Между тем о ее чарующей красоте говорили не только понимавшие в этом толк мужчины, но и женщины, которые, как известно, менее склонны баловать подруг лишними комплиментами.
Баронесса Оберкирх в своих "Записках" делилась впечатлениями о молодой графине: "Скавронская идеально хороша; ни одна женщина не может быть прекраснее ее".
Художница Виже-Лебрен, писавшая, кажется, всех красавиц Европы, находила Екатерину Васильевну не только "прелестной, как ангел", но и чрезвычайно доброй и простодушной, что очень шло нежной, словно акварельными красками исполненной внешности.
Мадам Виже-Лебрен вспоминала, как однажды графиня вздумала показать ей свои драгоценности. Личная художница французской королевы Марии-Антуанетты, надо думать, кое-что повидала на своем веку. Но тут от изумления она не нашла слов, когда Екатерина Васильевна открыла одну за другой свои шкатулки и стала показывать ей бриллианты необыкновенной величины и самой чистой воды.
"Это подарки дядюшки", - говорила Скавронская. Однако ничего из этих сокровищ на графине не видели. Она, пожалуй, играла с ними, как малое дитя, радуясь их блеску, и тут же укладывала обратно.
...Отношение к драгоценностям было сродни отношению к супругу: он Екатерину Васильевну совершенно не интересовал. Более того, чем сильнее Скавронский старался завоевать хотя бы малейшее расположение жены, тем большим холодом она его обдавала.
Словно нехотя, для того, чтобы выполнить досадные обязанности и забыть о том навсегда, Екатерина Васильевна родила двух девочек. Одну назвали Екатериной, другую Марией. Крошки Скавронские подрастали и, научившись лепетать, действительно напоминали двух жаворонков ("skavronek" по-польски жаворонок).
На портретах с дочерьми Екатерина Васильевна выглядит нежной попечительной матерью. Должно быть, эти сеансы несколько разнообразили ее добровольное заточение. Иногда развлекал графиню беседами капитан военного корабля, который то и дело заглядывал на огонек к Скавронским в их уютное палаццо...
Да-с, самое время на безлюдном горизонте словно дремлющей женщины показаться хоть кому-то: кузену, скажем, другу детства, бедному, красивому офицеру, блестящему дипломату-острослову, модной знаменитости, наконец. Иначе как же сдвинуться с места нашему сюжету?
...С некоторых пор экипаж корвета "Пилигрим" перестал узнавать своего командира. Обычно он, настоящий морской волк, шутил, что на суше его укачивает, и случалось, что "Пилигрим" подымал паруса даже тогда, когда иные корабли предпочитали отстояться в безопасной неаполитанской бухте.
Теперь же капитан корвета пропадал на суше. Команда удивлялась: дует благоприятный ветер, по всему им должно бороздить морскую зыбь, а они стоят на якоре. Эти странности рассекретились очень быстро - овеянный ветрами морской волк пропадал в палаццо российского посланника. Знатные гости, навещавшие Скавронских, тоже то и дело натыкались на богатырскую фигуру бравого капитана. Многие думали, что тут ведутся переговоры по поводу приобретения Россией стоянки для военных кораблей на Средиземном море. Возможно, так оно и было, но лишь отчасти. Главная же причина того, что капитан военного корвета бросил якорь в доме посланника, заключалась в его жене.
* * *
Джулио Ренато Литта принадлежал к старинной итальянской аристократии. Его родословная брала начало от средневековых правителей Милана Висконти.
С четырнадцати лет он был записан в рыцари Мальтийского ордена. В девятнадцать начал службу и зарекомендовал себя человеком храбрым и опытным в морском деле. В 1789 году по дипломатическим делам Мальтийского ордена и России граф Литта побывал в Петербурге. Город, детище дерзкой воли Петра, произвел на него самое приятное впечатление. "Нельзя не поразиться при виде этой столицы, которая была основана только в начале нашего века, ее невероятно быстрому росту и расцвету. Здесь есть театры, в которых даются представления на русском, немецком, французском и итальянском языках, устраиваются балы, имеются клубы для любителей музыки, танцев, бесед, игр, не говоря уже о полной роскоши частной жизни". Если бы мальтийский рыцарь именно тогда встретил в Петербурге Екатерину Васильевну, он выразился бы более кратко: "Это самый прекрасный город на свете".
...Двадцативосьмилетний граф, однако, умел себя держать в руках: посещая Скавронских и развлекая прекрасную отшельницу разговорами, он ни единым словом не выдал своих истинных чувств. Капитан олицетворял саму сдержанность и благоразумие.
Сама Екатерина Васильевна тоже вела себя как добродетельная супруга. Единственное, что граф мог себе позволить, - это видеть предмет обожания.
Для Скавронской капитан был сродни нянюшке. Его рассказы о дальних странствиях, приключениях, забавных и драматических случаях напоминали прекрасной слушательнице сказки. Иногда, правда, Екатерина Васильевна расспрашивала капитана о нем самом.
- Почему, любезный синьор Литта, вы не женитесь?
- Я, как рыцарь Мальтийского ордена, дал обет безбрачия.
- О, Боже! А если вы встретите красивую девушку, которая покорит ваше сердце... Что вы будете делать? Ведь муки любви беспощадны.
- Прежде чем дать клятву, я долго проверял себя.
- И убедились, что женщины для вас не существуют? Ну, что же вы молчите?
- Позвольте мне не говорить об этом.
- Так о чем же говорить? О мальтийских рыцарях? О том, что наша государыня Екатерина не любит вас, католиков? О! Я ничего не понимаю в этом. Политика совсем не мое дело. Как жаль, что вы уходите от разговора, который интересен каждой женщине.
- Я ухожу на своем корвете и из Неаполя. Увы, синьора! Время моего счастья посещать ваш чудесный дом истекло. Бог знает, когда мы увидимся снова.
Граф Литта внимательно смотрел на безмятежное личико красавицы. Нет, в нем ничего не изменилось. И голос звучал равнодушно:
- И куда же вы уплываете, граф?
- К берегам Африки. Это далеко, синьора.
Литта безнадежно вздохнул. Ничем он не задел ее сердца. Она забудет его прежде, чем за ним закроется тяжелая дверь палаццо.
* * *
Граф Литта действительно надолго исчез из жизни ленивой красавицы. За это время чахотка довела Скавронского до могилы. Там же, в Неаполе, он и умер в 1793 году. Екатерина Васильевна через некоторое время вернулась в Россию. В 1796 году скончалась тезка Екатерины Васильевны, императрица Екатерина II. Перед смертью она успела обласкать "неаполитанскую вдову", и та, обычно бесстрастная, заливалась слезами о своей доброй государыне.
Но никогда не знаешь, каким боком повернется в твоей судьбе то или иное событие на государственной сцене. На место скончавшейся матушки заступил ее сын Павел I. Он как нельзя лучше относился к Мальтийскому ордену, весьма существенно поправил его финансовые дела, и в конце концов в Петербурге в чине посла появился постоянный представитель ордена. Им оказался граф Литта.
Церемониальный въезд господина посла в столицу был пышно обставлен. Поезд его состоял из тридцати шести обычных и четырех придворных карет. В одной из них рядом с сенатором князем Николаем Борисовичем Юсуповым сидел бывший капитан корвета, которого в России сейчас же прозвали Юлием Помпеевичем.
Пробил час торжества для поклонника прелестной Скавронской. Пробил час и для нее самой. Тридцатисемилетняя вдова безумно влюбилась в красавца графа.
...Юлий Помпеевич сразу же стал заметной фигурой в Петербурге. Колоссального роста и богатырского сложения, он имел приятное, выразительное лицо. К героической внешности природа прибавила голос, гремевший в петербургских дворцах, как "труба архангела при втором пришествии". Дамы были от него без ума, что еще больше распаляло страсть Екатерины Васильевны. К счастью для нее, Юлий Помпеевич не забыл вечеров в неаполитанском палаццо. Тридцатипятилетний рыцарь считал, что теперь ничто не мешает ему соединить свою судьбу с прелестной вдовой. Он обратился к Папе с просьбой снять с него обет безбрачия. Положительный ответ из Ватикана окрылил влюбленных, и осенью 1798 года Екатерина Васильевна обвенчалась со своим графом, принявшим российское подданство. Старик Державин пропел новобрачным прочувствованный гимн:
Диана с голубого трона,
В полукрасе своих лучей,
В объятия Эндимиона
Как сходит скромною стезей,
В хитон воздушный облеченна, -
Чело вокруг в звездах горит, -
В безмолвной тишине вселенна,
На лунный блеск ее глядит...
Как однажды было замечено: "Повторная свадьба - это триумф надежды над опытом". Хотя вокруг и поговаривали, что из этого союза ничего хорошего не получится, надежды Екатерины Васильевны на полнокровное супружеское счастье начинали сбываться.
Казалось, чем можно удивить обладательницу шкатулок, полных дядюшкиных бриллиантов? Но Юлий Помпеевич показал себя знатоком женской психологии. Презенты жене как знак любви им делались по поводу и без повода к зависти петербургских дам. На один из новогодних праздников Екатерина Васильевна получила знаменитые драгоценности, принадлежавшие некогда Марии-Антуанетте. Они имели астрономическую стоимость, и граф Литта не без гордости заявлял: "Только я во всей империи могу производить подобные расходы, платить наличными, и только я во всей империи могу похвастаться тем, что никому не должен ни одного гроша".
Стоит отметить, что желание порадовать супругу сюрпризами такого рода с годами, как это часто случается, не убывало.
Осенью 1823 года супруги Литта отмечали серебряную свадьбу. Екатерина Васильевна, которой пошел уже седьмой десяток, могла в очередной раз подразнить великосветских подруг поистине царским подарком, полученным от мужа. К.Я.Булгаков, сообщая брату столичные новости, писал по этому поводу: "Третьего дня было 25 лет женитьбы графа Литты. Он подарил жене диадем жемчужный со всеми принадлежностями ценою в 280 тысяч. Что всего замечательнее - это то, что чистыми деньгами тотчас за него заплатил. Ужасно как богат!"
Однако вернемся к началу второго супружества Екатерины Васильевны. Как всякой матери, ей было, конечно, приятно, что муж относится к ее двум дочерям с истинно отцовской нежностью.
Благополучие в семействе не нарушила и временная опала, отторжение графа от государственных дел. Супруги уехали в деревню, и вот тут-то Екатерина Васильевна могла убедиться, какое сокровище ей попалось в руки.
Хотя она и была сказочно богата, но ее огромные владения, никогда не знавшие хозяйского глаза, постепенно захирели. И вот энергия нового мужа забила фонтаном. Бывший мореход и дипломат почувствовал вкус к иным занятиям. Он начал разводить породистый скот и лошадей, организовывал мануфактуры, строил винокуренные заводы. Все плодилось, произрастало и давало прибыль. В короткий срок граф утроил семейные доходы. Он не без гордости писал на родину: "У моей жены много владений в России, в Малороссии и в разных польских губерниях. Границы только одного имения - того, в котором мы сейчас находимся, - протянулись на триста шестьдесят тысяч верст. Оно занято бескрайними рощами строевого леса и плодородными пашнями... На каждый акр пашни приходится от шести до восьми голов крупного рогатого скота. Это вам дает представление о размерах наших владений".
Однако вовсе не процветание "наших владений" заставило измениться жену графа Литты настолько, что прежние поклонники меланхолической нелюдимки ее не узнавали. Вот что делает любовь, даже несколько запоздалая, - Екатерина Васильевна обернулась обворожительной светской женщиной. Она напрочь отказалась от прежних чудачеств и в свои почти сорок выглядела ровесницей дочерей.
Те уродились в мать, прелестные, с кошачьей грацией, природной способностью очаровывать и с большой склонностью извлекать из жизни все возможные удовольствия. Женихи кружили вокруг богатых наследниц, как пчелы вокруг улья с медом. Но надо же было такому случиться: и Екатерина, и Мария влюбились в одного и того же человека. Это был Павел Пален, сын известного своей причастностью к убийству императора Павла I графа Петра Алексеевича Палена.
Немудреная арифметика - две невесты и один жених - внесла в жизнь благоденствующего семейства Скавронских-Литта некоторую нервозность. Наследницы не на шутку скрестили шпаги. Лихой кавалерийский генерал сам разрешил их спор. Он похитил младшую из сестер, Марию Павловну, и обвенчался с ней. Если такой романтический всплеск судьбы вполне пришелся красавице по вкусу, то кочевая жизнь в роли жены командира кавалерийской части вовсе не входила в ее планы. Походные будни, суровый быт - этого было достаточно, чтобы любовь прелестной Марии Павловны развеялась, как утренний туман под лучами ясного солнышка. Только ожидание ребенка заставляло ее до поры смириться с необходимостью засыпать и просыпаться под звук полковой трубы. Ах, не такое снилось красавице!
В простой деревенской избе графиня Пален разрешилась от бремени девочкой. Ей дали имя Юлия.
Вслед за рождением дочери последовал развод. Мария Павловна сгорала от нетерпения снова попытать счастья в любви. Маленькая дочка как-то сама собой оказалась в доме бабушки Катерины и дедушки Юлия. Родители маленькой графини фон Пален, разумеется, устроили свои семейные дела. Мария Павловна вышла замуж за графа Ожаровского, ее бывший муж тоже женился.
Надежды Екатерины Васильевны Скавронской-Литта на то, что внучка Юлия обретет счастье с Самойловым и даст их роду продолжение, оказались напрасными. Юлию будут называть "последней из рода Скавронских". Августейший историк великий князь Николай Михайлович скажет, что она была "красива, умна, прелестна, обворожительно любезна", а барон Корф добавит, что "графиня Самойлова пользовалась большой и не совсем лестной репутацией".
Юлия Павловна повторила печальный опыт своей матери Марии Скавронской, прожив с мужем лишь один год. Причиной разлада называют близость графини с Барантом-сыном. Говорили и о ее романе с управляющим их имениями Мишковским. Те, кто был в курсе скандалов, следовавших один за другим, свидетельствовали, что Юлия Павловна "на коленях умоляла мужа простить ее, но все было тщетно, и супруги разошлись".
Эти новости не могли не долететь до Москвы. Трудно сказать, испытала ли Сашенька Римская-Корсакова что-то похожее на удовлетворение. Ее личная жизнь все еще не складывалась. Но, право, если бы двум молодым женщинам каким-то чудесным образом приоткрылось их будущее, и та, и другая пришли бы к выводу, что, как бы там ни было, обижаться на судьбу им все-таки не стоит. Они обе, родившиеся в 1803 году, стоят вплотную к той полосе своей жизни, которая сделает их историческими личностями. Обеим повезет в том, что их красота вдохновит двух русских гениев. Гения слова - Пушкина. Гения кисти - Брюллова...
* * *
"Нервическая горячка" от несчастной любви в девятнадцатом веке - дело обыкновенное. Однако если она сразу не вгоняла жертву Амура в гроб, то человек, выхлестнув в горячечном бреду все муки души, поднимался здоровехонек.
С Сашенькой Римской-Корсаковой так и случилось. И, право, стоило подняться! Александр Сергеевич Пушкин словно только и поджидал ее нового расцвета после несчастной истории с Самойловым. Часто встречаясь с Алиною в их родовом гнезде на Страстном бульваре да и в московских сборищах, где она была "душою и прелестью", поэт не замедлил подпасть под обаяние ее красоты.
Как утверждал П.А.Вяземский, Александр Сергеевич воспел несостоявшуюся невесту графа Самойлова в седьмой главе "Евгения Онегина":
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве,
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань:
Ты заплатил безумству дань.
"Важно отметить, - пишет знаток истории и культуры пушкинского времени М.О.Гершензон, - что эта глава "Онегина", 7-я, писана именно в годы знакомства Пушкина с Корсаковыми: 1827 и 1828". И добавляет: "В "Дон-Жуанском" списке Пушкина указаны две Александры, - возможно, что одна из них - Александра Александровна Корсакова".
Интерес поэта к этой девушке подтверждается не раз. В письме к брату поэт шутливо просит того не влюбляться на Кавказе, куда поехали отдыхать Римские-Корсаковы, в красавицу Алину.
А там с девушкой случилось чрезвычайное происшествие, о котором много говорили в обеих столицах. "Слыхали ли вы о похищении г-жи Корсаковой каким-то черкесским князем? - спрашивает у Вяземского Екатерина Николаевна Мещерская, дочь Карамзина. - Если б это была правда, какой прекрасный сюжет для Пушкина как поэта и как поклонника".
Случившееся, как всегда, обрастало разноречивыми подробностями. Один москвич передавал в письме услышанное: "...магометанский какой-то князек с Каспийского моря покупал Корсакову дочь; а потом хотел увезти, потом сватался с тем, что она может сохранить свою веру..." Позже выяснилось: не "князек с Каспийского моря", а некто генерал Тарковский предлагал Марии Ивановне "300 т. задатку" за красавицу дочку.
Карамзина словно в воду глядела: Пушкин мимо кавказской истории не прошел. В сентябре 1831 года он начал писать повесть под условным названием "Роман на Кавказских водах".
По наброскам видно, что главным действующим лицом должен был стать декабрист Якубович. Сюжет замешивался на похищении Якубовичем Алины Корсаковой - так в первоначальных планах звалась пушкинская героиня.
Итак, судьба воздавала московской барышне за сердечные огорчения. Она сближала ее с Пушкиным. Сашенька то в стихах, то в прозе появляется на его листах. Более того, единственный портрет прелестной дочки Марии Ивановны, дошедший до нас, сделан рукою Александра Сергеевича. Черные локоны, крупные, скульптурные, выразительные черты лица. И это не все! Помимо рисунка, Пушкин оставил еще один портрет Римской-Корсаковой в прозе.
"В эту минуту девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом и черными огненными глазами, тихо вошла в комнату..."
...Мария Ивановна отмахивалась от наседавших лет. Ей уже перевалило на седьмой десяток, но она не упускала возможности и самой повеселиться на московских сборищах, и на шумную молодежь порадоваться. Была в ее заботе всюду и везде поспеть материнская корысть: выискать для Саши жениха. И что вы думаете! Все-таки "изловила", как ехидничали московские барыни.
На двадцать девятом году Римская-Корсакова вышла замуж за князя Александра Вяземского. Свадьба, по мнению очевидцев, прошла "людно и парадно".
Молодые обосновались в особняке на Пречистенке, часто наезжая в дом на Страстном бульваре, где жизнь, хоть хозяева теперь отнюдь не богатели, все текла по заветам Марии Ивановны. После ее смерти в 1833 году младший сын "чрезвычайно милой представительницы Москвы" ввел в моду и широко устраивал на Страстном костюмированные балы...
* * *