Со Святой Горы Афонский Царю Федору Иоанновичу был прислан Крест Константина Великого, который сопровождал позже царя Петра I во время Полтавской битвы.
В 1603 году Иерусалимский Патриарх Софроний V прислал в Москву древнюю икону Божией Матери, в серебряном окладе, принадлежавшую когда-то матери Императора Константина Великого Равноапостольной Императрице Елене.
В 1624 году Митрополит Ираклийский Дионисий доставил в Россию Царю Михаилу Крест Императора Юстиниана, который позже находился в Троице-Сергиевой лавре.
В 1636 году Архиепископ Синайский Иеремия прислал в Москву три посоха того куста, от которого Моисей взял жезл, а также была прислана, хоть и не духовная, но великая историческая реликвия - печать Александра Македонского.
В 1644 году в Москву была перенесена с Афона "десница" Святого апостола Андрея Первозванного.
В 1652 году была привезена в Москву и положена в Успенском соборе Кремля глава Святого Григория Богоносца.
В 1655 году из Ватопедского монастыря на Афоне были присланы в Москву: Крест Животворящего Древа, с которым воевал Константин Великий и другие императоры, а также глава Святого Иоанна Златоуста.
Москва становилась вселенским духовном центром не только потому, что там пребывал православный Царь, но и потому, что имела бесценную сокровищницу духовных реликвий, которая постоянно пополнялась.
Невозможно не сказать и еще об одной бесценной святыне, которая оказалась в Москве при Царе Михаиле Федоровиче, хранившейся в Москве в золоченом ковчеге в главном храме России - Успения Пресвятой Богородицы (Успенском соборе). Это - хитон Иисуса Христа. Его прислали на Русь не благочестивые пастыри Востока, а могучий повелитель Персидской державы Шах Аббас I (1571–1629, правитель с 1587 года).
Во время покорения и разграбления Грузии в 1614 и 1616 годах персами, в одной из старых грузинских церквей ими был обнаружен хитон Господень. Согласно преданию, раньше он пребывал в одной из церквей Царь-града, а затем, во время падения его, тайно был вывезен и более полутора сот лет хранился в Грузии "прикровенно". У Шаха Аббаса I (Великого), умершего в январе 1629 года и сумевшего несколько раз нанести серьезные поражения туркам, установились дружеские отношения с Царем Михаилом Федоровичем.
Турецкая Империя являлась смертельным врагом и для Руси, и для Персии, и перед лицом общего врага два столь разных государства оказались в дружеском общении. Для подтверждения своих дружеских чувств Аббас и прислал Царю, которого называл в посланиях "братом", бесценную христианскую реликвию. Ходили слухи, что французский Король Людовик XIII (1610–1643) обращался к Аббасу с просьбой продать хитон, обещая огромные деньги. Но повелитель Персии отказал.
По словам Павла Алеппского, который воочию лицезрел святыню в 1655 году, это - "хитон из тонкого полотна, темного цвета, наполняет ковчег доверху, так что крышка с трудом закрывается. Вот какое бесценное сокровище, о коем вздыхают все цари христианские, приобрел Московский Царь!".
Идея русского мироцентризма, т. е. концепция "Третьего Рима", формировала новое русское эсхатологическое мировоззрение, раздвигавшее рамки Империи-Царства за земные пределы Руси, до вселенского масштаба. Когда Патриарх Филарет в послании Персидскому шаху (1589–1628) Аббасу I (Великому) называл Москву "новым Израилем", то в том не было никакого нарочитого возвеличивания. Ведь в метафизическом значении "Израиль" - это Церковь Божия, обнимающая весь мир. Москва теперь и есть - Церковь Христианская, новый духовный Израиль. Это положение представлялось просвещенным богословам-интеллектуалам делом совершенно очевидным.
Глава 4. Жизнь в смирении, страдании и борьбе
Царь Алексей Михайлович и будущий Патриарх Никон впервые встретились в 1646 году.
Никон, тогда игумен дальнего Богоявленского Кожеозерского (Кожеезерского) монастыря в Архангельском крае, имел от роду сорок один год и уже более десяти лет подвизался на ниве монашеского служения.
Он родился в 1605 году в благочестивой крестьянской семье в селе Вельдеманово близ Нижнего Новгорода и был наречен при крещении Никитой, в честь преподобного Никиты Переяславского чудотворца, имя которого Церковь прославляет 24 мая. Отца его звали Мина, а значит, в миру он прозывался Никитой Миничем.
Мать умерла вскоре после рождения сына, отец женился второй раз, и отношения с мачехой у Никиты не сложились; она его била, морила голодом и даже пыталась отравить. В 12 лет Никита, "ради научения Божественного писания", покинул отчий дом и ушел в Макарьев Желтоводский монастырь на Волге, где стал послушником, оставаясь таковым до 1624 года. Монастырь был именитой обителью, со строгим уставом, но молодого послушника это не пугало. Он обладал пытливым умом, прекрасной памятью и никогда не чурался самого тяжелого послушания. Он всем сердцем возлюбил Иисуса Христа и готов был всеми силами и до последнего вздоха служить Богу и Его Церкви, служить каждоминутно, везде и всегда. В монастыре Никита Минич изучил церковные службы, овладел чтением, письмом и церковным пением.
Он исполнял в монастыре клиросное послушание и так "душой пристал" к Божественному Писанию, что и дня не мог прожить без Него. Летом Никита ложился спать на колокольне у благовестного колокола, чтобы не проспать к началу раннего богослужения. Как писал один из его биографов, "в нем начал пробуждаться истинный подвижник, хотя монашеского пострига он еще не принял".
Никита Минич наделен был большим ростом (около двух метров), крепким телосложением и не боялся никакой работы; готов был выполнять любое послушание с максимальной самоотдачей. Это была мощная и колоритная натура; послушник невольно выделялся в толпе, его нельзя было не заметить. Его физическая сила удивляла многих и когда стал Первоиерархом: его патриарший саккос весил более четырех пудов, а омофор - полтора пуда. В подобном облачении Патриарх Никон не только творил многочасовые службы, но и совершал дальние крестные ходы…
Никита-Никон мог многое вынести, являясь максималистом во всем. Того же требовал и от других, не признавая и не принимая в расчет никаких человеческих возможностей и земных "обстоятельств", что неизбежно создавало ему немало трудностей в общении с людьми как в миру, так и в монастырских стенах, а затем и на Патриаршем престоле. Это был характер жесткий, бескомпромиссный. Как написал один их исследователей, "Никон принадлежал к числу тех странных людей, у которых словно нет лица, но только темперамент. А вместо лица идея или программа… Но в нем была историческая воля, волевая находчивость, своего рода "волезрение". Потому он и смог стать крупным историческим деятелем, хотя и не был великим человеком".
Никон - из разряда богатырских людей, сила которых в полной мере раскрывается в экстремальных обстоятельствах, а если их нет, то подобные деятели невольно их создают. Не столько сами по себе предметы "реформ Патриарха Никона", но в первую очередь резкость, глубина, страстность, несгибаемость в их проведении, наперекор всем и вся, неизбежно порождала возмущения, протесты и противодействия самого разнообразного свойства. Как написал автор одной из лучших на сегодняшний день книг по истории русского богословия протоиерей Г.В. Флоровский (1893–1979), "главная острота Никоновой "реформы" была в резком и огульном отрицании всего старорусского чина и обряда. Не только его заменяли новым, но еще и объявляли ложным, еретическим, почти нечестивым. Именно это смутило и ранило народную совесть. У Никона хуление "старого обряда" срывалось в пылу и в задоре, да притом и с чужого голоса".
Вот эти - "пыл" и "задор", делали из Никона нетерпимую и непримиримую натуру, излучавшую железную волю, но никогда не излучавшую любовь.
Без особенной психологического строя личности шестого Патриарха, понять остроту и драматичность русского разъединения середины XVII века невозможно. Сила личности Никона выливалась в такую же мощную силу противодействия, выдвинув на авансцену исторического действия выдающихся героев-противников, которых потом будут называть "вождями раскола" и "расколоучителями". Они являли адамантовую несгибаемую волю и непримиримость, под стать никоновской…
Время нахождения в Макарьевом монастыре - довольно туманный эпизод в жизни Патриарха Никона. Ведь послушник в монастыре - член братии, готовящийся принять монашество и проходящий монашеский искус - испытание, насколько монашеский образ жизни ему близок и насколько есть у него к тому призвание. Обычно срок длился три года, но мог быть как сокращен, так и увеличен. Вопрос до сего дня остается открытым: почему Никита не принял постриг в достославном Макарьевом монастыре?
В1624 году Никита по зову умирающего отца возвратился в деревню, похоронил отца, а затем женился и стал дьячком в храме, а затем и священником. Сначала служил в соседнем селе Лысково, а примерно через год, по приглашению каких-то купцов, наслышанных о его начитанности, стати и зычном голосе, молодой сельский батюшка перебрался в стольный град Москву, где стал священником одной из окраинных церквей. В таком качестве пробыл около семи лет.
Этот период биографии будущего Патриарха не изобилует подробностями. Известно только, что семейная жизнь была наполнена трагическими событиями: трое его детей умирали один за другим еще в младенчестве. Подобная череда несчастий наверняка тяжело подействовала на душевное состояние священника Никиты. Он решает отринуть суету грешного мира и принять постриг и уговаривает то же самое сделать и супругу, которая принимает постриг в Алексеевском монастыре в Кремле.
Желая обрести путь к спасению, Никита отправился на край света - на Белое море, в Анзерский скит Соловецкого монастыря. Здесь он подвизался под началом благочестивого старца Елеазара (†1656), позже прославленного в лике Преподобного, который и постриг Никиту с именем Никона в 1636 году.
Анзерский скит пользовался большой известностью и был напрямую связан с Царской Фамилией. В 1620 году Соловецкий игумен Иринарх получил от матери Царя Михаила Федоровича инокини Марфы 100 рублей на строительство в скиту Елеазара деревянной церкви во имя Живоначальной Троицы с приделом во имя небесного покровителя Царя, Преподобного Михаила Малеина. После рождения в 1629 году наследника - Алексея Михайловича, появление которого предсказал благочестивый Елеазар, Царь Михаил Федорович 31 июля 1633 года даровал Анзерскому скиту независимость от Соловецкого монастыря и установил ему ежегодное содержание.
Анзерский остров был самым северным в архипелаге Соловецких остров. Вся середина острова занята болотами, озерами и дремучими хвойными лесами. Скудная растительность, жесточайшие морозы, каменистая почва, ураганные ветра, снежные заносы, нескончаемая северная ночь - вот картина того места, где светилась свеча русского монашеского подвижничества. Остров находился в полной оторванности не только от большой земли, но и от Соловецкого острова, от которого Анзер отделял пролив в пять верст; от самой же Соловецкой обители он находился на расстоянии 22 верст.
Именно здесь, в месте, полностью изолированном, и возникли первые скиты Соловецкого монастыря. Преподобный Елеазар Анзерский основал Свято-Троицкий скит. Устав было строгим и до крайности аскетичным. Ко времени прихода на Анзер Никиты Минича послушников на острове насчитавалось не более двенадцати человек.
Преподобный установил для подвижников древний чин скитского жития по примеру Святых Отцов. Кельи безмолвных пустынников поставлены были в версте одна от другой. В субботу вечером и накануне праздников собирались они для общей молитвы, в которой проводили всю ночь и следующий день. Совершив праздничное или воскресное пение, расходились по кельям для богомыслия. Молитва, пост и ручной труд составляли их обычное занятие. Искусительные душевные помыслы, нападающие на отшельников, они открывали Преподобному старцу как опытному своему наставнику и пользовались от него духовными советами.
Никон в монашеском послушании не делал себе ни малейших поблажек. Он ежедневно прочитывал всю Псалтырь и совершал по тысяче земных поклонов с Иисусовой молитвой, сокращая количество сна до 3–4 часов. В скиту у Никона открылся дар видений. По словам его жизнеописателя Шушерина, "диавол начал поднимать великую брань на Никона; бесы душили его и другие пакости творили". Монах преодолел эти "брани" с помощью усердной молитвы, ежедневного водоосвящения и окропления святой водой своей кельи. Никон вышел победителем в борьбе с силами зла и преодолел страх перед земными условиями.
Старец Елеазар заметил и оценил духовные усердия, молитвенные подвиги Никона и взял его с собой в Москву, куда Преподобный отправился за сбором милостыни на подстройку каменного храма и представления Царю Михаилу Федоровичу. Случилось это, по всей вероятности, в 1639 году. Царь принял милостиво северных подвижников, сделал пожертвование, а вслед и другие благочестивые москвичи пожертвовали немало. Точно не известно, находился ли на встрече Царя Михаила с посланцами Анзера его юный сын и наследник Алексей. Думается, что подобное вполне могло иметь место, и если это так, то именно тогда и произошла первая встреча будущего Царя Алексея Михайловича и сурового иеромонаха из далекой северной обители.
Никон прожил в скиту несколько лет. Однажды, как гласит предание, Елеазар имел видение, в котором на плечах Никона красовался омофор, что истолковывалось как будущее пастырское служение инока. Однако позднее произошел конфликт, который один из историков Церкви камуфляжно назвал "некоторыми недоразумениями". Никон стал упрекать Анзерских монахов в "сребролюбии" и обвинил в том и самого Елеазара, который не хотел отдавать собранные на храм деньги на хранение в Соловецкий монастырь. После такого "недоразумения" Никон покинул скит. Этот один из самых сомнительных эпизодов в бурной летописи жизни шестого русского Патриарха.
В одобренном Издательским советом Русской Православной Церкви жизнеописании Никона говорится: "В 1642 году Никон переходит в Кожеозерскую пустынь и вскоре становится ее игуменом". За подобной отвлеченной фразой скрывается явное умолчание.
Никон же покинул Анзер после ссоры с Елеазаром; иеромонах не просто "удалился" из обители, а, как сам позже признавался, "убежал". Симпатизирующий Никону биограф замечает, что "трудно теперь в точности выяснить, что все-таки произошло. Невероятно, чтобы утверждающий себя в строгом иноческом послушании Никон дерзнул как-нибудь оскорбить старца, от которого принял постриг". В фундаментальной Истории Русской Церкви Митрополита Московского Макария (Булгакова, 1816–1882) говорится о том, что Никон "осмелился укорить Елеазара и братию в сребролюбии.
Настоятель сделал иноку строгое замечание, и огорченный Никон решил удалиться".
В этой связи невольно возникает вопрос, адресованный восхвалителям Никона: непослушание отцу-игумену и укоризны старцу и братии "в сребролюбии", т. е. в смертном грехе, разве не есть оскорбление и монастырского общежительства, да и самого духовного наставника? Ответ очевиден, но, как давно известно, очевидности далеко не всегда бывают угодны.
Никон всю жизнь руководствовался правилом: "если нельзя быть в любви и согласии, то нельзя быть вместе вообще". Формула замечательная, но только с одним коррективом: "согласие" совсем не означает заведомый приоритет одной из сторон. Иначе это не согласие, а насилие над доброй волей другого. Однако Никон всегда был максималистом, в том числе и в отношениях с людьми, рядом с которыми он себя в большинстве случаев осознавал "более праведным". "Чрезмерный темперамент" постоянно создавал ему трудности и в конечном итоге - очень дорого стоил России.
Никон, после бегства с Анзера, преодолел немало испытаний во время путешествия по Белому морю на утлой лодчонке, и, наконец, "добежал" до Кожеозерской обители, где его приняли в состав братии. Он упросил благочестивого престарелого настоятеля Серапиона отпустить его на пустынножительство на дальний остров. Благословение на то было получено, и Никон начал жить в уединении "чином Анзерской пустыни".