- Я думаю, что выражу общее мнение всех здесь присутствующих, если скажу, что мы пришли к следующим выводам: политически вы абсолютно неграмотны; вы не сочувствуете борьбе за дело коммунизма; к тому же вы ведете аморальный образ жизни. Вот такую характеристику мы отправим в ОВИР. А с такой характеристикой вам никогда не увидеть ни отца, ни Америки. Вам не увидеть даже Киева.
Я процедила сквозь стиснутые зубы:
- Ваше дело послать бумагу.
- Не видать вам отца как собственных ушей! - Он повернулся и вышел из комнаты. За ним поспешили и все остальные.
Еще посмотрим, подумала я про себя и расплакалась.
Из комнаты, где проходило совещание, я направилась в фотостудию и попросила фотографа снять меня на загранпаспорт. Он посоветовал мне зайти попозже, когда буду лучше выглядеть.
- Плевать мне, как я выгляжу. Снимайте. Мне нужны фотографии.
К тому времени, как я уходила со студии, я знала, что случившееся на совещании уже известно всей студии. Сплетни распространяются на студии с быстротой молнии. Те из моих коллег, которые в другое время всегда останавливались со мной поболтать или просто улыбались, проходя мимо, теперь, завидев меня, отворачивались.
А дома меня ждала мамуля. Едва бросив на меня взгляд, она поняла, что результаты совещания плачевны. Я все ей рассказала. Она прижала руку к сердцу.
- Не миновать нам тюрьмы, - охнула она.
- Мамуля, мы и так в тюрьме.
Она отвернулась.
- Пойду приготовлю чай.
Я пошла следом, рассказывая, что собираюсь предпринять. Она кивнула, но не повернулась ко мне. Я положила руки ей на плечи.
- Мамуля, ты помнишь, как боролась за себя после ареста? Помнишь, как они превратили твою жизнь в ад, требуя назвать шпионскую кличку? Помнишь, как однажды ты наконец призналась, что тебя зовут Чан Кайши?
Она повернулась ко мне, и на ее лице появилась слабая улыбка.
- Конечно, помню.
Я обняла ее, прижавшись щекой к ее щеке.
- А теперь пришло время и мне защищать свою жизнь, честь и достоинство. Ты должна понять меня.
Я почувствовала, как ее мышцы напряглись у меня под рукой. Поцеловав меня, она сказала:
- Тогда действуй.
Я взяла клочок бумаги с именами и номерами телефона, который оставила нам Ирина Керк, и позвонила. Мне ответили на чистейшем русском.
- Это Крис Рен из "Нью-Йорк тайме"?
-Да.
- Говорила ли вам когда-нибудь Ирина Керк о Виктории Федоровой?
- Вы хотите побеседовать со мной?
- Да, - сказала я, снова заглянув в бумажку. - С вами и с Робертом Тотом из "Лос-Анджелес тайме". Вы можете сейчас приехать к нам?
ИРИНА КЕРК
Прочитав после возвращения с Гавайев открытку от "Мэри", Ирина Керк позвонила Джеку Тэйту и сказала, что получила сигнал из Москвы: пришло время поведать эту историю всему миру.
Уже многие годы она мечтала обо всем написать, ее удерживал лишь страх за судьбу Зои и Виктории. Писательский инстинкт подсказывал, что эмоциональный накал случившегося наверняка сулит книге судьбу бестселлера.
Но не прошло и трех дней после возвращения, как ей на глаза попалась "Нью-Йорк тайме" от 27 января 1975 года, а в ней большая, на четыре колонки, статья под названием: "Советское дитя войны мечтает встретиться с американским отцом".
Она читала отчет о проведенной Викторией пресс-конференции, и ей казалось, что у нее вот-вот остановится сердце. В самой истории для нее не было ничего нового - как-никак вот уже шестнадцать лет она - часть ее жизни, но в отчете была информация, весьма для нее интересная. "В интервью, данном двум американским корреспондентам..." Прекрасно, не пройдет и нескольких часов, как об этом узнает вся страна. Для Зои и Виктории это надежная гарантия безопасности.
В следующем абзаце она нашла то, что больше всего хотела узнать: почему Зоя отправила открытку от "Мэри" и почему Виктория устроила пресс-конференцию.
Двадцатидевятилетняя дочь, находящаяся ныне в разводе, заявила, что в ее решении обратиться за выездной визой нет никаких политических мотивов и что она твердо намерена вернуться в Москву к матери. Она до сих пор не получила ответа от властей, но уже почувствовала, что ее обращение за визой в значительной степени ухудшило отношение к ней ее коллег.
Она заявила также, что незамедлительно вслед за этим из помещения Совфильмэкспорт в центре города был убран ее фотопортрет, а представитель службы безопасности на "Мосфильме" заявил ей, что не одобряет ее намерения поехать в Америку.
Два абзаца были посвящены роли Ирины в этом деле. Ирина сама не знала, как отнестись к этому.
Она понимала, что не упомянуть о ней было просто невозможно, но уже один факт участия может напрочь исключить для нее возможность дальнейших поездок в Советский Союз, а это было крайне огорчительно. Ведь в России не только Зоя и Виктория нуждались в ее помощи. Что теперь будет с теми, другими? Она решила подойти к этой проблеме философски. Через несколько месяцев выйдет в свет ее книга "Люди русского Сопротивления" с интервью, взятыми ею у русских диссидентов, и двери Советского Союза все равно окажутся для нее закрытыми.
Выйдя из университета, Ирина села в машину и поехала домой. Теперь, когда корабли были Викторией сожжены, Ирине предстояло многое сделать. Если бы только она себя чуть лучше чувствовала! Отдых на Гавайях был слишком коротким, чтобы полностью оправиться от пережитого в Лос-Анджелесе. Что ж, придется соблюдать осторожность и не перенапрягаться.
С самого начала было очевидно, что русские будут всеми силами препятствовать встрече Виктории с отцом. Вопрос заключался только в том, насколько жестко они себя поведут. Ирина улыбнулась. Что ж, Виктория, во всяком случае, не пойдет по стопам Зои и не исчезнет безропотно. Ирина знала, как бороться с русскими при помощи гласности. Она сделает все, чтобы Виктория оставалась на первых полосах газет, пока им не останется ничего другого, как выпустить ее. А Джек Тэйт поможет ей в этом. Ирина Керк посоветует ему, как это сделать.
Подъехав к дому, она услышала телефонный звонок. Отлично, подумала Ирина, уже пошли звонки. Что ж, буду говорить со всем миром.
Позже, когда Ирине удалось раздобыть экземпляр "Лос-Анджелес тайме", она вволю посмеялась, прочитав там большую статью о Джеке Тэйте. Статья Роберта Кистлера, озаглавленная "Все это правда. Адмирал рассказывает историю тридцатилетней давности", начиналась со слов, столь характерных для человека, которого она знала только по письмам и телефонным разговорам. "Не понимаю, какой интерес представляет для мира история тридцатилетней давности", - сказал Джексон Роджерс Тэйт о своем любовном приключении в Москве в 1944 году (sic) с Зоей Федоровой". Непонятно это было одному лишь Джеку, всегда стремившемуся как можно глубже запрятать свои чувства.
Чтобы хоть немного передохнуть, Ирина сняла телефонную трубку с аппарата. Но едва снова положила ее на рычаг, телефон зазвонил с прежней настойчивостью. Не было лишь того единственного звонка, которого она так ждала, - звонка от Джека Тэйта. Зная его, она была убеждена, что он и тут останется верен себе: надо сидеть и ждать, пока вопрос о визе не решится сам собой. Он не представляет себе всей серьезности положения Виктории, раз уж дело дошло до того, что из помещения киностудии убрали ее портрет.
Она позвонила в Москву Виктории. Виктория с Зоей понятия не имели о том резонансе, который вызвала их история за пределами Советского Союза. Виктория к тому же попросила прислать медицинскую справку о состоянии здоровья Джека. Ирина пообещала связаться с ним.
Наконец позвонил и он, и первые же его слова привели Ирину в ярость. Вместо ожидаемых слов благодарности она услышала:
- Вот мы и добились!
Следующая его фраза и вовсе ее добила.
- И пусть вас не тревожит больше вопрос об авторских правах на фильм. Я передал их своему старому приятелю Джеку Камингсу.
Ирина снова ощутила во всем теле ту напряженность, из-за которой недавно угодила в больницу.
- Кто такой Джек Каммингс? Когда я спросила у вас, знаете ли вы кого-нибудь в Голливуде, вы назвали мне только имя той женщины, которая тотчас же отфутболила меня.
- О, - объяснил Джек, - Каммингс отошел от дел, но я попросил его временно вернуться к работе, чтобы поставить этот фильм.
30 января 1975 года Ирина прочитала сообщение агентства ЮПИ, озаглавленное: "Кинобизнес Соединенных Штатов намерен преодолеть сопротивление Советов". "Продюсер Джек Каммингс, - говорилось в сообщении, - заявил вчера, что вошел в контакт с рядом киностудий по поводу постановки фильма об отставном адмирале Джексоне Тэйте и его трогательном романе с Зоей Федоровой, которая провела восемь лет в тюрьме за политическую не благонадежность".
Не прошло и трех дней после того, как мир узнал о невероятной истории, тайну которой Ирина так бережно хранила в течение шестнадцати лет, а она уже попала в руки людей, которые и слыхом не слыхивали до того о Виктории и Зое и даже никогда не были в России. Теперь, когда следовало бы вплотную заняться обеспечением благополучного отъезда Виктории из России, ей предоставили роль статиста, в задачу которого входила лишь отправка писем Джеку Тэйту с советами о том, как помочь Виктории. ("Я советую Вам купить дюжину разных открыток и написать на каждой по паре фраз. Например, таких: "Помню о тебе" или "Это Флорида, я надеюсь, что смогу сам показать ее тебе", и на случай Вашей болезни оставить эти открытки у миссис Тэйт или Хью, чтобы они отправляли по одной в неделю".) Она продолжала звонить Виктории, чтобы хоть как-то приободрить ее, и болтала с ней по телефону а, Третий телевизионный канал Хартфорда, штат Коннектикут, записывал их разговоры.
А тем временем в Москве в жизни Виктории Федоровой появился новый персонаж, которому предстояло полностью отодвинуть в тень Ирину Керк, женщину, стоявшую у истоков всей этой истории.
ГЕНРИ ГРИС
В январе 1975 года Генри Грис и Уильям Дик приехали в Москву с заданием написать статью о работах русских в области парапсихологии. Они представляли газету "Нэшнл инквайрер". Грис был разъездным корреспондентом, Дик - редактором. Из них двоих только Грис, родом из Латвии, говорил по-русски, и говорил весьма бегло.
Высокий, стройный, седоволосый, Генри Грис оказался как нельзя более нужным человеком в нужном месте в тот момент, когда отчеты о Федоровых появились на первых полосах газет. Не то чтобы он хоть что-то знал о них. В Москве о пресс-конференции Виктории не было опубликовано ни строчки. А когда он узнал о ней из телефонного звонка своего шефа в Лэнтэне, штат Флорида, большого интереса она у него не вызвала. Их с Биллом куда более обрадовало согласие встретиться с ними одного из крупнейших русских парапсихологов. Но главного редактора во Флориде интересовало другое. История с Федоровой оказалась сенсацией. Непременно нужно получить исключительное право на публикацию материала о ее воссоединении с отцом, требовал шеф.
Он вкратце посвятил Генри в суть дела.
На просьбу сообщить ему адрес Федоровых он услышал; "Мы не знаем, справьтесь в телефонной книге".
Генри объяснил, что таковых в Москве не существует. Шеф ответил:
- Послушай, обе они актрисы, причем мать очень известная. Узнаете без труда сами.
Генри повесил трубку. Ему предлагалось без труда разыскать двух женщин в городе с девятимиллионным населением. Повернувшись к Дику? он сообщил ему приятную новость.
- Идея такова: мы помогаем девушке любым доступным нам путем добраться до Соединенных Штатов, получив за это право на эксклюзивный материал.
Они проживали в старом здании гостиницы "Националь" на улице Горького. Решив выпить и поужинать, они спустились в ресторан. Знакомый метрдотель с улыбкой проводил их к столу, за которым уже сидели двое. Один был пожилой коренастый русский, другой, худощавый, судя по всему, был иностранцем.
Генри с Биллом тотчас принялись обсуждать, как им найти Викторию и Зою. Генри, у которого за плечами был тридцатилетний опыт работы в агентстве Юнайтед Пресс, легко находил общий язык с кем угодно и никогда не тушевался, если дело касалось сбора необходимых ему данных. Повернувшись к двум незнакомцам, он легко завел с ними разговор. Быстро выяснив, что тощий иностранец приехал из Восточного Берлина, он сосредоточил все внимание на русском крепыше и попал в точку. Русский оказался концертмейстером из Большого театра и знал всю артистическую Москву. Генри вежливо выслушал его сетования по поводу былой славы Большого и нынешней жалкой участи многих его бывших артистов. Наконец Генри удалось спросить не знает ли он случайно актрису по имени Зоя Федорова. Глаза концертмейстера загорелись.
- Конечно, знаю. Очаровательная женщина и моя большая приятельница.
- А ее дочь Викторию?
- Вику? Еще бы. Самые длинные ноги в Москве. Но почему вы спрашиваете?
- Мы с другом разыскиваем их, хотим написать о них в нашу газету.
Русский полез в боковой карман и достал кожаную записную книжку.
- Как хорошо, что мы случайно встретились. Хотите номер их телефона?
Сразу после ужина они поднялись к Генри, и он набрал только что полученный номер. Трубку взяла Зоя. Когда Генри объяснил цель своего звонка, Зоя спросила:
- А какую газету вы представляете?
- "Нэшнл инквайрер", но не думаю, что вы ее знаете. Она издается во Флориде.
На другом конце провода кто-то взволнованно ахнул:
- Флорида? Тогда вы должны знать адмирала.
Генри объяснил, что Флорида занимает довольно обширную территорию, но уже одно то, что газета выходит там же, где живет Джексон Тэйт, весьма многообещающее начало. Зоя пригласила их обоих встретиться с ней и дочерью вечером следующего Дня.
Их встреча была непродолжительной. Генри с Диком опоздали на два часа - русский парапсихолог оказался на редкость интересным собеседником. Чтобы не опоздать на самолет в Ригу, где им предстояло продолжить сбор материала к статье о парапсихологии, им пришлось ограничиться лишь краткой беседой.
Но, уходя, Генри почувствовал, что взаимоотношения с обеими женщинами установлены. Он пообещал им позвонить из Ленинграда, куда они поедут после Риги, а по возвращении снова встретиться в Москве. Генри заверил Викторию, что он и его газета готовы сделать все возможное, чтобы помочь ей встретиться с отцом.
Десятого февраля Генри позвонил из Ленинграда и сообщил, что на следующий день они с Биллом Диком возвращаются в Москву. Зоя пригласила их на обед.
Виктория приготовила свое излюбленное блюдо - сибирские пельмени - крошечные мясные пирожки, сваренные в бульоне. На столе стояло вино, которое принес Генри, но Виктория к нему не притронулась.
Снова возник вопрос о помощи, которую окажет Виктории "Нэшнл инквайрер".
- И конечно же, - сказал Генри, - мы заплатим вам за эксклюзивный материл.
- Что такое "эксклюзивный"? - спросила Зоя.
Генри объяснил, но обе женщины только неуверенно переглянулись. Наконец Виктория сказала:
- Наверное, вам лучше переговорить с моим отцом. Как он решит, так мы и поступим.
Генри включил магнитофон и записал по нескольку слов, сказанных женщинами адмиралу, объяснив при этом: прослушав запись, адмирал удостоверится, что Генри действительно знаком с ними.
Он даже сфотографировал мать с дочерью в их квартире.
Возвратившись во Флориду, Генри позвонил Джеку Тэйту:
- Мы с моим коллегой Уильямом Диком только что прилетели из Москвы и хотели бы лично засвидетельствовать вам свое почтение, адмирал.
Генри не совсем понял, почему ответом ему было какое-то странное ворчание, но звучало оно отнюдь не дружественно. Сделав вид, что не расслышал, Генри пустился в дальнейшие объяснения.
- Мы привезли фотографии вашей дочери и ее матери, а также записанные на пленку их слова, адресованные вам. Захватить их?
Джек согласился принять их.
Когда они приехали в "Континент-клаб", вытянувшийся в длину пятидесятидвухквартирный комплекс, построенный в Оранж-парке на берегу реки Сент-Джонс явно в подражание знаменитому Кот-д'Азур на Ривьере, Джексон Тэйт ожидал их в маленьком внутреннем дворике, примыкавшем к его квартире на первом этаже, где в изобилии росли кактусы и другие растения. Он провел их в свой кабинет и сел за письменный стол. Генри сразу понял, что Джексон Тэйт не из тех, кто легко помается европейскому шарму и манерам в сочетании с легким иностранным акцентом, что так явно импонировало, по его мнению, Зое и Виктории.
Он поставил Джеку пленку и перевел запись. Виктория сказала: "Я очень люблю тебя, папа, и жду нашей встречи!", а Зоя: "Я очень люблю тебя, Джексон, и надеюсь, что все у тебя хорошо и ты здоров".
Прослушав пленку и посмотрев фотографии, Джек не произнес ни слова. Генри понял, что адмирал вовсе не остался равнодушным, но выжидает, что за этим последует.
- Ну и что вам от меня надо? Если интервью, то все, которые я хотел дать, я уже дал. А история эта уже стала всеобщим достоянием.
Он был скорее раздражен, чем настроен враждебно. Перед ними сидел старый человек, нервы которого были на пределе.
- Нам кажется, мы можем помочь вам, адмирал, - сказал Генри.
- Помочь? - переспросил Джек. - Я слыхом не слыхал о вашей газете, и мне не нужна никакая помощь. Вики до сих пор даже не получила визы, и, если вы знаете русских так, как знаю их я, может и вовсе никогда ее не получить.
Генри согласно кивнул.
- Верно, сэр, но если она ее все же получит и приедет в Штаты, то как вы собираетесь совладать с толпой газетчиков, которая нагрянет сюда?
Джек впервые за все время улыбнулся:
- Знаете, джентльмены, адмиральское звание не получишь, отсиживаясь где-нибудь в уголке. Я возьму командование полностью в свои руки. Я все сделаю, чтобы весь свет узнал об этом событии. Я дам знать прессе, радио, телевидению и черт знает кому там еще, когда они могут приехать сюда, чтобы посмотреть на Вики, поговорить с ней и сделать их окаянные фотографии. Но после этого я выдворю отсюда все эту чертову братию, и мы с Вики сможем как следует познакомиться в тишине и покое.
Чем дольше Генри слушал его, тем больше убеждался в том, что старик и впрямь собирается провести всю операцию так, словно она происходит в годы Второй мировой войны и он, как и прежде, стоит на капитанском мостике авианосца. Он не представлял себе, как принял мир случившееся с ним, Зоей и Викторией. Джека и Зою вознесли до уровня романтических героев, таких, как Ромео и Джульетта. Одна газета сравнила их даже с Пинкертоном и Баттерфляй, назвав Викторию многострадальной девственницей Евангелиной. Если Джеку и удастся, как он рассчитывает, справиться с прессой, то Викторию уж точно разорвут на части, не говоря о том, что непременно доведут до нервного срыва. А самому Джеку уготовят роль жалкого шута, дающего дурацкие ответы на дурацкие вопросы.