"Уложение", как универсальный правовой свод, должно было внести порядок в течение русских дел, способствовать укреплению государства, повышению нравственности народа. Подобные цели и задачи принимали безусловно все, как позже их стали называть, "образованные круги русского общества". Однако, казалось бы, совершенно неожиданно у "Уложения" появился мощный противник - Патриарх Никон. Как заметил в этой связи Митрополит Макарий, "Никон считал "Уложение", как и выражался впоследствии, "книгою, Святому Евангелию, и правилам святых апостолов и святых отцов, и законам греческих царей во всем противною" и если подписался под ним вместе с другими, то подписался "поневоле", будучи тогда только архимандритом".
Конечно, Никон лукавил: никто его не принуждал, но он прекрасно понимал, что если весь церковный клир во главе с Патриархом выступал "за", то его голос "против" будет только воплем отщепенца. Хотя, ведь ясно как день, что если основной государственный закон "противен" Святому Писанию, то он, как честный пастырь, обязан был возвысить свой голос. Он же промолчал и безропотно поставил свою подпись под "Уложением".
Когда же Никон оказался на Новгородской кафедре, то медленно, но верно стал подкапываться под "Уложение" и, пользуясь расположением к нему Царя, начал добиваться "послаблений" и "изъятий" из законодательства для Новгородской Митрополии. Когда же он в 1652 году принял сан Патриарха, то начал открыто бороться с "Уложением", используя самые непозволительные методы: ложь, клевета, подтасовки.
Что же не устраивало Никона? Почему с таким пылом и непримиримостью он обрушивался на кодекс правовых норм, которые, безусловно, как говорилось выше, охраняли превыше всего Церковь и священнодействие? Ответ прост, но его, тем не менее, невозможно обнаружить в официальной и официозной церковной литературе: "Уложение" мешало Никону создавать свою независимую ни от кого и ни от чего "церковную державу", препятствовало его "патриаршему самодержавию".
Никон изустно много раз нападал на те или иные положения "Уложения" и даже составил особое подробное "мнение", выраженное в форме послания влиятельному боярину, брату второй жены Михаила Романова Царицы Евдокии С.А. Стрешневу (†1666 год). Степан Лукьянович Стрешнев принадлежал к числу давних недоброжелателей Никона и, как бы теперь сказали, "собирал на него компромат". Никон даже утверждал, что он якобы свою собаку назвал Никон и учил благословлять передними лапками "по-архиерейски". Стрешнев, опровергая клевету Никона, поклялся лично Царю, что подобного никогда не бывало…
Никон решил подробно объяснить свою антиуложенную позицию именно дяде Царя Алексея Михайловича. Написано послание Никона, как можно заключить из текста, в 1663 году, когда Никон пребывал в добровольной ссылке в Воскресенском монастыре.
Никон начинает свое послание с дискредитации составителей "Уложения". Особенно он непримирим относительно Никиты Ивановича Одоевского, которого называет "человеком прегордым", не имеющим "страха Божия в сердце", который и Святое Писание "не чтит", он - "враг всякой истины". Подобных обвинений было достаточно, чтобы, уж если и не привлекать к суду боярина Никиту Одоевского, то непременно изгнать его из царского окружения и со службы вообще. Но это была клевета, особо прискорбная, что исходила от Первосвященника.
Все остальные из числа составителей "Уложения", по мнению Никона, - люди темные, но мало того; просто - "дневные разбойники", так как "людей губят". Потому они якобы нарушили волю Царя Алексея Михайловича и составили "беззаконную книгу". Ненависть Никона к Одоевскому не знала удержу, он неоднократно клеймил "князя Никиту" самыми разносными словами; он ведь - "присный самого дьявола"!
Никон признавал, что суд и расправа на Руси чинятся от имени и по воле Государя, но тут же добавляет, что Суд Божий "первее" царского суда. Далее он обращается к истории Церкви и приводит пример неправедных и злых дел земных владык: убийство Иоанна Предтечи иудейским Царем Иродом Антипой, казнь апостолов Петра и Павла Императором Нероном. Со ссылкой на евангельские тексты, Никон предвещал, что "беззаконие" не остается неотомщенным, кары Всевышнего неизбежны. И он узрел уже одну из них: после появления "Уложения" на Русь обрушилась страшная беда - "моровое поветрие", или чума. Причем она так перепугала всех "на Москве", что даже Царица с дочерьми и сыном Царевичем Алексеем не ведали, "куда бежать". Правда, эпидемия чумы обрушилась на Русь в 1654 году, а не в 1649 году - дата появления "Уложения". Но подобные "мелочи" Никона не занимали.
Раздражение и злость, владевшие душой Никона в тот период, выплескивались через край; он позволял себе и выпады лично против Царя. Опираясь на библейскую мудрость, отказавшийся от патриаршего служения Первосвященник ("полупатриарх") знает точно, что "цари - слуги Божие". И Царю Русскому дана от Господа "держава" и "сила от Всевышнего" и судить Он будет по делам. "Царское Величество расширился над Церковью, через все Божественные законы своим достоинством, а не законом Божиим". Это уже был прямой выпад против Царя; Никон как будто и не ведал, что Царь снискал дары Духа Святого через Святое Миропомазание. Но и здесь готов удобный ответ: Царь же помазан на Царство через архиерея, а потому, как ему казалось, архиерейское служение выше и первее!
Мятежный Первосвященник не считал Алексея Михайловича "царем правды"; он знал, что таковым может быть только Иисус Христос. На земле же был лишь один подобный правитель - Царь Селимский Мелхиседек. Он, как и Господь Иисус Христос, был одновременно Царем и Первосвященником, и более таковых примеров история рода человеческого не знает.
Никон вспоминает историю своего восхождения на Патриаршество, но, пересказывая вкратце то событие, он все переиначивает. Получалось, что когда Царь был кроток и смирен, слушал безропотно архипастыря, то проблем никаких не существовало. Когда же "Царь и Великий князь развратился", перестал слушать Патриарха и "положил на него презрение", то Никон и "отошел", уступая "место гневу царскому".
Никоновское неприятие "беззаконной книги", т. е. "Уложения", вызывалось двумя основополагающими причинами. Во-первых, он был категорически против всякой формы государственного контроля за имуществом церковным. Здесь требуются некоторые смысловые пояснения.
До середины XVII века Церковь как корпорация, за немногими исключениями, пользовалась полной автономией. Развитие государственной централизации вступало в противоречие с таким положением вещей. Необходимость изыскания финансовых средств для покрытия государственных расходов вызывала стремление к ограничению церковных привилегий, прежде всего вотчинного землевладения монастырей и архиерейских домов. В некоторых районах Руси на долю этих владельцев приходилось до половины фонда сельскохозяйственных земель.
"Уложение 1649 года" учреждало новую государственную структуру - Монастырский приказ, как высший орган для всех церковных установлений и властей, за исключением патриаршей области, оставленной в ведении Патриарха и состоявших при нем учреждений. В Монастырский приказ перешли не только все судебные дела церковных властей и установлений по землевладельческим отношениям, но и финансовые и административные дела населения, на церковных землях жившего. Подчиняя Монастырскому приказу, как высшему государственному установлению, духовенство и лиц, ему подвластных, "Уложение" вводило принцип подсудности и подчиненности этих лиц государственному суду и в низших инстанциях - наместникам, воеводам, волостелям и др.
Второе обстоятельство, инициировавшее резкие нападки и на "Уложение" и даже лично на Царя, вызывалось страхом автора за свое будущее. Здесь необходимо учитывать общий событийный контекст: над Никоном маячила угроза царско-церковного суда, о чем разговоры велись уже с самого "бегства" его из Москвы летом 1658 года. Потому он так страстно восстает против подобного действия в любой форме.
Никон и раньше был противником государственной юрисдикции в церковных делах; теперь же неприятие подобного действия детерминировалось угрозой ему лично. В этом пункте он просто неистовствует, доходя чуть не до проклятий по адресу своих многочисленных врагов. Он апеллирует и к Писанию, и к истории Церкви, которые якобы доказывают судебную неприкосновенность носителя патриаршего сана. Никон по факту надевает на себя папские облачения "непогрешимости" и "неподсудности", хотя в истории Православия Первоиерарх-Патриарх никогда не имел подобных изначальных преимуществ.
"Патриарх и сам Божий раб и служитель святой церкви и ничтоже имеет своих вотчин, но есть слободы и крестьяне, Божие наследие. Патриарх ныне сей, а по нему Бог присно и есть и будет, и не изменяется в век, и достояние его пребудет в век".
Никон чувствовал себя в Новом Иерусалиме вполне комфортно, но просторы теперешней власти беглого Патриарха явно не удовлетворяли. В 1665 году его посетил купец и географ из Голландии Николас Витсен (1641–1717), оставивший красочные зарисовки жизни саморазвенчанного Патриарха.
"У этого человека нехорошие манеры, он опрометчив и тороплив, привык часто делать некрасивые жесты, опираясь на свой крест [крест на посохе]. Он крепкого телосложения, довольно высокого роста, у него красное и прыщавое лицо, ему 64 года. Любит испанское вино. Кстати или нет, часто повторяет слова: "Наши добрые дела". Он редко болеет, но перед грозой или ливнем чувствует себя вялым, а во время бури или дождя ему лучше. С тех пор как он уехал из Москвы, теперь уже 7–8 лет назад, его головы не касались ни гребенка, ни ножницы. Голова у него как у медузы, вся в густых, тяжелых космах, так же и борода".
Голландский визитер оставил сведения о трапезах у Никона, о которых, после его официального развенчания в 1666 году, как казалось, можно будет только мечтать. "Мы ели из серебряных тарелок; на стол поставили 3–4 алебастровых кувшина. Перед нами ставили одно за другим 1011 блюд, все из рыбы и деликатно приготовленные, некоторые по-польски. Мы пили хорошее пиво и, по обычаю монастыря, ели ржаной хлеб. Так как была среда - их постный день, то на столе не появилось ничего молочного".
Однако время Никона прошло. Слишком велико было недовольство Никоном, слишком много было у него сильных врагов, чтобы переменить ход дел в свою пользу. И главное - Царь потерял к нему не только душевную симпатию, но и какое-либо расположение. В то же время, в силу своего добросердечия, Алексей Михайлович зла на Никона, доставившего ему столько горьких переживаний, не держал. Он хотел мирного и твердого устроения державы, которое без замещения "вдовствующей" патриаршей кафедры было невозможно.
1 декабря 1666 года в Кремле в царской дворцовой столовой палате начался соборный суд над Никоном. На этом, так называемом Большом Соборе впервые присутствовали два восточных Патриарха: Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий, как и целый ряд митрополитов и архиепископов. Всего иноземных архиереев присутствовало на Соборе двенадцать человек. Русское церковное архипасторство было представлено в полном составе: девятнадцать персон.
И первым обвинителем выступил лично Алексей Михайлович. Само по себе это было достаточно необычно; Самодержец мог уклониться от подобной роли и связанных с ней треволнений, имел полное право не вступать в открытый спор с Никоном, да и вообще не присутствовать на Соборе. За сто лет до того так поступил Иоанн Грозный, когда в ноябре 1568 года соборно разбиралось "дело Митрополита Филиппа".
Алексей Михайлович пошел иным путем. Он не счел возможным перепоручать обличение Никона в неправде иным лицам, каковых имелось предостаточно. Он хотел добиться торжества истины перед лицом восточных иерархов и перед синклитом Русской Церкви. Царь готовился к этому "поединку". Шестой Патриарх исчерпал все пределы царского терпения, совесть Алексея Михайловича была чиста.
Фактически же никакой "дуэли" между "Царством" и "Священством" тогда не произошло. На четкие, внятные и документированные вопросы Царя Никон отвечал невразумительно, уходил от прямых ответов на конкретные вопросы, лукавил, ссылался на свое "беспамятство". В этом противостоянии Самодержец, безусловно, одержал полную моральную победу над некогда своим "собинным" ("особинным") другом.
В числе главных вин Царь инкриминировал оппоненту "бесчестье Государю в письмах", а также укоризны "Уложению" и царской деятельности по делам Церкви. Со слезами на глазах Алексей Михайлович произносил: "От начала Московского государства не было такого бесчестия соборной и апостольской Церкви, какое учинил бывший Патриарх Никон. Он по своим прихотям самовольно, без нашего царского повеления и без соборного совета оставил соборную нашу Церковь и отрекся от патриаршества, никем не гонимый. Допросите его - обращался Царь к собравшимся, - бывшего Патриарха Никона, для чего он Патриарший престол оставил и сошел в Воскресенский монастырь".
Вид плачущего Самодержца всея Руси сильно подействовал на собравшихся, у некоторых на глаза навернулись слезы. Как признавался потом участник Собора Черниговский епископ Лазарь (Баранович): "Надо было изумляться благодушию и кротости Царя: заливаясь слезами, он исторгал слезы у зрителей".
Один Никон стоял как ледяная скала, никакого страдания или раскаяния не выказывал. Мало того. Он начал сам задавать вопросы Патриархам об их правомочности судить его, стал требовать, чтобы выгнали из собрания его недругов: Митрополита Новгородского Питирима и Митрополита Сарского Павла, которые якобы хотели его "удавить". Подобные никоновские утверждения, как и многие другие, оказывались при ближайшем рассмотрении ложью.
Симпатизирующий Никону Митрополит Макарий в своей Истории, преклоняясь перед документом, не мог не признать, что "Никон действительно написал про Государя важные укоризны, клеветы, неправды, которые и подтвердить чем-либо отказался, например, будто Царь вмешивается в архиерейские дела, будто он из-за Никона многих мучил, посылал в заточение, будто за нападки на "Уложение", его, Никона, много раз хотели убить и пр.".
Как заметил епископ Лазарь, если бы Никон выказал смирение, то оно бы "одержало верх", а своей гордой неприступностью "он всех против себя восстановил".
Несколько дней происходили горячие прения, пока, наконец, 12 декабря 1666 года Никону не объявили решение. Царь отсутствовал; "первое слово" от лица Собора произнес столь ненавидимый Никоном князь Н.И. Одоевский. Преступления Никона сводились в основном к следующему. 1. Досаждал Великому Государю, вторгаясь в его дела. 2. Самовольно отрекся от патриаршества. 3. Основывал монастыри с незаконными названиями: Новый Иерусалим, Голгофа, Вифлеем. 4. Величал себя Патриархом Нового Иерусалима. Были еще более мелкие претензии.
Единомысленное соборное волеизъявление гласило: "извергнуть из священного чина". Оно было озвучено в кремлевской церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, где и состоялось развенчание Никона. Александрийский Патриарх Паисий сам снял с головы Никона патриарший клобук с крестом и жемчужным серафимом, взамен нацепив простой клобук с головы греческого монаха. Затем сняли с бывшего Патриарха украшенную жемчугом и драгоценными камнями панагию. При этом Никон язвительно заметил: "Возьмите все это себе, бедные пришельцы, и разделите на ваши нужды". Осужденный по собственному опыту знал, что греки становятся тем более сговорчивее, чем выше вспомоществование.
Никто не знает в точности, какие мысли и чувства владели бывшим могучим властелином, но труд&о усомниться в том, что, несмотря на огромное самообладание, Никон испытал потрясение. Ведь его "бросили", "предали" не только свои, русские - чего с них взять? Они, по его мнению, все почти сплошь - бессловесные, невежественные и безвольные. Однако от него отреклись и пришлые греки! И он, который был всегда их сторонником, который столько им помогал, превозносил их ученость и Богомудрие, столько "крови попортил" в борьбе за них со своими "упорными неучами", а в итоге оказался ими же и сужденным. Не выказав ни малейшего смирения, Никон в порыве возмущения хотел снять и патриаршую мантию, но выяснилось, что по просьбе Государя, она должна была остаться при нем до его "прибытия в обитель для жительства".
"Церковный самодержец" был повержен. Он несколько дней находился в Кремле, на Архангельском подворье, куда прибыл перед Собором. На второй день после его развенчания к нему пришел окольничий Иродион Матвеевич Стрешнев, доставивший от Царя дорогие меховые одежды - собольи и лисьи шубы, и серебряные деньги "на дорогу". Еще Стрешнев сказал, что Алексей Михайлович просит благословения себе, Царице и всему семейству. Никон подарки отверг, а благословения не дал. Нанося оскорбление Самодержцу, Никон все еще на что-то надеялся. Однако на земле ему больше надеяться было не на кого.
Теперь он оказался обычным монахом-простецом, обязанным "пребывать до кончины жизни" в дальней северной обители - Ферапонтовом монастыре, куда он и был доставлен под охраной 21 декабря 1666 года. Здесь для Никона установили строгое содержание, лишили права писать и кого-либо принимать. И все же режим его содержания был более щадящим, чем тот, который он когда-то вводил для своих противников - приверженцев старой веры. Тех содержали в земляных ямах-тюрьмах, морили голодом.