Красавицы не умирают - Людмила Третьякова 8 стр.

Дальше произошло то, что вызвало негодование у Сансона. Плотник Легран, помогавший устанавливать гильо­тину, поднял голову казненной и показал ее народу. "Я человек, привыкший к подобного рода зрелищам, но мне сделалось жутко, - пишет Сансон. - Мне показалось, что глаза казненной смотрят на меня, и по-прежнему в них видны и поразительная кротость, и неколебимая твер­дость духа. Я тотчас же отвернулся. Из ропота, раз­давшегося вокруг меня, я узнал, что негодяй, поднявший голову несчастной, ударил ее по лицу; многие уверяли ме­ня, что голова даже покраснела при таком посмертном оскорблении".

Палача потрясла казнь Шарлотты. Он вернулся до­мой, сел за стол, чтобы поужинать, но вид у него был такой, что госпожа Сансон забеспокоилась: "Что с тобой? Отчего ты сегодня так бледен?"

...Сансон не находил себе места. Через газету, подроб­но описавшую казнь убийцы Марата, он опроверг слухи о том, что человек, нанесший отвратительное оскорбление казненной, был одним из его помощников.

Трибунал пришел к выводу, что плотник Легран в ре­волюционном рвении переусердствовал, и тот публично по­лучил строгий выговор.

* * *

Наутро парижане обнаружили листовки, восхвалявшие убийцу Марата как мученицу Республики и освободитель­ницу страны. Адам Люкс не скрывал, что это дело его рук. Более того, он написал манифест, где призывал всех честных граждан воздать своей соотечественнице как бла­гословенной деве Франции Жанне д'Арк. Адам настаивал на том, что содеянное Шарлоттой было актом справедли­вой мести, тираноубийством. Документ был подписан его именем. Разумеется, ровно через неделю после казни Шарлотты Адама Люкса арестовали.

Друзья решили выручить его. Им удалось получить гарантии освобождения, если гражданин Люкс публично отречется от написанного. Адам только расхохотался в ответ. Тогда нашли доктора, который решился засвиде­тельствовать безумие обвиняемого: взгляд женщины-убийцы свел с ума впечатлительного доктора философии.

Старания друзей привели Адама в ярость. Он искал смерти - они срывали его планы. Адам написал в газету, что абсолютно здоров и сознательно дарит свою жизнь палачу, не желая жить после гибели Шарлотты.

Две недели Адам Люкс томился в тюрьме Ля Форте. Наконец его вызвали в суд. С горящими от радостного возбуждения глазами он выслушал приговор к смертной казни.

...Одна из самых коротких любовных историй в мире послужила сюжетом многим романистам. Рафаэль Сабатини тоже отдал ей дань, закончив повествование фразой о том, что Адам Люкс "легкой поступью жениха на пути к брачному алтарю шагнул на эшафот". Можно ли сказать выразительнее?

ЖЕНА АКТЕРА ЩЕПКИНА

Я люблю тебя, без ума люблю!
О тебе одной думы думаю,
При тебе одной сердце чувствую,
Моя милая, моя душечка.
Ты взгляни, молю, на тоску мою
И улыбкою, взглядом ласковым
Успокой меня, беспокойного,
Осчастливь меня, несчастливого...
Д.Давыдов

Вспоминаю подпорченный нудным дождем день во Пско­ве, где оказалась проездом. До отхода поезда оставалось лишь столько времени, чтобы взглянуть на посуровевший под клочкастыми тучами кремль и забежать - вечная на­ша спешка! - в городской музей.

Я, быть может, и прошла бы мимо этого портрета - возле него толпилась беспокойная группа школьников, - но задержал голос экскурсовода:

- Вглядитесь в лицо этой женщины и подумайте хо­рошенько, ребята. Свободная, красивая девушка вышла замуж за крепостного человека. И стала полной собствен­ностью барина, рабой...

Они прошли дальше, а я осталась и прочитала на золоченой раме: "В.А.Тропинин. Портрет Е.Д.Щепкиной".

Кто не знает тропининские портреты, ставшие украше­нием многих наших музеев? Кто не пленялся ясноглазой "Кружевницей", таким обаятельным "Гитаристом"? Это он, Тропинин, подарил всем будущим поколениям россиян облик "первой любви России" - Пушкина с заветным перстнем-талисманом на пальце, который так и не уберег, не спас...

Но чья же память вместит всех тропининских героев? Известно более пятисот картин художника, разбросанных по разным музеям и собраниям. Портрет Щепкиной я ни­когда раньше не видела. И чем больше смотрела на него, тем отчетливее ощущала - приманила меня эта красавица с розой в черных кудрях. И не отпускает.

В.А.Тропинин. Елена Дмитриевна Щепкина

Среди портретов как в людской толпе: на кого-то гля­дишь равнодушно, а то и неприязненно. Или вдруг прони­каешься безотчетной симпатией. Но почему? Прав Сума­роков: "...В телесных видах сокрываются тончайшие ка­чества душевные".

Лицо Щепкиной выдавало "тончайшие качества ду­шевные". Я смотрела на нее и напрашивалась на дальней­шее знакомство. Подумала: "Конечно, не все, но кое-что о вас мне уже известно, прекрасная незнакомка. Спасибо экскурсоводу. Вы не просто чья-то жена, а жена гениаль­ного русского актера. Пушкин буквально засадил его за воспоминания, даже первую строчку написал за него. Не может быть, чтобы Михаил Семенович не рассказал о вас..."

Желанное знакомство оказалось делом простым. И Щепкин рассказал, и не только он. "Е.Д." с мужем были редкостной парой. Они остались в памяти очень многих людей, а те не жалели времени и бумаги, чтобы потомкам было что почитать. Самое же главное то, что моя псков­ская "Е.Д.", хотя и в полном пренебрежении к правилам грамматики, зато искренне и с редкой памятливостью, од­нажды взялась поверить бумаге далекие события своей молодости.

* * *

В 1791 году во время Турецкой войны среди дымящихся развалин крепости Анапы русские солдаты услышали дет­ский плач. Приглядевшись, в дыму еще не отгремевшего боя они заметили девочку примерно двух лет. Она копошилась среди мертвых тел, теребя их, кого-то звала и сно­ва начинала надрывно плакать. Солдаты уже хотели идти прочь - не такой был момент, чтобы заниматься ребен­ком, но не удержались и, закутав малышку в какое-то по­лотнище, решили пристроить ее в ближайшей деревне. Однако прежде показали находку своему офицеру.

- Ваше благородие, ребеночек. Вроде девочка. Что прикажете делать?

Тот, взглянув на хорошенькое личико, все в разводах сажи и слез, подумал и сказал:

- Возьму-ка я ее себе на счастье. Выкормлю и вы­ращу как могу. Поместите, ребята, девочку у меня.

Видно, малышка-турчаночка все не могла успокоиться, и однажды, проходя мимо офицерской палатки, князь Дмитрий Орбелиани услышал детский плач. Солдаты ему рассказали что и как. Пристал князь к офицеру:

- Ты человек бедный, а ребенок денег требует. Де­вочке кормилица нужна. Отдай ее мне. Я в Моздоке окрещу ее, воспитаю и, ей-ей, сделаю счастливой.

Ну так уговаривал, что офицер дрогнул, отдал турчаночку. Князь окрестил ее с одной офицерской женой, ко­торую звали Елена Сергеевна. Назвали девочку по имени крестной матери - Елена, отчество дали по имени крестного отца - Дмитриевна. И фамилию записали - Дмитриева.

Елена Дмитриевна Щепкина в своих воспоминаниях рассказывала, что отлично помнит себя четырехлетней. Помнит кормилицу, ее детей, которые считали турчаночку младшей сестрой, помнит свое нарядное платье. Девочку в горном Моздоке князь велел одевать по-русски. Ей сшили шелковое платье по тогдашней моде: с огромной торчащей юбкой, которая держалась на подушечках, прикрепленных на боках. Пунцовый цвет очень шел черноволосой приго­жей турчаночке. Она была похожа на куклу-фрейлину, и Орбелиани, приезжая проведать крестницу, не спускал ее с рук.

Елена росла, не подозревая, что кормилица не родная мать, а ее дочери не родные сестры. Девочку любили, но хлопот с ней было много. Живая, непоседливая маленькая егоза то и дело, убежав гулять, надолго пропадала. Добрая кормилица со слезами и воплями бегала по улицам, разыскивая ее. Ловкая, словно обезьянка, крестница князя Орбелиани забиралась на верхушки деревьев, вгоняя в страх все семейство.

Шалости шалостями, но маленькую Елену приучали к труду. У нее были свои обязанности - обычно она рвала листья для шелковичных червей, разведением которых жи­ла эта небогатая семья. Проворную девочку брали и на сбор ягод.

Однажды, уходя в церковь, кормилица наказала доче­рям закрыть дверь и окна покрепче. Те, выполнив настав­ление, занялись кто чем. Елена толкла траву, которой кра­сили ногги. Старшая, лет пятнадцати, Настасья, расчесы­вала перед зеркалом свои длинные волосы.

Вдруг стукнуло что-то в кухне. Дети замерли, прислу­шиваясь. Через мгновенье дверь резко отворилась. На по­роге стоял горец. Он приставил кинжал к груди Настасьи, девушка, потеряв от страха сознанье, сползла на пол. Го­рец подхватил ее и был таков.

Елена пулей выскочила на улицу - и в церковь к кормилице. Весь народ во главе со священником пошел к только что выстроенному, еще пустовавшему дому, где за­перся горец с девушкой. Священник принялся увещевать его, а мужчины тем временем выламывали дверь. Дело было сделано быстро: у горца вырвали ружье, связали его, девушку же, лежавшую без сознания, унесли домой.

История, случившаяся в доме Елениной кормилицы, имела счастливый конец. Жених девушки, которую хотели похитить, поторопился со свадьбой, и через пять дней они обвенчались.

Вскоре после этого случая Елене, которой привольно жилось у добрых людей в горном селении, пришлось с ними прощаться. Князь Орбелиани затребовал ее к себе. Слез-то было! Еле оторвали Елену от кормилицы и на­званых сестер. "Провожатый был, видно, деревяшка, - вспоминала Щепкина. - Начал меня разными сластями унимать. Я его толкнула, сказавши: "Не хочу!" Броси­лась в подушки, плакала, плакала и не опомнилась, как заснула..."

* * *

Начались странствия с места на место, из Анапы в Моз­док, из Моздока в Польшу. Здесь Орбелиани передал девочку князю Салагову. Неясно, почему так вышло... Можно думать, что слишком резвый ребенок утомил же­ну Орбелиани. Салагов отослал девочку в Новгород, к своей супруге. С появлением воспитанницы у той не было отбоя от гостей: всем хотелось взглянуть на турчаночку.

- Алена, поди сюда!.. - звала княгиня воспитан­ницу.

Та выходила в турецком наряде, специально для нее сшитом: кафтанчик из полосатой материи, голубые атлас­ные шаровары. Розовая рубашка была перехвачена широ­ким поясом с пряжкой. На голове девочки красовалась красная шапочка, вышитая серебром.

К Алене относились хорошо, но того приволья, что у кормилицы, здесь не было. К тому же озорнице не раз доводилось выводить из себя своих благодетелей. Салаговы старались приструнить воспитанницу, но наткнулись на характер ершистый и самостоятельный.

Однажды Алена увидела, как княгиня за какую-то провинность высекла дочь, а та у нее поцеловала руку.

- За что ты руку целовала? - озадаченно спросила Алена.

- За то, что маменька меня уму-разуму учит... - от­вечала девочка.

- Я этого никогда не сделаю, - решительно тряхну­ла черноволосой головкой Алена. - Чтобы руку целовать за то, что высекли?!

Девочка оказалась очень смышленой, легко выучилась читать, считать, но всего более удивительно то, что она очень рано научилась отличать дурное от хорошего. Ее пробовали подсылать в людскую, чтобы узнать, какие разговоры идут о хозяевах, но это вызывало у Алены про­тест: "Я не сродна была на это... Я всегда это считала низким для меня..."

Безыскусственно и искренне, самыми простыми слова­ми описывает Щепкина таинственный процесс пробужде­ния женственности, ту неуловимую пору, когда кокон пре­вращается в бабочку.

В Туле, куда перевели полк Салагова, хорошенькая, как кукла, турчанка оказалась в центре внимания на местных балах и обедах. Гусары-усачи говорили ей: "Поцелуй!" - и дарили конфеты.

Алене очень хотелось выглядеть взрослой барышней. Она упросила княгиню купить ей туфельки на каблуках, стала вертеться у зеркала и однажды, желая стать еще пригожее, остригла себе ресницы, за что чуть было ее не выпороли. На ночь, подсмотрев, как это делает княгиня, натерлась кислым молоком.

"Все проказы мои тем не кончились, - вспоминала Елена Дмитриевна. - Нет, тем не унялась. Мне очень нравилось, что напереди у всех женщин хорошо, я давай и себе устраивать так же... Напихала себе оба чулка за па­зуху и старалась, чтобы возвышение было выше. Я почти оба чулка на одну сторону запихала и сделала себя кри­вой, но была очень довольна. Прихожу к княгине и стою возле нее, она смотрит на меня и сейчас заметила и гово­рит: "Что это?.. Посмотри, мать моя, что она себе за па­зуху наклала!"

Как иногда шутят с красивыми девочками, Алене го­ворили, что один человек хочет жениться на ней - только, мол, у господ разрешенье получит. На это Алена важ­но отвечала:

- Пусть прежде спросит, пойду ли я за него. Меня никто принудить не может. Я турчанка и вольная.

- Ишь, какая гордая... - смеялись в людской.

- Конечно, я за господского человека не выйду ни­когда!

Где семилетке, только что молочные зубы поте­рявшей, знать, что будет годков так через двенадцать? А ведь выйдет за господского, за крепостного, ничего не убоится... Но я еще не рассказала, какие таланты откры­вались в турчаночке, уже перестававшей быть озорной малышкой.

* * *

К одиннадцати годам девочке снова пришлось поменять крышу над головой - Салаговы отдали Алену в офицер­скую семью Чаликовых. Однажды к ним пришла сосед­ская девушка в нарядной кофточке. Алена быстро сообра­зила, как надо сделать выкройку, и, к всеобщему удивле­нию, сшила кофточку, не хуже заправской портнихи. Руки у девочки оказались золотые: она научилась прекрасно вышивать, и гусары сулили ей 25 рублей, чтобы она им золотом да серебром расшила двуглавых орлов на офицер­ских сумках.

Разумеется, красивая девочка-подросток притягивала к себе пылкие взоры офицеров, среди которых по воле судь­бы росла. И ее молодое сердечко не было вполне равно­душно ко вниманию удальцов в расшитых доломанах.

Пожалуй, лишь один из них, высокий, богатырского сложения, обросший густыми усами и бакенбардами, вну­шал ей ужас. Завидя его, Алена старалась поскорей удрать.

- Куда? Вернись-ка, голубушка!.. - кричала ей вслед Чаликова.

- Боюсь, страшный какой...

Слух о том дошел до офицера-богатыря.

- Каково же! Меня она боится! Чем же я вам, Аленочка, страшен кажусь?

- Да волосами очень уж обросли...

- Что же делать? Так надобно для того, чтобы иных детей пужать! Но тебе, моя турчаночка, нечего бояться. Вот скоро я уеду, посиди хоть немножко с нами...

На прощанье великан просил девочку: "Вот теперь поцелуй меня, я уезжаю, и, может, мы никогда не уви­димся".

И правда, больше они не увиделись. А великан этот был один из самых прославленных русских генералов, ге­рой войны 1812 года Яков Петрович Кульнев. Храбрец и добрейшая душа, он пользовался любовью не только у се­бя, но и во вражеском стане. Шведы, зная о его рыцар­ском поведении по отношению к населению, избегали стрелять в него.

Кульнев героически погиб вскоре после начала войны с французами, не успев исполнить своей мечты, о которой как-то поведал брату: "...Не выходит у меня из головы поймать Бонапарте и принести его голову в жертву наи­первейшей красавице; не назови это химерою, ибо все на свете сотворено для прекрасного полу".

Браво, Кульнев! Жаль, что пригожая турчаночка не отгадала в вас тогда героя и рыцаря. Ей, молоденькой ду­рочке, был по сердцу другой...

* * *

Зачастил к Чаликовой гусар Лосев. Тогда мода пошла - мужчины стали носить сережку в одном ухе. Вот он и го­ворит Алениной покровительнице: мол, ухо проколол, нет ли сережки на короткое время. Чаликова ответила отка­зом, но обратилась к Алене: "Нет ли у тебя?" Девушка вспыхнула, вынула из уха сережку и протянула Лосеву.

Через некоторое время Алена напомнила гусару о ней. А он шепнул ей на ухо: "Как сделаетесь моею, тогда и от­дам".

Стал Лосев осаждать Алену. Подослал к ней жену своего денщика.

- Мой барин покоя не дает, просит вам сказать, что влюбился смертельно и желает на вас жениться. Да только такую молодую вас не отдадут, а потому просит он пове­рить ему. Уедете с ним в другую деревню и там повенчае­тесь. Так что передать барину?

Осторожная Алена, как ни ныло ее сердечко по бра­вому гусару, ответила решительно:

- Я на это никогда не соглашусь. У меня есть благо­детельница. Пусть поговорит с ней. Коли даст она согла­сие - выйду. А увезти себя не позволю. Я наложницей быть ни у кого не соглашусь...

- Ах вы, матушка, да сжальтесь, пропадет мой ба­рин-то. Он сказал, когда вы ему откажете, то он будет развратную жизнь вести, и пить, и гулять, и что вы буде­те всему виноваты... Сжальтесь...

Но Алена брови сдвинула:

- Ступай, и больше я с тобой говорить не хочу. Ба­рину же своему передай - никогда на это не соглашусь ...

Однако где было девочке-подростку знать, какую ин­тригу затеял против нее Лосев: сказал Чаликовой, что, мол, дала слово уехать с ним. Крупный скандал вышел. Алена целый месяц оплакивала свою несчастную любовь. Гусар же искуситель, казалось, навсегда скрылся с ее го­ризонта.

И вот однажды сидит она со своей опекуншей в гости­ной у окна и видит, кто-то едет в санях, пьяный- препьяный. Песни поет. Чаликова присмотрелась, так и ахнула: "Это же Лосев! Что с ним сделалось, с бедным, как жаль его! Примерный был офицер, никогда не видела, чтобы он был пьян. Слава Богу, мужа нет..."

После истории с Лосевым Чаликов строго-настрого запретил своей жене пускать офицеров в детскую, где вместе с дочками хозяев жила и Алена.

Прошло некоторое время, и вот, когда Чаликовых до­ма не было, перед глазами Алены в ее комнате появился Лосев.

- Как вы вошли сюда? - ужаснулась девушка.

- Узнал от человека, что вы одни, - чистосердечно признался Лосев. - Попрощаться пришел. Совсем еду в Петербург.

У Алены душа замерла, но она постаралась ответить как можно спокойнее:

- Счастливый вам путь.

- Я прошу вас проститься со мной хорошо, а мне этих слов недостаточно. Может, в последний раз видимся!

Он подошел к девушке и прижал ее так крепко к себе, что ей показалось, сейчас задохнется. Поцеловал и отпус­тил. Алена упала на подушку, услышала быстрые, уда­ляющиеся шаги и стук захлопнувшейся двери. Вот и всё. Кончилась ее первая любовь.

"Ну, что я тогда перечувствовала, когда меня он поце­ловал: стыд, гордость, меня мучило, что мужчина в первый раз в жизни меня поцеловал. Любимый мужчина. Я за грех почитала любовь, думала, он меня унизил... Мне стыдно было и глядеть на свет Божий. Да кому было и рассуждать - мне тогда только десять минуло, одиннадцатый пошел. Я начала задумываться и плакать, ибо я по­няла, что я его любить стала... И так он уехал навсегда, и никогда я с ним не виделась. Вот тут я поняла, что я очень его любила, и дала себе слово, когда человек най­дется, который будет на него похож, за того и выйду, ра­зумеется, прежде полюблю", - на склоне дней своих пи­сала старушка Щепкина, вспоминая свою первую любовь. А ведь так и случилось!

* * *