На самом деле, я просто устал, так же, как и остальной личный состав. Есть предел времени, в течение которого вы способны функционировать, если вам приказано бодрствовать каждый второй час каждую ночь. Мы ложились спать около восьми вечера и поднимались в шесть утра, что давало нам примерно пять часов сна за ночь. Для наших растущих организмов этого не хватало. Усталость становилась проблемой. Пока тянулась операция, всё больше и больше парней начинали клевать носом. Повсеместно солдаты прислонялись к стене укрытия, держа винтовку на коленях, и отключались. Временами их становилось столько, что мне это напоминало фильм "Красавчик Джест" с Гари Купером, где ставили мёртвых солдат в бойницы форта, чтобы одурачить врагов. Командиры отделений нам сочувствовали. Им доставалось сна не больше нашего и они доносили проблему до вышестоящего начальства. Это не приносило никаких осязаемых результатов.
Наши офицеры и взводные сержанты спали в центре оборонительного периметра, не несли караульной службы, и в целом спали по ночам лучше, чем мы. Они не то, что не сочувствовали нам, но не могли ничего толком сказать, сколько ещё продлится эта масштабная операция. Те, кто принимал решения, старшие офицеры, остались в базовом лагере и спали на настоящих кроватях с настоящими матрасами. Они, по-видимому, не осознавали размаха проблемы. В любом случае, ситуация не исправлялась.
Сержант Конклин поражал меня своей чудаковатостью. Что-то с ним было не так, правда, я не мог указать пальцем, что именно. Он умудрился раздобыть необычное устройство, маленькую электронную пищалку с наушниками и вытягивающимся снизу длинным тонким проводом. Разложив провод вокруг своей позиции и подключив его конец к гнезду в пищалке, он надевал наушники и спал до утра. Если кто-то подкрадывающийся к его ячейке обрывал окружающий его провод, устройство пищало Конклину в уши. Одному Богу известно, где он раздобыл эту штуковину, и мне определённо не хотелось спрашивать. Чёрт, большую часть времени он был настолько не в себе, что от него нельзя было добиться прямого ответа который час. Я никогда и нигде больше не встречал такого приспособления.
Центральная секция нашего лагеря не спала бы так крепко, если бы знала, что когда в ту ночь к нам приближались ВК, многие поджидающие их часовые похрапывали. Даже Соя уснул. Я был рад до усрачки, что хотя бы Иларди не спал.
Пока мы охраняли дорогу, другие батальоны проводили долгие зачистки по окружённой зоне. Теперь снова настал наш черёд. Патрульные роты заняли блокирующие позиции и занимались охраной дороги, а "Черные львы" из 2/28 и рейнджеры из 1/16 разошлись в разные стороны на зачистки.
Прямо за пределами периметра мы нашли следы крови от взрыва гранаты Иларди. Раненого по-настоящему изодрало, кровь текла из него, как из заколотой свиньи. Крови было столько, что по следу мог бы идти даже слепой. Ржаво-коричневые пятна виднелись повсюду. Кое-где мы находили использованные бинты. Возможно, разлетающимися осколками посекло более, чем одного ВК. У среднего человека в теле всего четыре или пять кварт крови, которую можно потерять, а тут был след в двести метров длиной. Он кончился внезапно без мёртвого тела и видимых признаков могилы.
Мы добрый час потратили на движение по следу длиной примерно в два футбольных поля. Головной и идущие впереди шли медленно и осторожно. Мало радости наткнуться на раненого вражеского солдата, который не может идти дальше и остановился, чтобы стоять до последнего и унести с собой нескольких круглоглазых.
К удивлению, при зондировании почвы в поисках могилы мы откопали линию связи, или "Лима-Лима", как мы их называли. Это был телефонный кабель толщиной с мизинец, зарытый в землю на четыре-шесть дюймов, он тянулся на запад, в сторону Камбоджи. Мы пошли по кабелю. Через каждые несколько метров нам приходилось останавливаться и копать, чтобы убедиться, что мы по-прежнему над ним.
Через километр или около того вертолёт доставил нам немецкую овчарку из корпуса К-9 с проводником и ещё американца, который говорил по-вьетнамски и знал, как врезаться в телефонную линию. Собака взяла след, и процесс следования по проводу пошёл быстрее. С собакой мы прошли ещё пару километров. Трудно было оценить человеко-часы - время и усилия, потраченные на прокладку этой линии. Это было просто невероятно.
К концу дня мы так и не нашли, чем заканчивалась линия. Командир считал, что в конце может оказаться что-то большее, чем просто радиопередатчик. Мне казалось, что в конце может оказаться что угодно, может даже целая рота или батальон Вьетконга или СВА, и мне не хотелось ужинать с ними. К нашему восторгу, командование приказало нам возвращаться в лагерь. Прежде, чем мы ушли, переводчик вытащил свои инструменты и подключился к линии. Он провёл короткий разговор с телефонистом СВА, который быстро понял, что говорит с самозванцем. Переводчик окончил беседу, как он сам объявил, словами "Хо Ши Мин - мудак" и ещё несколькими неприятными фразами на вьетнамском. Нам показалось, что он был вполне доволен собой из-за того, что сумел уязвить вражеского солдата, обругав его лидера. Затем мы перерезали провод в нескольких местах и пошли обратно.
Я был ошарашен. Хотя я и обрадовался до крайности приказу убираться нахрен оттуда, но меня поразило, что наши разведчики, служба G-2, не пожелали сохранить линию, чтобы вернуться к ней позже и попытаться подключиться к ней просто для прослушивания. Ситуация представлялась бессмысленной, по крайней мере для меня. Мне казалось, что мы отказываемся от того, что могло оказаться настоящим Клондайком для разведки.
Нам удалось спокойно вернуться в свой лагерь. Там нам сообщили, что рота "Браво", рейнджеры из 1/16, с которой мы разошлись в противоположные стороны, потеряла в тот день больше сотни человек, из них двадцать семь убитыми и семьдесят пять ранеными, когда наскочила на батальон СВА. История была не вполне ясной. По донесениям, убито было более 150 вражеских солдат.
Иногда Фэйрмена становилось трудно понимать. Днём раньше он остановился возле пулемётной позиции и спросил, почему я по-прежнему хожу с винтовкой, раз я помощник пулемётчика. Не хочу ли я сменить её на пистолет? Так я смог бы носить больше патронов для М-60. Я сказал, что нет, и что у меня уже есть пистолет, и я не хочу оказаться в джунглях без винтовки. Он сказал мне подумать об этом. Я подумал. Многие парни носили и винтовку и пистолет. У других помощников пулемётчиков были М-16. Чёрт, даже медики в роте "С" носили винтовки. Может быть, он считал, что я хожу налегке и так он хотел эту мысль до меня донести. Может быть, он просто ко мне придирался.
Мой план состоял в том, чтобы увеличить свою долю общественного имущества ещё на две ленты патронов для М-60. Теперь я достиг шестисот штук, которые должны были весить столько же, сколько общественное имущество, носимое остальными. Вторая часть плана состояла в том, чтобы никогда не поднимать вопрос о винтовке с Фэйрменом. План сработал. Больше он меня не донимал.
Самая крупная и интересная находка во всей операции обернулась для нас самым долгим и скучным днём. Мы вышли на батальонный патруль. К началу дня мы остановились, потому что какой-то другой взвод обнаружил туннель. Пока его обследовали, наш взвод рассредоточился и обеспечивал охрану на правом фланге.
Через два часа караульной службы мы начали задаваться вопросом, что там в этом туннеле такого особенного, что потребовалось столько времени. Часов через пять до нас начали доходить обрывки происходящего. Туннель вёл в подземный госпиталь. Там было несколько этажей под склады, приёмный покой, операционные и послеоперационные комнаты. Койки были отрыты в стенах больших помещений примерно на шестьдесят пациентов. Там оказались хорошие запасы оборудования, в том числе нержавеющие хирургические инструменты, шовный материал, растворы для капельниц и изрядное количество лекарств, преимущественно антибиотиков. Все пациенты были эвакуированы. Не осталось ни ВК, ни мин-ловушек, чтобы встретить нас.
Возбуждение, вызванное находкой, почти уравновесилось скукой от просиживания целый день в качестве охраны. Я следил за Фэйрменом и Шарпом, словно ястреб. Если бы появился хотя бы один шанс, что потребуется помощь при обыске или при выносе медицинского оборудования, я хотел, чтобы взяли меня. Я просто горел желанием участвовать. Про себя я, словно в начальной школе, повторял: "Пожалуйста, ну пожалуйста, ну прямо-прямо пожалуйста!" Скажи я это вслух и услышь меня Фэйрмен, он бы плюнул в меня или запустил что-нибудь в мою сторону. Моя помощь так и не потребовалась.
Госпиталь так и не взорвали до нашего ухода. Б-52, по всей видимости, оказался бы не более эффективен. Я думаю, что чем делать второпях, надо было потом послать туда нормальную команду подрывников, чтобы они всё сделали как положено. Это было бы весело поглядеть. Госпиталь к тому времени никуда бы ни ушёл.
Следующий день начался с приятного. С утра, ещё до того, как мы ушли на патрулирование, грузовой вертолёт доставил нам почту. Я получил три письма, которые не стал открывать сразу. Чаще всего, но не всегда, я воздерживался от чтения почты сразу после её получения. Вместо этого я припрятывал письма, чтобы продлить и просмаковать радость от их прихода. Моим обычным порядком стало читать по одному письму в день, рассортировав и оценив их, припасая самое лучшее на последний день. Конечно же, в каждый из дней письмо я не открывал до самой последней минуты, когда уже едва можно было разобрать текст. В течение дня я вытаскивал письмо из надёжного заточения в моём набедренном кармане примерно раз в час, чтобы визуально исследовать его и сиять от предвкушения. Иногда на ходу я засовывал руку в карман и поглаживал письмо, ощупывая его и пытаясь угадать, сколько в конверте страниц и есть ли там какие-нибудь вложения вроде фотографий или газетных вырезок. Эти ритуалы были мне необходимы для выживания в дерьмовом мире. Они неизменно поднимали мой дух.
В начале дневного патруля, безо всякого объявления, лёгкое облако слезоточивого газа одарило нас своим появлением. Из-за жжения в глазах по моим щекам потекли солёные слёзы. Вскоре и нос выразил солидарность с глазами. Едкий газ был не слишком концентрированный и не обжигал дыхательных путей насколько, чтобы кому-либо из нас пришлось натягивать свой нагретый, душный противогаз. Мы все знали, что это такое, потому всех заставляли проходить через газовую камеру во время начальной подготовки. Не будь этого опыта, который в своё время показался жестоким, газ мог запросто повергнуть солдат в панику, но такого не произошло. Все сохраняли спокойствие. К несчастью, джунгли на участке, который мы в этот момент проходили, были густыми и не пропускали ветра, чтобы развеять газ. Несмотря на движение, остатки газа сопровождали нас ещё минут двадцать, пока мы не смогли сказать, что его вокруг нас больше нет. Думаю, нам повезло, что никто не начал блевать.
Ещё большей неожиданностью, чем появление облака газа для меня стало осознание, что никто, похоже, не знал, откуда оно взялось. Вскоре распространились истории, что его сбросили на нас с самолёта или выпустили из гаубицы. Ни слова, однако, не прозвучало о возможной виновности ВК, видимо, оттого, что они не ассоциировались с этим видом оружия.
В общем и целом, этот случай никого особо не напряг, кроме одного чернокожего паренька из другого отделения. Возможно, у него был скверный опыт знакомства со слезоточивым газом во время расовых волнений или антивоенных демонстраций в его родном городе в большом мире. Происшествие взволновало его больше, чем всех остальных и он громко бубнил, что наше дело плохо. Он боялся, что ситуация может стать "ещё плохее". Я, конечно, надеялся, что он ошибается, потому что если нам в ближайшем будущем встретилось бы большее облако слезоточивого газа, мне вряд ли помогла бы противогазная сумка с батончиками "Абба-Заба".
Дневная часть патруля оказалась примерно такой же странной, как и утренняя. Приземлился вертолёт, и полковник в безукоризненном камуфляже вылез из вертолёта и направился к нам. К удивлению, вместо того, чтобы идти рядом с командиром или ещё с кем-то из офицеров, он присоединился к нашему отделению и встал в строй передо мной и Джилбертом. Я видел шеврон Большой Красной Единицы у него на рукаве, но не мог разглядеть нашивки с фамилией. Шеврон находился на левом рукаве, что означало, что он служит в дивизии в настоящее время. На правом рукаве шевронов не было, там они были необязательны. Всем, однако, разрешалось носить на правом рукаве шеврон любой дивизии, в которой он служил ранее и был этим горд. Это по желанию.
У него, конечно, почти не было снаряжения, даже винтовки и рюкзака. Все, что он носил с собой - пистолет 45-го калибра на правом бедре и фляга на другом. Я предположил, и оказался прав, что он не останется у нас на ночь с этим скудным снаряжением. К закату он улетел.
Мы так никогда и не узнали, зачем он ходил с нами. Большинство батальонных офицеров, вроде майоров и полковников и даже ещё более высокопоставленные, большую часть времени оставались в тылу, по очевидным причинам. Гораздо менее вероятно оказаться убитым или искалеченным в базовом лагере. У такого похода были прецеденты. Я когда-то читал в одной из моих книжек про войну, что в одной битве во время Гражданской войны погибло столько высокопоставленных офицеров, что президент Линкольн издал приказ, запрещающий высокопоставленным офицерам находиться в боевых порядках. Им полагалось командовать батальонами и дивизиями, а не погибать, изображая в поле крутых, чтобы нами потом командовали неопытные командиры.
Патруль закончился без шумихи, и мы соединились с остальной частью батальона в главном оборонительном периметре. Как я и ожидал, таинственный полковник не остался у нас на ночь, и убыл, целый и невредимый, перед закатом. Часа через три после захода солнца, всё в мире шло спокойно и правильно, пока не сработал фальшфейер метрах в пятидесяти перед фронтом в нескольких позициях влево от моей. Один парень с поста прослушивания шлялся по темноте и случайно зацепил фальшфейер. Какой-то солдат в ближайшей ячейке решил, что это приближаются враги и открыл огонь из своей М-16, пока не раздались крики "хорош стрелять, бля!" Никто не пострадал.
Меня угнетал недостаток связи. Иногда вечером вообще никому не сообщали, что будут выставляться посты прослушивания, и где они будут находиться. Если вы сами случайно не замечали парней, выходящих за периметр, вы вообще не знали, что они там есть, иногда даже прямо перед вашей позицией. Это всё запутывало. Как правило, перед выходом на пост прослушивания я старался передать ячейкам по соседству с нашим предполагаемым местом расположения, что мы там разместимся. Однако в голове всё время вертелась мысль, что на периметре может оказаться какой-нибудь тупица, кто не понял и может обстрелять вас, услышав шум с вашей позиции.
После стрельбы остаток ночи прошёл без событий, если не считать маленьких, злонамеренных ночных насекомых. Они были такие резкие, что стоило сесть или лечь на одного из них, и они кусались, сильно, прямо сквозь камуфляж. Было адски больно. К счастью, они милосердно отправились спать около полуночи.
МАРТ
Шагать по провинции Тай Нинь вдоль границы с Камбоджей - совсем не то, что прогуливаться по парку с изящными клумбами и аккуратно постриженными газонами. Колючки, заросли и острые ветки подстерегали повсюду. Как следствие, у всех солдат камуфляж был покрыт множеством мелких дырок и прорех. Это считалось допустимым, во-первых, потому что их всё равно было не избежать, во-вторых, они выглядели по джон-уэйновски, в стиле мачо.
К несчастью, мои камуфляжные штаны зацепились за устрашающую лиану "подожди минутку", как мы её называли. Они были длинными и свисали с крон деревьев наподобие тех, на каких в кино качался Тарзан. Они, однако, в отличие от верёвок, не были гладкими, напротив, их по всей длине покрывали многочисленные острые, зазубренные шипы. Они выглядели, словно якоря-кошки и могли с лёгкостью резать и вспарывать вашу одежду и кожу. Моя правая штанина оказалась вскрыта от переднего кармана до манжеты внизу. По-видимому, это выходило за позволенные в армии пределы портняжного непорядка, другими словами, это разозлило Фэйрмена. Он заказал новую пару штанов со следующей поставкой и брюзжал на меня при любой возможности. Он вёл себя так, как будто я умышленно уничтожил свои штаны путём неправильного использования и теперь американское правительство испытывает сложности с оплатой новой пары штанов без подъёма налогов. Его просто невозможно было игнорировать.
Дни поставок были праздником. Примерно как Рождество, когда каждому что-то доставалось. Присылали много нужных вещей, вроде мыла, спичек, туалетной бумаги и запасных P-38. Это были маленькие металлические открывалки для консервов, длиной в один дюйм и с отверстием, чтобы их можно было носить на цепочке для личных жетонов. Ещё там обычно привозили зубную пасту, крем для бритья, писчую бумагу и конверты. К этому времени у большинства из нас канцтовары заканчивались. Я не писал домой неделю или две из-за того, что не было конвертов. Не очень красиво по отношению к родителям, но ничего не поделаешь.
После полунеобходимых вещей шли некоторые предметы явной роскоши. Это могли быть пакетики конфет, чаще всего "M&M’s", коробки с сигаретами, а иногда мешок, полный колотого льда, пива и газировки. Выбирать марку не приходилось, что пришло, то вы и получали. Делались попытки делить по-честному и более-менее случайным образом, чтобы первые не смели всё пиво. Каждый из солдат не глядя запускал руку в мешок и выуживал две банки. Если вы, увидев, что вам досталось, оказались не в восторге от своего выбора, можно было поменяться. Я всё время выигрывал, потому что в целом там было больше газировки, чем пива, а всё, что было холодным и сладким, мне отлично подходило. Я никогда не пил пиво, находясь в поле, ни разу, потому что это снижало мою бдительность. Мне не хотелось бы оказаться недостаточно бдительным на вражеской территории, среди хорошо спрятавшихся маленьких человечков, желающих меня убить.