Не знаю, как долго мы сидели молча, наслаждаясь выпавшим на нашу долю счастьем. От свечей остались лишь огарки, и их пришлось потушить. Свет их более не освещал лицо Джоан, но волшебство и нежный запах ее духов продолжали витать в помещении.
- Странно, - произнесла Джоан, - мы ведь почти ничего не знаем друг о друге. Но еще более странно то, что никто из нас даже не спросил другого, кто он, чем занимается, откуда взялся. Думаю, пусть все так и остается. - На ее лбу образовались две небольшие складочки. - У меня такое ощущение, будто я знаю тебя целую вечность, - продолжила она.
- Я чувствую то же самое, - промолвил я.
Мы поцеловались. И я забыл обо всем - о времени, обстоятельствах, своем задании, об охоте, ведущейся за мной. Человек-машина, агент абвера под номером 146, лицо, выполнявшее любые задания, не спрашивая, для чего они, для кого и против кого направлены, на несколько часов умер. Я прочувствовал, что являюсь таким же человеком, как и другие, человеком со своими радостями и заботами, собственным сердцем и правом на жизнь, которое у меня не смогли отнять никакая власть, никакая система, никакое государство.
Именно это я понял тогда в Нью-Йорке, одном из самых больших городов мира, в котором меня разыскивали. В рождественский вечер 1944 года в объятиях Джоан…
- Ты останешься со мной? - спросила она.
- Я этого еще не знаю, - ответил я.
- Ты меня скоро забудешь?
- Нет, и это я знаю совершенно определенно, тебя я никогда не забуду.
- Любопытно, - проговорила она, - с тобой я знаю заранее, что ты скажешь.
Наступила полночь. По радио передавали звон колоколов, потом зазвучали хоралы.
Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу. Я был счастлив, что так все случилось. Что я держал в своих руках Джоан, а не гонялся в Голландии за британским агентом и не лежал полупьяный на уже нечистом ковре среди подвыпившей братии в Испании.
Ночь предъявила к нам свои права. На столике тикали часы. Звук этот отдавался во мне болью: как было бы хорошо, если часов не было бы вообще. Счастье, которое я испытывал, стало болезненно давить на меня.
Джоан уснула. Она улыбалась, лежа совсем тихо и повернув лицо ко мне. Я открыл окна, и в комнату стал поступать прохладный воздух. Я прикрыл девушку одеялом, чтобы она не простудилась.
Но тут во мне опять проснулся агент, заявивший о себе бескомпромиссно. Часа два я пытался отчаянно предать хотя бы на время забвению то, о чем мне настойчиво напоминало сознание.
Жизнь меня не очень-то щадила: я видел, как умирали друзья, а когда измерял ширину ворота, то мне казалось, что я ощущаю прикосновение потных рук палача. Я пережил тихое отчаяние в тюремной камере, чувство безысходности, безжалостное давление времени, убивавшего во мне жизнь день за днем, час за часом. Влекомый потоком событий и будучи не в состоянии что-либо изменить, я попадал в ситуации, о которых не хотелось бы вспоминать.
Теперь мне надо было самому броситься в этот поток, покинув спящую, улыбающуюся Джоан, которая была рада от сознания того, что проснется у меня под боком. Я должен был отказаться от счастья этого вечера, праздничной атмосферы уютного жилища, взять свой чемодан и уйти. В холодный Нью-Йорк, город в сердце вражеской страны. Да я и сам был врагом для людей, праздновавших Рождество, шпионом страны, которая фактически проиграла войну.
Я подумал было разбудить Джоан и все ей объяснить. Я был уверен, что она на меня не донесет. Но это будет ее погибелью, так как ее привлекут к ответственности за укрывательство немецкого шпиона. Военный трибунал не признает никакой любви и не знает пощады. И она будет приговорена к смертной казни. Безумный, безжалостный патриотизм - чудовище, вскормленное войной, - не оставит ей никаких шансов.
Нет, этого делать нельзя, пока у меня есть хоть какая-то искорка благоразумия. Пока сохраняется чувство ответственности. Пока я ее люблю.
Она повернулась во сне. Лицо ее стало видно еще отчетливее. Света было достаточно, чтобы разглядеть ее черты, которые я старался запомнить, так как больше никогда не увижу ее! Я не имел права объяснить ей, почему ушел не попрощавшись, почему был вынужден так поступить и сделать ей больно. Она, скорее всего, не сможет этого понять. Увидев, что меня нет, она начнет плакать, ощущая неизбывную горечь в душе. Станет проклинать случай, сведший нас вместе, ненавидеть счастье, соединившее нас на несколько часов.
Нет, я не смогу этого сделать! Тихонько я подошел к ней поближе. Я должен остаться, сказал я себе. Надо послать все к черту и сохранить наше счастье. Война скоро кончится, практически даже закончилась. Я признаюсь ей, какую роль играл в этой войне. Она все поймет и говорить на эту тему больше не будет. Деньги у меня были. Я владел испанским языком и знал обычаи и нравы Южной Америки. Я знал, куда надо уехать, чтобы скрыться от преследования. Знал, где меня никто не будет искать. Она поедет вместе со мной. Нужно только выждать каких-то два-три дня, и тогда нам это удастся, мы укроемся в безопасном месте. Возможно, нам придется поехать раздельно. В этом случае Джоан ничем не будет рисковать. Я знал, как делаются такие дела, как следует пересекать границы и держать в узде свои нервы. Хоть раз в жизни моя работа сослужит мне хорошую службу.
Она и не подозревала, какая борьба шла в моей душе, какие сомнения ее терзали. Не знала она и того, что ее будущее неразрывно связано с моим прошлым.
Встав, я собрал свои вещи и достал чемодан из-под дивана, на котором она спала. Я надеялся, что от шороха она проснется и не заставит меня одного принимать трудное решение.
Но Джоан продолжала спать. Сквозь открытое окно в комнату проникли клочья тумана, и я закрыл его. Вынеся вещи в коридор, подумал, что надо бы написать ей хоть несколько слов. Но делать этого не стал и, еще раз обернувшись, направился к двери.
* * *
Я пренебрег даже простейшей осторожностью, так как мною овладело равнодушие. Уйдя от Джоан, я не мог уже здраво рассуждать и мыслить.
Остановив такси, поехал прямо в одну из гостиниц. Мне было безразлично, есть ли там сотрудники ФБР или нет и когда, наконец, задержат меня: сразу же или чуть погодя. Хотелось только, чтобы все это скорее закончилось.
Свой чемодан я поставил прямо около регистратуры. Достаточно было лишь его открыть, и доказательства моей преступной деятельности были бы налицо. Купив бутылку виски, отправился вместе с нею спать. На следующий день проделал то же самое.
Рождественские дни прошли. Я полностью позабыл, чему меня учили в агентурной школе. Возможно, если бы я вел себя "профессионально", со мной не произошло бы то, что произошло.
Я начал перепроверять сведения, полученные от Брауна, ни разу не обернувшись даже, чтобы выяснить, не следует ли кто за мной. Я был как бы в шорах, но посещал библиотеки и газетные архивы, беседовал с инженерами и рабочими, задавая незавуалированные вопросы.
Конечно, "Манхэттенский проект" был строго засекречен, но ни одна страна в мире не сможет скрыть работы по созданию атомной бомбы. И США не были тут исключением. Взять хотя бы уже то, что путь, который проделывал уран, добываемый на севере Канады и поступавший - правда, в меньших объемах - из Бельгийского Конго, можно было довольно легко проследить.
Для охлаждения атомного реактора необходимо огромное количество воды. На реке Колумбия был в связи с этим сооружен водоотвод. От меня не укрылось и то, что в Ок-Ридже, штат Теннесси, всего за несколько месяцев как из-под земли выросло огромное шестиэтажное заводское здание.
Не остались без проверки и полученные мною сведения об испытательных полетах, в ходе которой выяснилось, что с Тихого океана для этих целей были откомандированы два опытных офицера. Это были летчики с "Б-29", крупнейшего в то время американского стратегического бомбардировщика. В Аризоне они занимались на первый взгляд бесполезным делом, взмывая время от времени в воздух с макетом сверхтяжелой бомбы. Пилоты не имели ни малейшего представления, зачем они делают это.
Сжав зубы, я снова стал проявлять осторожность. Мое сообщение о том, что удалось мне разузнать, может предотвратить большую беду, если германское правительство будет своевременно оповещено о страшной опасности, нависшей над нашей страной. И если в Берлине поверят моему сообщению…
Я собрал передатчик, правда, не без труда. К семнадцати часам по нью-йоркскому времени к радиосвязи все было готово. Составив донесение, я увидел, что текст получился слишком уж длинным. Перечитав его несколько раз, убрал слов пятьдесят. После этого закодировал сообщение и заучил его наизусть. Написав шифровку на бумажке, сократил ее еще на целое предложение. Рассчитав, что радиосеанс потребует минут восемь или даже десять, я стал работать на ключе. Сможет ли ФБР запеленговать меня в Нью-Йорке? Считали ли там возможным, чтобы немецкие шпионы передавали отсюда свои сообщения?
На мои позывные через несколько минут пришел ответ. Я был снова совершенно спокоен, поскольку находился в родной стихии. Уложился в расчетное время и получил подтверждение, что мое сообщение дошло до адресата.
Первая часть задания была выполнена. Как в Берлине расценят мое сообщение? Не бросят ли его в корзину для мусора, как это не раз бывало с важными донесениями, которые мое начальство не осмеливалось докладывать Гитлеру? Или ему попросту не поверят? Или решат, что я проникся пацифистскими настроениями? А может, придут к заключению, что я передал какую-то чепуху, чтобы набить себе цену? Все это было бы в порядке вещей. И если бы случилось что-то подобное, я бы не удивился. Когда же война завершилась, я убедился, что был прав, строя пессимистические предположения.
* * *
Вторая часть моего задания заключалась в совершении диверсионных актов: я должен был создать боевую группу, которая с помощью взрывчатки вывела бы из строя наиболее важные производственные участки головного завода американской атомной промышленности. В Южной Америке в помощь мне были подготовлены люди. Имелись и деньги. Неизвестно было, однако, сколь надежны будущие мои соратники и многое ли могут сделать в сложившейся ситуации деньги. Я не исключал, что весь этот план был всего-навсего блефом.
К чему все это? - задавал я себе неоднократно вопрос. Что это даст? Действительно ли я обязан выполнять все, что предусмотрено планом операции? Почему бы не бросить ко всем чертям все дела, как уже сделали многие? И не только исполнители, но и руководители?
Согласно договоренности, на связь с доверенными лицами в Перу я должен был выйти, опубликовав объявление в одной из южноамериканских газет. Безобидный текст, содержания которого я уже не помню, стал бы для них приказом немедленно прибыть в Нью-Йорк.
И я опубликовал объявление.
В той же газете эти люди должны были поместить в свою очередь объявление, которое подтвердило бы, что все идет у них по плану. Чтобы не пропустить его, мне надо было ежедневно покупать эту газету. Продавалась же она лишь в нескольких крупных киосках города, где меня и поджидало злосчастье…
Последний день 1944 года начался для меня как обычно. В номере было жарко. Побрившись, я выпил в буфете чашечку кофе. Настроение было плохое, усугубившееся после того, как я покинул Джоан. У меня постоянно возникало желание вернуться к ней. Что она сейчас делает? Что она думает обо мне? Как перенесла то утро?
Я знал, где находится ее магазинчик мод, и несколько раз проходил мимо. Мне хотелось вновь встретиться с нею: ведь у меня не было даже ее фотокарточки. Я постоянно видел перед собой ее лицо, глаза и руки. От этого можно было сойти с ума.
В час дня я съел два бифштекса, поскольку вдруг почувствовал голод. Гарнир из жареной картошки был -великолепен. После этого купил несколько газет. Пропустив военные сообщения, стал читать речь Рузвельта. Мне он не нравился. Затем просмотрел криминальную хронику.
Неподалеку от ресторана, в котором пообедал, находился кинотеатр. Купив входной билет, стал смотреть кинофильм о Диком Западе. Он оказался длинным, неинтересным и скучным, так что через полчаса я покинул кинозал.
Я опять стал внимательно приглядываться к прохожим. И убедился, что за мной никто не следит. Нью-Йорк готовился к Новому году, который мне теперь придется отмечать в одиночку. Я не представлял еще где…
Шел я к площади Таймс, расположенной в самом сердце города. Погода была пасмурной.
На площади я застал несколько сот человек. Одни из них собирались повеселиться, другие просто слонялись, а третьи были заняты каким-либо делом. Справа от меня разместился газетный киоск, в котором продавалась требовавшаяся мне газета.
Сначала я прошел мимо киоска, что проделывал всякий раз, когда покупал там газеты. Около окошечка толпилось несколько покупателей - не менее четырех. Они клали по очереди свои центы на блюдце и брали что им нужно. Несколько человек, как и обычно, стояли возле стенда: всегда ведь находятся люди, с любопытством рассматривающие выставленные газеты и журналы.
Я прошел мимо киоска еще раз. За мной шли два подростка, которые, громко смеясь, обменивались впечатлениями о танцевальном вечере. Впереди на костылях ковылял инвалид в военной форме. У людей, попадавшихся ему навстречу, заметно менялось выражение лиц. Посреди площади непрерывным потоком двигались машины. Какая-то женщина уронила свой пакет. Я поднял его и вручил ей. Она с улыбкой поблагодарила меня.
Подойдя к киоску, я взглянул направо, затем налево. Вроде бы ничего подозрительного. Людей, стоявших по двое, поблизости видно не было. Их-то я и опасался.
Несколько секунд мне пришлось подождать. Во время этой вынужденной паузы я сделал вид, что рассматриваю заголовки газет, будто бы еще не решив, что купить. Взяв две, я попросил и южноамериканскую газету.
- Минуточку, сэр, - произнес продавец и стал рыться под прилавком, пока, наконец, не нашел нужную. - Их спрашивают очень редко, - пояснил он мне. - Если она нужна вам постоянно, я буду откладывать ее специально для вас.
- Я не местный, - ответил я, - однако спасибо за предложение.
За газеты вручил ему доллар.
- А у вас нет мелочи?
- К сожалению, нет.
Продавец дал мне сдачу - двадцать пять центов, педантично отсчитав их. Я небрежно положил их в левый верхний нагрудный карманчик пиджака. За эту глупую привычку мать всегда ругала меня.
Газеты нарочно сунул в карман пальто, положив южноамериканскую между двумя другими, чтобы ее не было видно. И пошел дальше. Какой-то мужчина, мимо которого я проходил, закурил сигарету, внимательно глядя на зажженную спичку. Мимо нас, громко распевая что-то, прошествовала группа молодых солдат.
- Минуточку, сэр, - произнес мужчина с сигаретой.
В этот момент, как по волшебству, около нас оказался еще один человек.
- Вы не Эдвард Грин?
- Нет, - ответил я. - Меня зовут Джек Миллер.
- Называйте себя как хотите, - сказал второй, только что подошедший мужчина. - Вы арестованы.
Хорошо зная свое дело, они тотчас же заключили меня в середину, так что пытаться бежать было бессмысленно. Со стороны все выглядело вполне пристойно, и поэтому никто из нескольких сотен людей, находившихся на площади, не обратил на нас никакого внимания.
- Меня зовут Нельсон, - произнес один из мужчин, плотный и коренастый парень с круглой головой и живыми глазами, показывая свой жетон. И добавил: - Здесь не место для беседы. Пройдемте с нами!
За газетным киоском было небольшое помещение, использовавшееся иногда сотрудниками ФБР. Туда-то мы и направились.
- Хотел бы я, наконец, знать, чего вы от меня хотите, - начал было я.
- Это я вам сейчас объясню, - сказал Нельсон с улыбкой, закуривая новую сигарету и показывая на своего коллегу. - Разрешите представить вам мистера Джилля, господин Грин.
- Я не Грин, черт бы вас побрал!
- Покажите свои документы.
Я достал удостоверение личности на имя Джека Миллера.
- Хорошие документы изготавливают у вас в Германии! - с одобрением бросил он.
И мне окончательно стало ясно, что я угодил в западню. Удивляло только то, что агенты ФБР не посадили меня сразу же в машину и не повезли в следственную тюрьму.
- Итак, мистер Миллер, - произнес Нельсон, - где вы проживаете?
- Я приехал из Чикаго.
- А где вы там живете?
Я назвал адрес, который заучил наизусть. Он его записал в блокнот.
- Как долго вы находитесь в Нью-Йорке?
- Десять дней, - ответил я.
- А что вы здесь делаете?
- Я здесь по делам.
- Так-так, - произнес он. - Ну конечно! Должен передать вам привет!
- От кого же?
- От Уильяма Колпоу, которого называют также Билли. Он ждет вас уже четырнадцать дней.
- Я такого не знаю.
Джилль подошел к телефону и набрал номер. Было занято. Выругавшись, он набрал снова. На этот раз ему повезло.
- Он у нас, - произнес он в трубку. - Приезжайте… Нет, можете быть спокойны, всякое недоразумение исключено.
Нельсон продолжал допрос:
- Я хочу вам кое-что сказать. Около пяти недель тому назад вы высадились в бухте Френчмен. Вас было двое. После этого вам удалось добраться до Бостона. И уже из Бостона вы попали в Нью-Йорк. В Нью-Йорке ваш друг украл у вас чемоданы. Но вы сумели вернуть их назад, разыскав свою кладь на Центральном вокзале, - просто невероятно, как ухитрились вы сделать это! В них находились порядочная сумма денег, бриллианты и передатчик. Готов поспорить, что вы успели уже передать в Германию сообщение. Да, мы уже давно ждем вас. Вы продержались удивительно долго. Дольше, чем ваши предшественники. И еще: работали вы практически без ошибок. - Достав "смит-и-вессон" последней модели и покрутив немного его в руке, он показал им на окно и продолжал: - Единственная ваша ошибка заключалась в том, что вы сразу же после высадки не вогнали Билли пулю в лоб. Любой американец только одобрил бы ваш поступок.
- В следующий раз так и сделаю, - пообещал я. Улыбнувшись, он похлопал меня по плечу:
- Отлично, что вы, наконец, стали рассуждать благоразумно.
Мне было ясно, что изображать из себя задержанного без всяких на то оснований американца было уже бессмысленно. Они арестовали Билли - и он меня предал. В этом уже не было никаких сомнений. То, что им было обо мне известно, я мог с легкостью подтвердить. Чего же они не знали, надо было во что бы то ни стало скрыть. Я подумал о Джоан, о Санти и Брауне, о доверенных людях в Южной Америке. Все они находились в большой опасности. Все они погибнут, стоит мне только открыть рот.
- Где вы размещаетесь в Нью-Йорке? Я помедлил с ответом.
- Если вы не скажете это сами, завтра же во всех газетах будет помещена ваша фотография. Можете заключить со мной пари, но завтра вечером мы будем уже знать ваш адрес. Поверьте мне.
- Хорошо, - сказал я. - Я остановился в гостинице "Пенсильвания", в номере 1559.
- Я рад, что вы ведете себя благоразумно. К сожалению, мне придется вас обыскать. Достаньте содержимое ваших карманов.
Я выложил все на стол: расческу, нож, два носовых платка, портмоне и несколько пачек долларов.
Джилль пересчитал деньги - более десяти тысяч долларов.
- Вы носите с собой большую сумму денег.
- Это старая моя привычка.
- Пожалуйста, проверьте ваши карманы, не забыли ли вы еще чего, - сказал Нельсон. - Если вы скроете что-то, я получу нагоняй.