- Почему вы произнесли это столь натянуто? - спросила она. - Я бы, например, не имела ничего против, если бы мои родители были норвежцами. Европа - Париж, Вена, Будапешт, Рим - разве это не прекрасно? Но проклятая война буквально все испоганила! - Она, взяв в руки свою сумочку, сказала: - Спокойной ночи! Надеюсь, что не потревожу вас, если встану рано. У меня маленький магазин мод, и я всегда появляюсь там первой.
- Спокойной ночи! - ответил я.
Я слушал радио еще в течение часа. Джоан прошла из ванны в соседнюю комнату. Если ФБР взяло меня на крючок, зачем ему оставлять своего агента здесь в качестве сторожа? Ведь его сотрудники могли бы уже давно появиться и арестовать меня. "Ты просто видишь во всем подозрительное", - сказал я себе. И тут же вспомнил, что она нисколько не испугалась моего пистолета и не задавала почти никаких вопросов.
В моей душе шла борьба: остаться или уйти. И на то, и на другое были весомые причины. Мой внезапный уход может вызвать у Джоан подозрения. Остаться же здесь - значит подвергнуть себя риску оказаться в ловушке. Впрочем, если меня засекли, дом все равно уже окружен и мне не удастся незаметно покинуть его.
Выпив последний глоток виски, улегся спать, но раз пять просыпался. Часам к пяти утра мне все стало безразлично. Этот фатализм подарил мне пять часов сна.
Когда я проснулся, Джоан уже не было. Чтобы меня не будить, она позавтракала на кухне. Чашка ее стояла еще на столе. На краю чашки виднелся слабый след губной помады. Во время войны американская губная помада была, видимо, тоже не слишком хороша. Я помыл чашку, принял душ, съел два оставшихся гамбургера и отправился в путь, чтобы навестить мистера Брауна на Сорок первой улице. По делам, связанным с атомным шпионажем…
Пересекая перекрестки, проверял, нет ли за мной хвоста. В голове появилась мысль, что, пожалуй, лучше было бы встретить Рождество у елки вместе с Джоан, чем охотиться за "Манхэттенским проектом": любовь предпочтительнее служения войне.
Но вот и Сорок первая улица. Я поднялся на восьмой этаж. Секретарша с красными волосами некоторое время раздумывала, продолжать ли ей заниматься своими ногтями или же уделить свое внимание мне. Наконец взглянув на меня, она произнесла:
- Сегодня вам повезло, мистер Браун на месте. Но вы ведь собирались прийти вчера?
- Да, я собирался, но ведь никогда не поздно увидеть вас, или это не так?
- Ха-ха! - ответила она. - Сегодня состязания по боксу. Если вам удастся приобрести билеты, то я бы с удовольствием пошла.
- А я бы с большим удовольствием сходил в театр, - возразил я.
- Поговорим, когда вы выйдете от шефа, - решила она.
Она поставила на столик свой лак для ногтей и вошла в соседнюю комнату. Через две минуты она оттуда вышла.
Браун был маленьким нервным человечком. Он встал и пошел навстречу мне с распростертыми объятиями.
- Что я могу для вас предпринять? - спросил он.
- Сначала сделать стены и двери звуконепроницаемыми, - заявил я.
Он посмотрел на меня удивленно:
- У меня нет никаких секретов.
- Парочка все же наверняка есть.
Он сел на свое место и предложил мне сигарету. Я отказался.
- С 1938-го по 1942 год вы сотрудничали с немецкой секретной службой, - начал я. - За свою деятельность вы получили шестьдесят четыре тысячи двести девяносто три доллара и сорок центов. Деньги эти вы будто бы выплатили своим подручным. Вы - единственный, кто тогда уцелел при повальных арестах. И вот я здесь, чтобы получить компенсацию.
Руки и ноги у него задрожали. Глаза остекленели и стали похожи на глаза кролика, увидевшего змею.
- Кто вы? - произнес он.
- Для вас меня зовут Кеннет Смит, - ответил я. Сделав паузу, я посмотрел в окно, прикидывая,
слышит ли наш разговор красноволосая секретарша, и продолжил:
- Прибыл я из Германии, из самого Берлина. Если вы мне кое в чем поможете, с вами ничего не случится… Тогда вы поработали очень неплохо.
- Вы с ума сошли, - заявил Браун. - Тогда все было совершенно по-другому. А теперь Германия проиграла войну.
Вскочив, он стал ходить по комнате взад и вперед, размахивая руками и с трудом произнося слова. Около телефона он остановился.
- Что, если я сейчас позвоню в ФБР?.. - сказал он.
- Тогда вас повесят, - предупредил я его и добавил: - Впрочем, и меня тоже. Американская секретная служба не делает здесь различий. Тех, кто когда-либо работал против Америки, отправляют к чертям собачьим. Мне, видимо, не стоит вам даже об этом говорить.
Он кивнул:
- У меня семья, и я создал своими руками дело, дающее мне средства к существованию. Германия проиграла войну. Видит Бог, я не имел бы ничего против, если бы она ее выиграла. Я ненавижу Америку. Более десяти лет мне пришлось мыть тарелки, и каждый полицейский мог на меня накричать. Все те годы любой мог похлопать меня по плечу и сказать: "Ну ты, грязная свинья!"…
- А теперь у вас маклерская контора и прелестная секретарша, - перебил я его. - И все это за деньги, полученные вами из Берлина.
Подойдя к окну, я посмотрел на улицу и вновь повернулся к Брауну.
- Я дам вам шанс сохранить все это, - произнес я. - И навещу еще лишь раз, если вы сообщите то, что мне надо знать. Как только вы сведете меня с людьми, с которыми я хотел бы познакомиться, вы тотчас же будете свободны. Вы умрете для нас. Независимо от того, как начнут развиваться дальше события.
Мне даже стало его жаль. Мое посещение явилось для него настоящим ударом. Но к черту сентиментальность! Ведь мне-то никто не посочувствовал. Тот, кто ступил на дорогу дьявола, должен идти по ней и дальше, хочет он того или нет.
- И что же вам нужно знать? - спросил Браун.
- Все по "Манхэттенскому проекту". Название это он слышал явно не в первый раз и сразу же понял, о чем шла речь.
- Завтра, - сказал он. - Но на этом - конец.
- Да, тогда будет конец, - заверил я его. Я собрался уже идти, когда он произнес:
- Деньги-то у вас есть?
- Есть, и вполне достаточно. - Хочу дать вам совет.
- Хороший совет всегда может пригодиться.
- Парень, берите ноги в руки и отправляйтесь как можно быстрее в Южную Америку. Здесь вам ничего не светит, несчастье же с вами может случиться. Работать на Германию в такое время… На это пойдут только сумасшедшие.
- Мы с вами и есть эти самые сумасшедшие, - заметил я. - И от этого пока никуда не уйти.
Секретарши в приемной не было. Меня это вполне устраивало. И я со всеми мерами предосторожности покинул маклера. Брауна я не боялся. Мне было ясно: это он меня опасался. Он постарел и оброс жирком. Старые и жирные агенты уже не годились для грязной работы. Но они, по крайней мере, знали правила игры. Он сделает свое дело, попытавшись откупиться от нас новой информацией.
Само собой разумеется, что американские секретные службы предприняли все необходимое, чтобы засекретить атомный проект. Полностью сделать это, однако, было просто невозможно. Сколь странно ни прозвучит мое утверждение, но по будущей "хиросимской бомбе" мне работалось легко. Как известно, для ее создания требовался уран, который добывался в Северной Канаде. На этой работе были задействованы сотни и даже тысячи специально подготовленных рабочих. Такое в секрете не удержишь. Так что опытному агенту - настоящего имени мистера Брауна я не знал - не потребуется большого труда получить хотя бы сырую информацию.
Мне оставалось только ждать. О Билли и его делах слышно ничего не было. Воздух, говоря агентурным языком, был, как ни странно, чист. Но я с удвоенным вниманием относился к своему окружению, хотя оно и представлялось вполне безопасным.
За мной не шествовал по пятам ни один агент ФБР. Лишь американский Санта-Клаус преследовал меня на каждом шагу - по радио, в витринах магазинов, в рекламе. Мне казалось, что Дед Мороз в Америке был уже настроен на мир, тогда как в Германии люди собирались отмечать "праздник мира" под голыми рождественскими елками.
Мне вспомнилась Маргарет. Свою меланхолию я утопил в виски. Я представил себя восьмидесятилетним стариком, сидящим в коляске и размышляющим, как бы он повел себя, вернись к нему молодость…
Следующие два дня прошли без происшествий. Джоан навела меня на другие мысли. Самокритично рисовались мне заголовки различных газет. Например: "Последний немецкий агент с подвязанным передником помогает на кухне нашей девушке в уничтожении союзных продуктов питания".
Да, так, видимо, и будет, когда меня схватят.
Насколько я был близок к этому вечером 23 декабря 1944 года, рассказали мне потом во всех подробностях сотрудники ФБР…
* * *
В течение двух дней после неудачной попытки получить мои чемоданы в камере хранения Центрального вокзала Билли пил беспробудно. Когда он здорово пьянел, то становился совсем безвольным.
Несколько лет тому назад у него в Нью-Йорке был друг. Вероятно, теперь он сражался на Окинаве или под Аахеном. Возможность встретить его в городе была минимальной. Но он был-таки в Нью-Йорке. Дважды раненный, увешанный боевыми наградами герой войны, он работал в военной промышленности.
Билли разыскал его, рассказав выдуманную историю, в которую его друг - Том С. Уоррен - поверил. По меньшей мере вначале. Будучи совершенно разными людьми, у них было одно общее - любовь к виски.
У Билли еще имелись деньги, и они переходили из одного питейного заведения в другое. Хлопая девиц по голым плечам, они совали им под чулочную подвязку крупные купюры, приглашали кого ни попало выпить, пели и танцевали. Так продолжалось несколько дней, во время которых Том на службе не появлялся, объявив себя больным.
И вот Билли ранним утром почувствовал жуткое похмелье, от которого взвыл. Друг был несколько трезвее.
У Билли развязался язык, и он стал рассказывать обо всем с идиотской логикой пьяного человека. Болтая всякую чепуху, он упомянул "U-1230". Том стал над ним смеяться, но Билли настаивал на своем. Друг внимательно слушал. И бессвязная болтовня приобрела довольно четкие очертания.
Как быть? Том Уоррен был патриотом, прошедшим к тому же войну. Но он был другом, причем настоящим. Сообщение в ФБР было бы равносильно доносу на Билли. Да и кто побежит туда, выслушав пьяные, бессвязные речи? Но если все это было правдой? Если Билли на самом деле работал против собственной страны?
Том посоветовался со своими друзьями. Те единодушно пришли к выводу: надо немедленно обратиться в ФБР! Они напомнили Тому шпионскую историю Даша: несколько матерей и отцов были приговорены к смертной казни только из-за того, что приняли с распростертыми объятиями своих сыновей и не пошли в полицию, чтобы на них донести. Никакие смягчающие обстоятельства во внимание приняты не были: шла война. И хотя приговоры не были приведены в исполнение, двадцать лет тюремного заключения тоже не было им в радость.
* * *
Без особых стараний сотрудники ФБР прихватили Билли. Подождав, пока он протрезвеет, они приступили к допросу. И Билли сломался сразу. Им владело единственное желание: успеть вынуть голову из петли.
- Я собирался сам прийти к вам, - сказал Билли Колпоу. - В городе находится немецкий агент. Его зовут Эдвард Грин. Это очень опасный человек, сотрудник Главного управления имперской безопасности. Я прибыл сюда вместе с ним через всю Атлантику…
- Ты американец, - перебил его следователь, - а согласился на незаконную доставку в собственную страну немецкого шпиона.
- Я поступил так только для того, чтобы снова попасть в Америку. Чтобы предоставить себя в распоряжение армии и чтобы выдать немецкого шпиона. Я американец и хочу таковым остаться.
Сотрудники ФБР еще не знали, имеют ли дело с любителем пофантазировать или шпионом. Настоящие шпионы обычно так не ведут себя. То, что рассказывал Билли, вызывало сомнение.
Когда же им было предоставлено заведенное на него еще ранее дело, выяснилось, что Билли - дезертир, моряк, не произведенный в офицеры из-за не скрывавшихся им симпатий к национал-социализму.
Тогда была объявлена тревога, крупнейшая в Нью-Йорке за все время войны.
Был объявлен розыск Эдварда Грина, он же Эрих Гимпель - немецкий шпион. Естественно, операция проходила под грифом "Совершенно секретно". Гражданское население США ничего не должно было знать об этом, ибо в противном случае его покой был бы нарушен. К делу подключили всех свободных сотрудников спецслужб. Мне не было еще известно о сгущавшихся надо мною тучах, когда я размышлял, что бы подарить Джоан к Рождеству. Она решила пока не возвращаться в свою квартиру. Хотя там уже не пахло краской, девушке понравилось находиться со мной в одной квартире, где нас отделяла друг от друга только тонкая стенка. Оба мы были одиноки, а что может быть хуже, чем провести рождественский вечер совершенно одному, без друзей и знакомых.
В тот день я хотел забыть о войне и обо всем, что с ней связано. И несколько часов посвятить себе самому - вместе с Джоан… После чего мне придется навсегда исчезнуть из ее жизни. Меня все равно должны поймать, это было для меня ясно. И тогда ничего не подозревающую Джоан также привлекут к суду. За поддержку немецкого шпиона.
Нет, Джоан не должна умереть. Не должен был умереть и Пауло Санти, мой друг, предоставивший в мое распоряжение свою квартиру.
Я постоянно думал о гибельной судьбе, навстречу которой шел. Что она совсем уже близко, я еще не знал. Я не мог предполагать, что происходило во время допроса в кабинете ФБР; находившемся не так уж и далеко от моего жилища.
- Говори, свинья, или мне придется пересчитать твои ребра, - заявил, обращаясь к Билли, огромного роста сотрудник этого ведомства.
Нет, мягко с ним не обращались. Да и ни в одной стране мира к предателям не относятся снисходительно. Ко мне же позднее отношение было совершенно иным. Что касается Билли, то он сидел на стуле сгорбившись, дрожа всем телом и умирая от страха.
- Как он выглядит? Давай уточним. Ты сначала сказал, что он не очень высокого роста, а потом, что он - высокий. А как на самом деле? Говори же, свинья!
Билли от охватившего его ужаса не мог вымолвить ни слова и лишь попросил сигарету. Закурить ему дали, но с большой неохотой. И он уже в пятидесятый раз стал давать описание моей внешности. Чиновники нагоняли на него страх, проверяя, не врет ли он. А он и не думал об этом, видя проблеск надежды. Он полагал, что будет помилован, если меня арестуют по данному им описанию, хотя, по сути, сам ее, эту надежду, и придумал.
- Открывай свою пасть пошире, Билли, - сказал ему следователь, коренастый человек маленького роста. - Итак, рост твоего друга метр восемьдесят три сантиметра. А что является его любимым кушаньем? Выпивает ли он? Не левша ли он? Не страдает ли запорами или, наоборот, поносом? Не дальтоник ли он? Ходит ли в церковь? Посещает ли ночные клубы? Есть ли у него мозоли на ногах?
- Таких подробностей я просто не знаю, - ответил Билли.
- А что ты знаешь?
- Он не левша, это точно.
- Что еще?
- Пищеварение у него в порядке. Любимое кушанье - бифштексы, с которыми выпивает несколько рюмок виски. Вообще-то он пьет много, но не пьянеет.
- Дальше!
- Говорит он с акцентом.
- Это мы давно знаем. Давай что-то новенькое и не совсем обычное, если вспомнишь что-то такое.
В глаза Билли направлен свет лампы. Допрашивавшие сами находились в тени. Через каждые двадцать минут они менялись. Допрос же длился часами. И так в течение нескольких дней.
Никакой пощады или снисхождения. Никакого сочувствия. Охота на меня началась. Но газетчики еще ничего об этом не знали…
"Отчаянное немецкое наступление в Арденнах" стояло в заголовках газет под Рождество. Нью-Йорк, бывший столь уверенным в победе и даже уставший от ее ожидания, вздрогнул от неожиданности. На протяжении чуть ли не недели в городе царило нечто похожее на панику. Страх перед нацистами, страх, что война еще может продолжиться, что высадка союзников в Нормандии может оказаться безрезультатной и многое-многое другое того же порядка нашло свое отражение в темах сотен и тысяч дискуссий, проходивших в то время.
Управление ведения психологической войны вновь заработало на полную мощь. Так что любому немецкому шпиону, который бы оказался во вражеской стране как раз в эти дни, просто не повезло бы…
- Я рассказал вам все, - повторял Билли. - Больше я ничего не знаю.
- Нет ли у него каких-нибудь привычек, не совсем обычных?
- Нет.
- Подумай хорошенько или нам придется помочь тебе освежить свою память!
- Я ничего не знаю!
Следователи ФБР подошли поближе к Билли и стали внимательно его разглядывать. Лицо его осунулось. Глаза глубоко запали в глазницы. Он пытался закрыться от резкого света, падавшего ему в лицо, но безуспешно. Следователи принуждали его смотреть на них, не уклоняться от света и отвечать на их вопросы. Вопросы были те же самые, только задавались то дружелюбно, то холодно, то со злостью, то равнодушно.
- Мне пришло в голову нечто, - произнес Билли почти с облегчением: может, на этом допросы окончатся? - У него действительно есть одна необычная привычка. Когда он получает мелочь в качестве сдачи, то кладет ее в верхний левый нагрудный кармашек… Кошелек в таких случаях он не достает.
Один из чиновников кивнул своему коллеге.
К описанию разыскиваемого немецкого шпиона добавилась еще одна деталь. Сообщение это получили все полицейские участки. Повсюду были расставлены наблюдатели - участники открывшейся охоты на меня. Размах был поистине американским - без учета расходов, потраченного времени и количества задействованных людей.
Но об этом я еще не знал.
Я договорился о встрече с мистером Брауном в закусочной на Тридцать первой улице. Он пришел туда вовремя, один. У него были все основания вести со мной честную игру.
- Моя машина стоит около дверей, - сказал он. Мы сели в старенький "паккард" и поехали, колеся вдоль и поперек по улицам города.
- Я узнал довольно многое, - произнес он. - Могу ли я положиться, что это будет наша последняя встреча?
- Если меня удовлетворит ваша информация, то да.
На очередном светофоре загорелся зеленый свет. Браун нажал на газ.
- Атомная бомба через несколько месяцев будет готова к применению.
- Через сколько месяцев?
- Месяцев через пять, самое большее - шесть.