Также прислали телеграммы: Marie Michel Andre Bloch, И. П. Демидов, сотрудник "Последних новостей", внук Вл. Даля; М. А. Алданов, В. Ф. Ходасевич, Г. В. Адамович; из Стокгольма - Chessin; Борис и Н. Лазаревские, Б. К. Зайцев; Тэффи и Jeakstiones: "А la gloire de la litteratur russe salut". ("Приветствуем славу русской литературы".)
От Струве (по-русски): "Трижды ура от пятнадцати Струве". М. И. Цветаева поздравление с премией Нобеля адресовала Вере Буниной: "Premier prix Nobel Noblesse perseverance feminine". ("Первая Нобелевская премия благородству и постоянству у женщины".)
Читая прессу о нобелевских днях Бунина, кстати будет припомнить сказанные Верой Николаевной слова: без писателей "у эмиграции совсем не было бы никакого оправдания. Если о России говорят, что она велика лишь Толстым, Гоголем да Достоевским с Пушкиным, то что сказать об эмиграции, если отнять у нее писателей?".
Иван Алексеевич и Вера Николаевна сделали визит к Шаляпину, с которым не встречались давно, Вера Николаевна не видела его почти восемнадцать лет; он был, по ее словам, любезен, гостеприимен. Квартира богатая, с редкими вещами.
Посетил Иван Алексеевич и Мережковских. Зинаида Николаевна сказала:
- Ну что, облопались славою?
Дмитрий Сергеевич был угрюм, неразговорчив. Бунин выдержал положенные тридцать минут и удалился.
Ранее, когда только обсуждались в прессе возможные кандидатуры лауреатов, Мережковский предлагал Бунину заключить соглашение, заверив его у нотариуса: кто из них станет нобелевским лауреатом, другому отдаст половину премии. Бунин потом говорил:
- Зачем мне деньги Мережковского?
В Стокгольм отправляются с Буниным Вера Николаевна и Г. Н. Кузнецова - она неофициально, как туристка и fille adoptiv. В качестве литературного секретаря и корреспондента различных газет сопровождал Ивана Алексеевича Андрей Седых (Яков Моисеевич Цвибак) - писатель и журналист, знавший иностранные языки, человек деловой, энергичный. Он "принимает все более командорский вид, - пишет Кузнецова. - Временами у него бывают жесты почти полководца. На Ивана Алексеевича он имеет большое влияние и недаром" - помощь его была неоценима. Андрей Седых говорит в своих воспоминаниях, что он "принимал посетителей, отвечал на письма, давал за Бунина автографы на книгах, устраивал интервью" .
Третьего декабря Бунин уехал в Стокгольм. Ближайшие друзья сперва собрались в отеле "Мажестик", оттуда вместе с ним поехали на Северный вокзал - М. А. Алданов, баронесса Л. Врангель, М. Вишняк, В. Ельяшевич, В. А. и Б. К. Зайцевы, Л. Зуров, Б. Лазаревский, Л. Львов, П. Нилус, В. Рудин, М. Федоров, М. С. и М. О. Цетлины и другие.
Шестого декабря в Стокгольме встречали - русская колония и другие. Остановились в семье Нобелей-Олейниковых. Олейников был женат на сестре Нобеля. Квартира великолепная, мебель из красного дерева, всюду цветы; отдельный апартамент Бунина - из трех комнат; служит русская горничная, выписанная из Финляндии. Иван Алексеевич "вел себя как enfant terrible все время, кроме часов на людях, на банкетах и в гостиных, где был очарователен и неотразим, по всеобщему мнению. Дома же болел, и мы все возились с ним" , - пишет Кузнецова.
По словам А. Седых, "успех Буниных в Стокгольме был настоящий… Десятки людей говорили мне в Стокгольме, что ни один нобелевский лауреат не пользовался таким личным и заслуженным успехом, как Бунин" .
Программа чествования Бунина была обширная, особенно запомнился секретарю вечер святой Лючии. Бунин вошел в зал "под звуки туша, тысячи людей поднялись с мест и разразились бурей аплодисментов. Бунин двинулся вперед, по проходу, - овация ширилась, росла. Он остановился и начал кланяться ставшими знаменитыми в Стокгольме "бунинскими" поклонами. Потом выпрямился, поднял руки, приветствуя гремевший, восторженный зал. А навстречу к нему уже шла святая Люция, разгоняющая мрак северной ночи, белокурая красавица с короной из зажженных семи свечей на голове. Дети в белых хитонах несли впереди трогательные бумажные звезды, и оркестр играл Санта Лючию… Но вот, как-то совсем незаметно, наступил и день торжества вручения нобелевской премии, происходящего каждый год десятого декабря, в годовщину смерти Альфреда Нобеля" .
Кузнецова пишет: "В момент выхода на эстраду Иван Алексеевич был страшно бледен, у него был какой-то трагически-торжественный вид, точно он шел на эшафот или к причастию. Его пепельно-бледное лицо наряду с тремя молодыми (им по тридцать - тридцать пять лет) прочих лауреатов обращало на себя внимание. Дойдя до кафедры, с которой члены Академии должны были читать свои доклады, он низко с подчеркнутым достоинством поклонился <…>
Первые, физики и химики, получили премию весело, просто. За третьего, отсутствующего, получил премию посол. Когда настала очередь Бунина, он встал и пошел со своего места медленно, торжественно, как на сцене" .
Эстрада была украшена только шведскими флагами - из-за Бунина.
Лауреатов отвезли в Гранд-отель, откуда они должны будут перейти на банкет, "даваемый Нобелевским комитетом, - пишет в дневнике Бунин, - на котором будет присутствовать кронпринц, многие принцы и принцессы, и перед которым нас и наших близких будут представлять королевской семье, и на котором каждый лауреат должен будет произнести речь.
Мой диплом отличался от других. Во-первых, тем, что папка была не синяя, а светло-коричневая, а во-вторых, что в ней в красках написаны в русском билибинском стиле две картины, - особое внимание со стороны Нобелевского комитета. Никогда, никому этого еще не делалось" .
В Гранд-отеле, на банкете, Бунину предстояло в "огромном чопорном зале, перед двором, говорить речь на чужом языке <…> Он говорил, - пишет Кузнецова, - отлично, твердо, с французскими ударениями, с большим сознанием собственного достоинства и временами с какой-то упорной горечью" .
Премию Бунин получил, как он сказал корреспонденту газеты "Матэн", "возможно, что за совокупность моих произведений… Я, однако, думаю, что Шведская академия хотела увенчать мой последний роман "Жизнь Арсеньева"" .
Семнадцатого декабря Бунин уехал из Стокгольма.
Значительную сумму из полученной премии Бунин раздал нуждавшимся. Был создан комитет по распределению средств. Иван Алексеевич говорил корреспонденту газеты "Сегодня" П. Пильскому: "…Как только я получил премию, мне пришлось раздать около 120 тысяч франков. Да я вообще с деньгами не умею обращаться. Теперь это особенно трудно. Знаете ли вы, сколько писем я получил с просьбами о вспомоществовании? За самый короткий срок пришло до двух тысяч таких посланий" .
Куприн, получив дар от Бунина, писал в 1934 году:
"Милый Иван Алексеевич, Дорогой и старинный друг.
Не знаю, как и выразить мою признательность за твой истинно царский Дар. Обнимаю тебя крепко, целую сердечно. Благодарю тысячу раз. Ты представить себе не можешь, во дни какого свирепого, мрачного безденежья пришли эти чудесные пять тысяч, и как на редкость была кстати твоя братская помощь!
Христос с тобою, будь здоров, счастлив, спокоен духом.
Твой А. Куприн".
В замыслах Бунина было написать книгу воспоминаний. Он сообщал Г. П. Струве 4 июня 1934 года, что предложил фирме George Allen and Unwin в ответ на полученное письмо - вступить в соглашение с ним об издании "книги о себе (автобиографической, воспоминания литературные, политические и т. д.) <…> Если бы эта фирма, - говорит он, - заказала мне такую книгу за хорошие деньги, я бы сел писать ее, а вы переводили бы" .
Фирма ответила, что она "очень заинтересована… предложением написать автобиографию" .
"Воспоминания" были изданы (по-русски) в 1950 году в Париже, в издательстве "Возрождение".
В 1934–1936 годах издательство "Петрополис" выпустило в Берлине собрание сочинений Бунина в одиннадцати томах. Для этого издания он основательно правил все ранее написанное, главным образом сокращал, как он это обычно делал, совершенствуя стиль прозы и стихов. Этим изданием подводился итог литературной работы Бунина почти за пятьдесят лет - с 1887 года, с первых рассказов и стихов, появившихся в печати.
В ноябре 1935 года Бунин приезжал в Бельгию. Он писал Н. Я. Рощину 19 ноября из Брюсселя:
"Меня очень чествуют. На вокзале - встреча: представители русской колонии, журналисты, фотографы (это 16 вечером). После сего (вечером же) - обед в Русском клубе.
Речи, приветствия. 17-го, в пять часов, было мое выступление, - народу пушкой не пробьешь. Читал не плохо! Овации. Нынче (19-го) вечером я у Пушкиных (Николай Александрович, родной внук Александра Сергеевича). Завтра - 20 ноября, (письмо продолжается вырезкой из газеты. - А. Б.)
"20 november, à 12 h. 30, le Cercle de Г Avenue et le Club des Ecrivsins beiges de langue française (Pen Club) reçoivent à déjeuner le Prix Nobel, Ivan Bounine qui à l'issue du repas célèbrera le 25-e anniversaire de la mort de Tolstoi"". ("20 ноября в 12 часов 30 минут бельгийские писатели устраивают завтрак в честь нобелевского лауреата Ивана Бунина, который в конце приема отметит 25-ю годовщину со дня смерти Толстого").
"Завтра же надеюсь быть часов в восемь вечера в Париже", - добавлял он в конце письма.
В 1936 году Бунин по издательским делам отправился сначала в Чехословакию, а потом в Германию. Там он впервые столкнулся с фашистскими порядками. Немцы его арестовали 27 октября в Линдау, куда он приехал по пути в Швейцарию, и очень грубо обошлись с ним: бесцеремонно обыскивали, привели в какую-то камеру и молча срывали с него пальто, пиджак, жилет, разули. "От чувства такого оскорбления, которого я не переживал еще никогда в жизни, от негодования и гнева я был близок не только к обмороку, но и к смерти, от разрыва сердца", - писал он в редакцию газеты "Последние новости" (1936, № 5700, 1 ноября). Было ощущение, по его словам, что находишься в сумасшедшем доме.
Потом вели под конвоем в проливной дождь через весь город; когда привели, вероятно, в арестантский дом, осматривали каждую его вещицу, - точно это был "пойманный убийца", - каждую бумажку, каждое письмо, каждую страницу рукописи и кричали:
- Кто это писал?! Большевик?! Большевик?!
При виде портретов Толстого в книгах плевали и топали ногами:
- А, Толстой, Толстой.
Газета "Последние новости" (1936, № 5702, 3 ноября) сообщала о протесте шведской печати по поводу издевательств над нобелевским лауреатом.
На арест Бунина откликнулся Л. В. Никулин заметкой в "Литературной газете" (1936, № 73, 31 декабря), в которой писал:
"…Свой не узнал своего на германской границе".
Будучи еще в Праге, Бунин извещал Татьяну Львовну Толстую письмом от 22 октября 1936 года, что "надеется дней через пять быть в Риме" и посетит ее. Теперь же Рим отодвигался на ноябрь. Восьмого ноября он писал Татьяне Львовне: "Выезжаю в Рим завтра (понедельник 9-го), должен быть в Риме послезавтра (вторник 10-го) вечером <…> Остановлюсь, вероятно, в Hôtel de Russie".
Он побывал у Татьяны Львовны, с которой с давних пор был знаком, вел с нею дружескую переписку, встретился с Вяч. Ивановым и уехал в Париж, по неизвестной причине, раньше, чем предполагал.
В октябре 1936 года приезжал в Париж из Брюсселя А. Н. Толстой. В Бельгии он участвовал в конгрессе защиты мира. В парижском кафе на Монпарнасе случайно (случайно ли?) встретился с Буниным; убеждал его возвратиться в Советский Союз; он сам живет в роскоши, а Бунина встретят с колоколами. Возвратившись в Москву, А. Н. Толстой напечатал статьи, в которых писал, что "Жизнь Арсеньева" и другие произведения последних лет ничего не стоят.
В столетие со дня смерти Пушкина, в 1937 году, Бунин участвовал в вечерах и собраниях, посвященных памяти поэта. Он писал в юбилейные дни:
"Пушкинские торжества. Страшные дни, страшная годовщина - одно из самых скорбных событий во всей истории России, что дала Его… И сама она, - где она теперь, эта Россия?"
"Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия…"
- О, если б узы гробовые
Хоть на единый миг земной
Поэт и Царь расторгли ныне.
(Начало стихотворения Бунина "День памяти Петра")
Эту запись Бунин сделал для С. М. Лифаря (который любезно сообщил ее нам), артиста балета и режиссера в театре Дягилева и Гранд-опера, организовавшего Пушкинскую выставку в Париже.
Лифарь не только знаменитый танцовщик, автор книг по театральному искусству, член-корреспондент Французской Академии изящных искусств, он также известен своим увлечением Пушкиным - собиранием его реликвий, автографов, работами о нем, - в частности, он автор книги "Моя зарубежная Пушкиниана" (Париж, 1966).
О Лифаре, участнике пушкинского юбилея, Бунин говорил с большим восхищением. Они были знакомы раньше, встречались не однажды.
"С Иваном Алексеевичем, - писал Сергей Михайлович Лифарь 6 февраля 1974 года, - я встречался в течение многих, многих лет, проведенных нами здесь, в зарубежье <…> Встречались мы у Мережковских, у Рахманинова, у Прегель (поэтессы. - А. Б.) и часто в парижских "Café", на Монмартре ("Ротонда", "Флор", "Два Маго" etc.), где можно было встретить Бунина с Шаляпиным, Адамовичем, Сазоновой (Юлия Леонидовна Сазонова, литературовед. - А. Б.), Зайцевым. Величали Бунина на парижских "Литературных вечерах", сегодня испарившихся, в "Русской Консерватории" (им. Рахманинова). После второй мировой войны я встречался с Иваном Алексеевичем на юге Франции (Côte d’Azur) - Grasse, Antibes, Juan-les-Pin, Cannes <…>
Драгоценно было мое сближение с Иваном Алексеевичем, происшедшее в 1937-м, юбилейном году, когда весь мир праздновал столетнюю годовщину смерти Пушкина.
Благодарственную речь мне от имени Мирового Пушкинского Комитета составил и произнес Бунин (18 апреля 1937 года в Русском ресторане Корнилова. - А. Б.).
Тогда же он вручил мне золотую медаль с изображением Пушкина, присужденную мне за мной устроенную Пушкинскую выставку в Париже".
Сохранилась фотография: Бунин произносит обращенную к Лифарю речь - слово о великом артисте, участнике пушкинских торжеств.
В своей речи Бунин сказал:
"Пушкинский Комитет в лице вашем чествует одного из самых молодых членов, и мы горды сознанием, что именно один из младших участников нашего общего Пушкинского дела оказался достойным быть особо отмеченным в эти дни всемирного Пушкинского прославления. В русском зарубежном поминовении Пушкина вам досталась совсем особая роль, подлинно Пушкинская миссия. И с этой, возложенной на вас миссией вы справились прекрасно и вдохновенно.
Пушкинский Комитет уже имел случай не раз выражать вам свою признательность за ваше ревностное участие во многих его начинаниях. Ибо ни одно из больших парижских прославлений Пушкина в эти последние годы не прошло без того, чтобы ваше имя не украшало Пушкинские артистические программы. На праздниках Пушкинского искусства неизменно торжествует и ваше вдохновенное искусство, искусство замечательного артиста, творца танца и хореографии. Первый танцовщик и балетмейстер Парижской Оперы, всемирно прославленный и излюбленный всем Парижем, вы, Сергей Михайлович, не забыли своей кровной связи с Россией и с русским народом, и культу величайшего русского гения себя всецело посвятили. В этом Пушкинском служении здесь, вне Русской Земли, перед лицом иностранцев, вы сумели добиться прямо поразительных результатов, побудив многошумный, живущий иными помыслами Париж заинтересоваться великим творчеством Пушкина среди тревог и забот, обуревающих сейчас мир.
Но ваша заслуга, Сергей Михайлович, не только в этом. Пушкинский Комитет не может не отметить и другого вашего бесспорного достижения в области русского Пушкинизма. На вашу долю выпало счастье стать обладателем драгоценных Пушкинских реликвий - писем великого русского поэта, во французских подлинниках, остававшихся неизвестными до того, как они перешли к вам, а вы не оставили их под спудом. Приобретя их, и тем, может быть, спасши их от рассеянья и забвенья, или безвестности еще на долгий срок, вы сделали их общим достоянием. Вы воспроизвели их в фототипическом обличии подлинников в издании "Письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой" подобно тому, как еще до этого ранее общим достоянием стало и Пушкинское предисловие к "Путешествию в Арзрум", найденное вами в Париже. Этим бережением и умелым воспроизведением Пушкинских страниц вы оказали большую, бесспорную услугу Пушкинизму, русской науке, русской культуре. Ваше юбилейное издание "Евгения Онегина" явилось новым подарком русской эмиграции.