабет полностью исключали такую возможность.
В свое время Виктория попросила Ирину взять для нее у отца приглашение для поездки в Штаты. Ирина знала о страстном желании Виктории повидать отца и прекрасно понимала, какому риску подвергнется, независимо от исхода ее обращения за визой. Беспокоило и то, что она вот уже много месяцев не могла связаться с Викторией. Каждый раз, когда она заказывала с ней телефонный разговор, в ответ слышалось неизбежное: "Никого нет дома".
Виктория и не подозревала, насколько близкой для нее была возможность навсегда потерять отца. Ну да ладно, Ирина расскажет ей обо всем при личной встрече, когда поедет летом в Европу. Конечно, при условии, что ей удастся попасть в Россию, - у нее не было ни малейших сомнений, что русские знают о книге, над которой она работает, и о ее связях с диссидентами. Вопрос только в том, как много они знают.
К началу лета 1974 года Ирина узнала, что ее французский знакомый не смог передать Виктории письма отца. Надо было придумать какой-нибудь способ доставки писем и подыскать для этого другого человека.
Она остановила свой выбор на Михаиле Агурском, профессоре, занимавшемся проблемами кибернетики и философии. Еврей Агурский проявил недюжинную смелость, бросив вызов советской системе. Только человек большого мужества, как писала она о нем в своей книге, мог решиться на встречу в лесу с репортерами Си-би-эс и рассказать им о ситуации в России.
Ирина сделала все возможное, чтобы ее письма и письма Джека Тэйта оказались в руках Агурского.
ВИКТОРИЯ
Был обычный будничный день середины лета. Я стояла в длиннющей очереди на прохождение ежегодного техосмотра машины. Я уже отстояла не меньше двух часов, и, судя по всему, мне предстояло простоять еще столько же. Предупредив мужчину, который был за мной, что отойду, я пошла позвонить.
Едва я успела сказать мамуле, чтобы не ждала меня к обеду, как она прервала меня.
- Приезжай! Немедленно! У меня есть для тебя важные новости.
- Не могу. Я потеряю очередь. Может, скажешь, в чем дело?
- Нет! Исключено. К черту техосмотр, приезжай!
Я помчалась за машиной и приехала домой. На столе лежали несколько писем от Ирины и четыре - от отца. Боже, какой великолепный праздник! Он жив! Он не забыл меня! Я с жадностью читала его письма, смахивая слезы, застилавшие мне глаза и мешавшие читать.
Потом мамуля рассказала, как к ней попали письма. Позвонил какой-то мужчина и, не представившись, спросил:
- Вы ждете писем с Запада?
Мамуля пробормотала что-то невнятное. Мужчина сказал:
- У меня есть для вас кое-что. Мы можем увидеться?
Они договорились о встрече. Это был Михаил Агурский, который пошел ради меня на огромный риск.
ИРИНА КЕРК
Она приехала в Москву в августе 1974 года, но о Викторией увиделась не сразу. Первым делом она встретилась с Михаилом Агурским, чтобы переговорить с ним о Виктории и ее отце.
- Есть какой-нибудь шанс, что он сам приедет повидаться с ней? - спросил Михаил.
Ирина качнула головой.
- Нет. Он стар и серьезно болен. Об этом не может быть и речи.
- Значит, ехать надо ей. Как по-вашему, он станет хлопотать, чтобы ей разрешили приехать?
- Сложность заключается в том, - сказала Ирина, вспомнив свои беседы с Джеком Тэйтом, - что он понятия не имеет, как к этому подойти и какой тон взять с русскими.
Михаил задумался.
- Поскольку ее отец занимает весьма высокое положение, как-никак адмирал, его приглашение должно сработать.
Они решили, что наилучший путь побудить Джексона Тэйта к действию - попросить американское консульство в Москве написать ему и посоветовать пригласить дочь в Соединенные Штаты.
Ирина одобрила идею.
- Уверена, адмирал Тэйт с большей готовностью откликнется на официальное письмо, чем на мое. Если ему напишу я, он наверняка подумает, что я опять создаю для него невыносимую ситуацию. Джексон Тэйт еще не забыл, как его выдворили из России. Он не верит, что его пустят туда, как не верит, что Викторию выпустят оттуда.
Михаил улыбнулся.
- Не исключено, что он прав. Но надо попытаться.
- Сначала я встречусь с Викторией.
Когда Ирина встретилась с Зоей и Викой Федоровыми, она рассказала им обеим о болезни Джека. Зоя грустно покачала головой.
- Это ужасно, - сказала она. - Джексон - и старый. Не могу себе этого представить.
- Он не может умереть, - решительно заявила Виктория. - Я должна хотя бы раз увидеться с ним.
Ирина сказала:
- Уверяю тебя, не в его силах приехать к тебе. А ты, если б можно было, поехала к нему?
- Конечно, - ни секунды не колеблясь, ответила Виктория.
- Эта попытка может раз и навсегда разрушить все, чего вы тут достигли. И при этом еще вопрос, разрешат ли тебе выехать.
Зоя кивнула:
- Послушай ее, Вика. Она все верно говорит.
- Мне все равно. Я всю жизнь мечтала об отце. Я хочу поехать к нему.
- Хорошо, - сказала Ирина. - Раз так, начинаем.
Встреча с американским консулом Джеймсом Г. Хаффом состоялась на Красной Площади. Вместе с Викторией и Ириной на ней присутствовал и Михаил Агурский. Хафф согласился написать адмиралу Тэйту и сообщить ему, что он может пригласить в гости свою дочь.
ВИКТОРИЯ
7 сентября 1974 года.
Дорогой м-р Тэйт,
Ваша дочь Вика попросила меня перевести ее письмо к Вам. Я с удовольствием выполнил ее просьбу, хотя моих знаний явно недостаточно. Простите за ошибки.
Михаил Агурский.
Мой дорогой, мой любимый папочка, Как ты поживаешь? Мы страшно обрадовались, получив твое письмо, Я пришла в сильное волнение, но, дочитав до конца, очень расстроилась. Сколько же несчастий может выпасть на долю одного человека? Главное сейчас - твое здоровье. Тебе надо собрать все силы, чтобы победить болезнь. Если я правильно поняла, худшее уже позади.
По рассказам мамы, ты очень мужественный и сильный человек, способный преодолеть все трудности. Поэтому все, что тебе сейчас необходимо, это огромное желание выздороветь, а все остальное приложится, правда? Ты даже не можешь себе представить, какую радость доставляет мне каждая строчка твоего письма.
Мысленно я все время молюсь, чтобы ты выздоровел. В нашей жизни было больше плохого, чем хорошего. Я надеюсь на лучшее будущее.
Иногда, когда мне случается раздавать автографы своим поклонникам, я желаю им счастья, такого же огромного, как слон. Тебе я желаю здоровья и счастья - такого же огромного, как все слоны в мире.
Дорогой папочка, я не знаю, как приблизить день нашей встречи. Очень жаль, что мы так долго были оторваны от Ирины, а других источников информации о тебе у нас нет.
Мы не имеем возможности прямо обратиться в соответствующее учреждение, чтобы получить разрешение на поездку к тебе. Но, как мне удалось выяснить, все упирается в соблюдение некоторых формальностей. Вот только я не знаю, достанет ли у тебя сил заняться ими.
Было бы хорошо, если бы ты мог сделать следующее:
1) Удочерить меня.
2) Сообщить в американское посольство в Москве (и лично консулу Джеймсу Хаффу) о своем желании встретиться со мной в США. Если ты считаешь, что могут возникнуть политические осложнения, - не надо.
Если это сделать по возможности быстро, я надеюсь на нашу встречу. Папа, мой самый замечательный, самый любимый папочка, мне ничего не нужно, только увидеться с тобой. Я живу этой встречей, это будет самый счастливый миг в моей жизни. С той самой минуты, как мама рассказала мне о тебе, о том, что ты есть, я знала, что найду тебя и мы встретимся.
Мне очень, очень жаль, что ты болен и не можешь приехать сюда. Собери все свои силы, наберись терпения, и все будет хорошо. Кстати, мне кажется, что политическая ситуация сейчас как никогда благоприятствует нашей встрече. Как бы то ни было,
я ничего не боюсь. У меня нет никаких других причин для поездки в США, кроме простого желания увидеть тебя. Если тебе трудно заняться всем этим, это вовсе не обязательно. Я не расстроюсь, потому что пойму тебя. Нежно тебя целую во все те места, которые причиняют тебе боль, чтобы тебе не было больно.
С огромной любовью,
Всегда твоя Виктория.
Папа, я написала это письмо вчера, а сегодня решила дописать несколько строк. Пожалуйста, пришли мне официальное приглашение обычной почтой на мой адрес. Интересно, дойдет ли оно? Чтобы нам встретиться, тебе придется выполнить все те формальности, о которых я написала. Еще раз целую тебя.
Твоя дочь Вика.
Мой адрес: Советский Союз, Москва, 121248, Кутузовский проспект, д4/2, кв. 243.
ИРИНА КЕРК
В октябре 1974 года Ирина гостила у друзей в Риме, но все ее мысли были в Москве. Ознакомившись в американском посольстве с образцами анкет для получения выездных виз, она поняла, что, если советское правительство отнесется к просьбе Виктории о поездке к отцу отрицательно, ей в скором времени грозят серьезные неприятности. Тогда ей потребуется надежная поддержка. Самым сильным гонениям подвергаются те граждане, кого не знают за пределами страны, но, если Викторию узнают на Западе, советские власти вынуждены будут проявить большую осторожность. Первой пришла мысль о Голливуде. Почему бы и нет? Ведь Виктория актриса и к тому же прелестная женщина. Но Ирина никого не знала в Голливуде.
Тогда она вспомнила о своем друге Леонарде Бернстайне, в то время дирижировавшем оркестром в Вене. Наверняка у него есть друзья в Голливуде. Заказав разговор с Веной, Ирина объяснила Бернстайну необходимость срочной с ним встречи. Он предложил встретиться в Лондоне, куда отправится из Вены. В Лондоне она рассказала ему обо всем и поделилась идеей заинтересовать кого-нибудь в Голливуде судьбой Виктории. Чем большую известность приобретет Виктория в Голливуде, тем в большей безопасности будет она у себя на родине. Бернстайн посоветовал ей обратиться от его имени к Майку Миндлину, продюсеру "Парамаунт Пикчерс".
Возвратившись в Рим, она отправила письмо Джексону Тэйту, посоветовав ему подготовить все необходимые документы и приглашение для Виктории. Упомянула о том, что если он хочет послать Виктории рождественский подарок, то она в скором времени собирается в Москву. В конце письма она настоятельно рекомендовала ему удочерить Викторию, что, несомненно, оградит ее от неприятностей.
Джек откликнулся на удивление быстро: уже через две недели он прислал ей вызов и чек на двести долларов для покупки рождественских подарков. На эти деньги Ирина купила для Виктории замшевую куртку на мерлушке, несколько юбок, свитеров и блузок.
С присланных Джеком документов она сняла копии. Чтобы прозондировать политическую ситуацию в России, она попросила послать Виктории копии документов из Швейцарии, Англии и Италии. Ни одна из них до нее не дошла. Но та, которую она передала одному из американских дипломатов с просьбой отдать ее в Москве лично Джеймсу Хаффу, благополучно достигла адресата. Одну копию она привезла в Москву сама и передала Виктории.
Ирина приехала в Москву в ноябре 1974 года на десять дней. Перед тем как отправиться к Зое и Виктории, она встретилась с Михаилом Агурским и узнала от него, что Виктория готова сделать первый шаг на долгожданном пути к отцу. Она намерена обратиться к директору студии за характеристикой. Это обеспокоило Ирину.
Виктории придется официально признать себя дочерью американского гражданина и объявить о своем желании выехать из страны, чтобы повидаться с отцом. Ирина знала, что Виктория никогда не была диссиденткой, но поверит ли в это советское правительство? А вдруг Джексон Тэйт умрет раньше, чем Виктория получит разрешение на выезд? В каком она тогда окажется положении? А что будет, если ей дадут плохую характеристику? Виктория ставит на карту всё, рискуя не получить ничего - разве что расплату за предпринятую попытку.
ВИКТОРИЯ
Увидев чудесные подарки, которые привезла мне от отца Ирина, я чуть не разревелась. Я бы подарила ему на Рождество весь мир, но что я могла найти в Москве? Я выбрала набор деревянных кубков в традиционных красных, черных и золотых тонах.
- Это обычные туристские сувениры, Ирина, но что еще я могу купить?
- Какая разница, Вика? Они понравятся ему, потому что он получил их от тебя.
Я взяла у Ирины номер телефона отца и однажды вечером, воспользовавшись присутствием у нас Михаила, решилась позвонить ему. Мы заказали разговор, но телефонистка сказала, что все линии связи с Соединенными Штатами перегружены официальными и служебными разговорами, поэтому заказы от частных лиц не принимаются.
- Попробую дозвониться с Центрального телеграфа, - сказала я Михаилу. - Пойдете со мной? Без вашей помощи мне не обойтись.
Михаил предупредил, что появляться с ним, известным диссидентом, небезопасно. Я ответила, что мне все равно.
Как я ругала себя, что не слушала в школьные годы мамулю, когда она уговаривала меня учить английский! Если бы послушала, не пришлось бы прибегать к помощи Михаила. Но выхода у меня не было.
Мы отправились на улицу Горького, на Центральный телеграф, и заказали разговор с Оранж-Парком во Флориде, в Соединенных Штатах Америки. Про перегруженные линии не было сказано ни слова, предупредили лишь, что придется немного подождать. Меня охватила нервная дрожь. Совсем скоро я услышу голос отца.
- Господи, Михаил, что мне ему сказать?
Михаил написал на клочке бумаги печатными буквами по-английски: "Я твоя дочь", объяснил, что означают эти слова и как их произносить.
- А как мне его называть?
- Называй его "дэди", - ответил Михаил.
- Что значит "дэди"?
- То же самое, что папа, так на английском обращаются к отцу детишки.
Я отвергла этот вариант. Я уже давно не ребенок.
Мы прождали сорок пять минут. Наконец женщина за окошечком жестом показала мне, что на проводе Америка. Вместе с Михаилом мы зашли в кабинку.
- Алло?
- Кто говорит? - услышала я резкий мужской голос.
Я разрыдалась.
- Виктория, - сказала я сквозь слезы.
- Кто?
- Виктория! - Я схватила клочок бумаги. - Я твоя дочь, папочка, - с трудом выговорила я по-английски, бросила трубку и, закрыв лицо руками, выбежала из кабины.
Не я, а Михаил сообщил ему, что я получила приглашение.
- Слышимость была не очень хорошая, да и мой английский оставляет желать лучшего, наверное, он не все понял. Но одно я расслышал совершенно точно: он позвонит тебе в день рождения.