Интересно ознакомиться спустя годы с суждениями виднейших мастеров о наших работах. Юра выписал и прислал мне выдержки из стенограмм заседаний кафедры режиссерского мастерства ВГИКа, хранящихся в РГАЛИ.
На первом заседании 18 ноября 1954 года Михаил Ильич Ромм знакомил кафедру с планом работы со студентами в своей огромной мастерской - 28 человек. Он еще не мог оценить каждого из нас, но режиссер Григорий Васильевич Александров, считая первый курс испытательным, сказал на этом заседании: "Необходимо отсеивать всех, кто не годится к освоению режиссерского мастерства". Так оно и случилось: и отсеивали, и перетасовывали.
15 июня 1955 года состоялось заседание кафедры по результатам первого учебного года. И здесь уже появляются характеристики студентов, уже летят головы - отчислены первые шесть человек, еще в январе. Декан факультета К. А. Тавризян дает оценку работам студентов на площадке. Читаю: "Понравился Шукшин… На курсе очень сильное ядро - Виноградов, Шукшин, Мусатова, Гордон, Дзюба. Они интересны и как актеры". Любопытно, что Андрей не попал в этот перечень. О нем чуть ниже упоминает режиссер Б. Г. Иванов: "Тарковский, безусловно, талантлив, но неровен".
Идет подробное обсуждение поставленных студентами отрывков. С. А. Герасимову понравился отрывок из повести Г. Николаевой "О главном агрономе и директоре МТС". Восемнадцатилетний Юра Сааков играл директора МТС, восседая на кубе, изображавшем газик. "Хороша Рауш, - говорит Герасимов, - хорош Сааков, даже те, кто моложе своих героев. Всё похоже".
"Билль-Белоцерковский, - продолжает Герасимов, - понравился. (Не скрою, читать это приятно, потому что в рассказе "Два бифштекса с приложением" главную роль безработного играл я. - А. Г.). Везде очень хорош Гордон".
(Ну это уж совсем! Талант-то, может, и был, а культуры не хватало. Вспомнил репетицию - вместо "кофе" упорно произносил "кофэ".)
А Герасимов продолжает: ""Ходоки" понравились. Особенно Файт. Целомудренно, умно".
О другой работе по рассказу Сергея Антонова сказал: "Это именно Антонов - мастер тонкого и грустного рисунка. Виноградов хорош… В целом чудесное начало. Все стоят на своем пути".
Ромм по поводу репертуара согласен с мнением кафедры и добавляет: "Нам необходим отсев. К отсеву намечаем Адлер, Салимова и Бескодарного, человека опытного, но неодаренного".
А вот заседание 21 февраля 1956 года: "Персональные вопросы".
"СЛУШАЛИ Ромма М. И.: Довожу до сведения кафедры, что у меня на курсе студентка И. Рауш имеет большую академическую задолженность, и у нее отмечается большая пассивность в работе. Если она и в дальнейшем будет так работать, я буду вынужден поставить вопрос об ее отчислении".
Вызванная на заседание кафедры студентка призналась, что плохо работала. Обещает ликвидировать всю академическую задолженность.
"ПОСТАНОВИЛИ: Предупредить студентку Рауш, что если она будет пассивно продолжать работать, то к концу 2-го семестра она будет отчислена".
Студентку спасла сцена "В бане", о чем на заседаниях кафедры 12 июня 1956 года сообщил сам Михаил Ильич Ромм: "…мне нравится сцена "В бане", и исполняющая в ней роль Рауш работает настолько верно, что я вынужден отвести вопрос об ее отчислении из института". Сыграй Рауш эту "банную" роль плохо, возможно, судьба Андрея Тарковского была бы иной.
Перечитывая стенограммы, с удивлением вижу свою фамилию в числе студентов, которые составляли ядро курса. Андрей в этот список вошел позже и уж никогда, естественно, не выходил. В конце второго курса, после съемки картины "Убийцы", Андрей вышел в лидеры. Декан хвалит его также и за блестящее исполнение ролей в "Ученике дьявола" Бернарда Шоу и "Последней остановке" Эриха Марии Ремарка: "У него режиссерское видение роли. Это одаренный человек".
На одном из заседаний Михаил Ильич сказал: "Мастерская держится такими людьми, как Тарковский, Гордон, Китайский, Дзюба… Шукшин - одаренный человек. Пять очень сильных режиссеров дают надежду на хорошее будущее, если хорошо сложится их судьба".
А судьба их сложилась по-разному. Одни стали великими, вторые средними профессионалами, третьим не повезло.
Ладыжино. Сценарий "Убийцы"
Наступило лето 1956 года. Мария Ивановна по заведенному с довоенных времен правилу снимала дачу в деревне, где воздух чище, а цена дешевле, пусть даже часть дома, только подальше от Москвы. В том году дом опять сняли в деревне за Тарусой, в Калужской области. Едем с Андреем электричкой до Серпухова, на вокзальной площади голосуем попутку до пристани и на речном катере плывем вниз по Оке. Дорога замечательная, хоть и долгая. Над нами высокое небо с кучевыми облаками, чистые, дивные калужские пейзажи открываются за каждым изгибом реки, и в буфете, пожалуйста, плавленые сырки с лимонадом.
Но вот с цивилизацией покончено - мы, босые, нагруженные скарбом, поднимаемся через лес по короткой дороге в деревню. У нашей хозяйки бабы Акули - допотопный быт, керосиновая лампа, тем не менее житье прекрасное. Вообще-то мы приехали в Ладыжино не отдыхать, а писать сценарий по рассказу Хемингуэя "Убийцы", ведь на третьем курсе нам предстоит снимать звуковой учебный фильм, короткие немые фильмы мы уже снимали на втором курсе.
Еще весной Ромм объявил условия работы: съемка только в павильоне, небольшой состав действующих лиц, в основе - драматическое событие.
Андрей дал прочесть мне сборник первых рассказов Хемингуэя еще довоенного издания. Рассказы были превосходны - своя авторская интонация, место действия - провинциальный американский городок, двадцатые годы. А какие диалоги! Простые, выразительные, полные драматического содержания, скрытого глубоко в подтексте. Тогда мы открыли для себя понятие подтекста диалога.
Сначала представлю отрывок из сценария "Убийцы":
Закусочная Генри. В кадре - бармен Джордж, слева от него сидит юный Ник Адаме. Стук шагов за кадром. В закусочную входят двое в одинаковых пальто.
Джордж: "Что для вас?"
Второй посетитель: "Сам не знаю. Ты что возьмешь, Эл?"
Эл: "Не знаю, не знаю, что мне взять… Дайте мне филе под яблочным соусом и картофельное пюре".
Джордж: "Филе еще не готово".
Эл: "Какого же черта оно стоит в меню?"
Джордж: "Это из обеда. Обед с шести часов, а сейчас только пять".
Эл: "На часах двадцать минут шестого".
Джордж: "Они на двадцать минут вперед".
Второй посетитель: "Да черт с ними, с часами! Что же у вас есть?"
Джордж: "Есть разные сэндвичи, яичница с салом, яичница с ветчиной. Печенка с салом".
Второй посетитель, его зовут Макс: "Дайте мне крокеты под белым соусом с зеленым горошком и картофельным пюре".
Джордж: "Это из обеда".
Макс: "Что ни спросишь, все из обеда. Порядки, нечего сказать!"
Диалог этих двух посетителей бара - диалог заказных убийц, поджидающих свою жертву и издевки ради разыгрывающих из себя гурманов.
Тут мы с Андреем не выдерживаем, бежим к соседке за яйцами, наскоро готовим яичницу, запиваем молоком. Потом продолжаем работать, фантазировать, а после несемся на Оку купаться в теплой, парной воде. Уже темнеет. Бакенщик, живущий в домике на высоком берегу Оки, садится в лодку, скрывается в тумане. Скрипят уключины… С берега видно, как зажигаются бакены. Тихо. Слышим в темноте хриплое дыхание страшного зверя и не сразу догадываемся, что это лось переплывает реку.
На рассвете под звуки пионерского горна (давно исчезли идиллические пастушьи рожки) пастух выгоняет стадо. Впереди длинный жаркий день - сбор земляники, купание, а в самое пекло валяемся на сенниках в полутемной прохладной избе. Живо обсуждаем события деревни. Пастух подстрелил лису. На мой вопрос, зачем он это сделал летом, таинственно молчит. Днем приглашает ловить раков, а ночью на рыбалку с сетью. "Не боись!" - с хитрецой тянет он - это про рыбнадзор. Пастух всегда под хмельком, за стадом приглядывает его белобрысый сынишка… К так называемым простым деревенским людям Андрей относился без всякой идеализации, а потому и никогда не удивлялся, что пастух по пьянке подстрелил лису (кому нужна летняя лисья шкура) или что он ночью браконьерствует на реке. С деревенскими он разговаривал серьезно, на равных, но каждого видел насквозь…
А работа втягивает в свою воронку: начинаем подбирать актеров. Андрей говорит: "Хочешь сыграть бармена Джорджа?" Сердце застучало. Про себя думаю: "Роль хорошая, просто отличная. Главное, что моя. Но роль большая, сквозная". Андрею говорю: "А как же режиссура, где мои сцены?" - "Выбирай. Может быть, твоя - с боксером". - "Андрей, побойся Бога, маленькая сцена! - И добавляю: - Кто боксера играть будет? Если Шукшин согласится, то и я согласен!" - "О боксере поговорим, как приедем в Москву"… Почему в Москве? Что он имеет в виду? Скрытничает…
Работа над сценарием продолжается, и с интересом - мы вслух читаем эпизоды и ловим друг друга на неверных интонациях.
Наездом, по выходным, приезжает Марина, привозит сумки с провизией и уезжает - ей надо на работу.
Таруса
Марина уезжает. Мы тоже пускаемся в путь, в пяти километрах Таруса - небольшой городок на берегу Оки. Дорога идет через два глубоких оврага, через деревню Пачево. Андрей рассказывает о Тарусе, о своих знакомых, о скульптуре спящего мальчика на могиле художника Борисова-Мусатова.
В Тарусе жил поэт Аркадий Штейнберг, друг отца Андрея и соавтор ряда переводов. К Аркадию Акимовичу мы с Андреем как-то зашли в гости. Побеседовали о поэзии, живописи, переночевали, а поутру залезли в душистый малинник, оставив в стороне высокие материи. Такими, с красными измазанными руками и губами, и застала нас, неожиданно появившись на крылечке, Валя, жена Аркадия Акимовича. Нам было жутко неловко…
Таруса - городок писателей, поэтов и художников. Одни купили здесь дома и живут круглый год, другие приезжают только на лето, третьи вынуждены жить постоянно на снятых квартирах - их не пускают в Москву, действует закон "сто первого километра". В Тарусе живут Константин Паустовский, переводчица с английского Е. М. Голышева с мужем, драматургом Н. Д. Оттеном, жил недавно выпущенный из лагеря талантливейший поэт Николай Заболоцкий, уже тяжелобольной. Из туруханской ссылки вернулась сюда дочь Марины Цветаевой - Ариадна Эфрон. Позже приехала Анастасия Цветаева. В городе оказалось много лагерников, в основном из интеллигенции. Они налаживали свой скудный быт, зализывали раны…
Тарусе выпала особая роль в советской литературе. Здесь создавался альманах "Тарусские страницы", вскоре наделавший шума не только в литературных, но и в партийных кругах. Мы бывали и у Паустовского, и у Голышевой с Оттеном. Н. Д. Оттен был составителем сборника. Помню, как Елена Михайловна уверенно говорила своим прокуренным голосом, раздельно, по слогам: "Все че-ты-ре постановления партии, разгромившие литературу и искусство, обязательно и в скором времени будут от-ме-не-ны!" Мы поражались смелости и откровенности ее суждений, но не верили. И были правы - ждать отмены пришлось более сорока лет. И кто же не знает, что после выхода в свет в Калужском издательстве "Тарусских страниц" пострадали многие: увольнение с работы, выговоры, понижение в должности. Но уже не сажали, наступала "оттепель".
Окололитературная жизнь Тарусы полна слухов и сплетен, и это задевало Андрея. Когда он слышал о безнравственных поступках обывателей, о непорядочности отдельных писателей, он просто клокотал от гнева. Помню, ему не давало покоя циничное поведение одного писателя, не пускавшего к себе на дачу близких родственников. Выделил для них подвал, полный крыс. Я говорю:
- Андрей! Ну какие крысы! Все это сильно преувеличено.
- О! Ты не знаешь этот народ! Писатели!.. Дойти до такой мерзости - держать подвал с крысами… И писать при этом рассказы "О первой девушке"! Невозможно же, как ты не понимаешь?!
К счастью, мы встречались с глубоко порядочными людьми. По-настоящему благодарны Елене Михайловне за знакомство с иностранной литературой и беседы о переводе. Сама переводит с английского мастерски, очень хвалит переводы Хемингуэя, сделанные Иваном Кашкиным. Говорить о Хемингуэе с ней - одно удовольствие. Расскажет об английском просторечье, и сравнит с русским, и на примере "Убийц", раз уж мы за них взялись, расскажет и о людях Америки, их нравах…
Летом в Тарусе хорошо. Загорелые писатели ходят в шляпах с дырочками, с палками в руках, строго соблюдают ритуал утренних и вечерних купаний. У многих - моторные лодки…
Моторная лодка - вот из-за чего мы в тот раз пришли в Тарусу. Договорились с обладателем о поездке с ним по Оке. А им был сын Елены Михайловны Мика, будущий переводчик с английского Виктор Голышев (это ему мы обязаны знакомством с романами "Вся королевская рать", "Полет над гнездом кукушки").
Через неделю Мика за нами заехал, и небольшой компанией мы отправились в путешествие. Поплыли вверх по Оке к Алексину, а когда стало темнеть, выгрузились на поросший орешником берег. Развели костер, долго сидели у огня, пекли картошку, разговаривали. Андрей ловко управлялся с костром, нарубил лапника для постелей. Спать легли поздно, в полной темноте. Марина трусиха, ей мерещатся всякие ужасы. И действительно жутко - место незнакомое, ветер воет, деревья скрипят, шорохи, хруст веток… А утром смеемся над ночными страхами…
Андрей рассказывает случай, бывший с ним в геологической экспедиции на Курейке в 1953 году. Лежит он в охотничьей избушке один, ночью. Так же воет ветер, также деревья скрипят, надвигается буря. И вдруг слышит он голос: "Уходи отсюда!" Такой отчетливый тихий голос. Андрей не шевельнулся. Голос снова: "Уходи отсюда!" Андрей выбежал из избушки, то ли голосу повинуясь, то ли от испуга, то ли вообще по неизвестной ему причине. И тут же огромная лиственница, сломанная, как спичка, могучим порывом ветра, упала наискось на избушку, как раз на тот угол, где минутой раньше лежал Андрей… Мы, хоть и сами пережили неспокойную ночь, отнеслись, в общем, с недоверием к такому рассказу. Андрей снова и еще серьезнее стал уверять, что это было на самом деле. Как выяснилось позже, наше недоверие имело под собой основание…
Тарковский вообще любил все таинственное и необъяснимое, у него с детства набралось немало историй о знамениях, гаданиях и пророчествах. Начав с семейных, деревенских и таежных чудес, Андрей и потом, на более зрелом витке жизни, серьезно интересовался непознанной, сверхъестественной стороной бытия. Со временем тайна стала важнейшим компонентом его творчества.
Коварная керосинка
В доме у Оттенов нас познакомили с режиссером Сергеем Дмитриевичем Васильевым, одним из авторов знаменитого "Чапаева". Он отдыхал в Тарусе со своей женой, актрисой Галиной Водяницкой. Нам с Андреем захотелось показать ему красивейшие окрестности Ладыжина. На моторке, которую лихо вел Мика Голышев, мы добрались до нашего пляжа и всей компанией расположились на девственно чистом песке. Васильев райское местечко оценил, потом поинтересовался, чем мы занимаемся, и, узнав, что пишем сценарий по Хемингуэю, удивился: "Это теперь разрешено? Автор-то уж больно хорош! Завидую вам!" Он погрустнел. Ему настоятельно предлагали снимать фильмы на революционную тему, а он был уверен, что второго "Чапаева" уже не снимет. "А как у вас с бытом?" - неожиданно спросил Сергей Дмитриевич. "Ничего, справляемся, - ответил Андрей. - К нам по выходным моя сестра приезжает, привозит продукты". Сергей Дмитриевич посмотрел на противоположный берег реки, густо заросший ветлами. "Знаете, как те деревья называются?" - "Ветлы!" - "А еще?" - "Ивы!" - "А еще?" - Андрей задумался, меня осенило: "Ракиты!" Сергей Дмитриевич Васильев, создатель знаменитого "Чапаева", опустил голову и замолчал. Что скрывалось за его молчанием? Может быть, любовь к природе, а может, тоска по ушедшей молодости, по тому, чего уже нельзя вернуть.
А Марина действительно своими приездами оживляла наше мужское одиночество и однообразный рацион. Хозяйкин внучек за ней по пятам бегал и просил: "Маминка, пабаски!" - просил колбасу. Как-то раз Марина поставила на керосинку кастрюлю с привезенным мясом - в деревне не было никаких холодильников, и из мяса нужно было поскорее сварить суп. Мы горячо обсуждали очередной эпизод сценария, когда к нам вошла Марина и наказала присматривать за керосинкой. У керосинки была одна особенность: постепенно разгораясь, она начинала нещадно коптить, и время от времени надо было прикручивать фитиль. Мы, конечно, клятвенно обещали следить за капризной керосинкой, и доверчивая Марина со спокойной душой ушла в ближний лес за грибами.
Усердно поработав, мы решили искупаться и спустились к Оке. По дороге окончательно решили, что на роль Ника Адамса нам лучше Юлия Файта никого не найти, одного из убийц попросим сыграть Валю Виноградова, другого найдем по ходу дела. "Ну а как же с Шукшиным? С боксером?" - говорю. "Ты что, упал?! Вася, с его типично русской внешностью?! Пойми, боксер - швед, арийская раса, высокий, белобрысый…"
И вдруг Андрей сказал слабым голосом: "Горим…". Я проследил за его взглядом: из окон нашей избы валил густой черный дым. Мы сразу поняли: дело пахнет керосином в буквальном смысле слова. Помчались как борзые к деревне. Бежим, задыхаемся, а в голове стучит: "А если пожар, а если перекинется на соседей? А если хозяйка, баба Акуля, спит?"
Прибегаем к крыльцу - туча черного дыма навстречу, ныряем в темноту, проклиная нашу беспечность, ощупью добираемся до кухни. Так и есть! Во мраке полыхают огни фитилей. Завернули фитили, задули керосинку. Открываем окна, двери, зовем: "Баба Акуля, баба Акуля!" Слава богу, не вернулась еще из гостей баба Акуля. Вышли во двор отдышаться, оглядеться, не бегут ли соседи с ведрами… Вдруг Андрей рванулся, исчез в избе и миг спустя выбежал оттуда со сценарием в руках.
Когда в избе посветлело, мы увидели, что и стены, и занавеси, и вся нехитрая мебель были покрыты густым слоем сажи. Прибежала Марина, посмотрела на нас свирепо и стала убирать избу…
С тех пор и повелось между нами: если мы допускали ошибку, Андрей подмигивал мне и напевал: "Баба Аку-у-ля!"