- По моим расчетам, - рассуждал Регин, - война должна закончиться в мае сорок пятого. Таким образом, мы не дотягиваем до нашей победы четыре недели. Как решить эту проблему, я не знаю. В общем, сами посудите. Слушание дела начнется шестого февраля и продлится не менее недели. Через четыре недели после вынесения приговора он будет утвержден. Это произойдет где-нибудь в конце второй недели апреля. Война же, считаю, окончится во вторую неделю мая. И эти-то вот остающиеся проклятые четыре недели могут оказаться для вас роковыми.
Я попал в довольно странное положение. Мой единственный шанс уцелеть состоял в скорейшей капитуляции моего отечества. И то, что я вынужден был рассчитывать на полное поражение собственной страны, было ужасно. А ведь мой брат погиб под Сталинградом, а отец был ранен в Первую мировую войну. И лучшие мои друзья, подобно миллионам других таких же немцев, как и они, пали как на Севере, так и на Востоке и Западе "за фюрера, народ и отечество". Правда, потом оказалось, что в последний момент самый главный виновник всего этого, которому народ должен был бы быть благодарен за "величие Германии", дезертировал в небытие…
Мои охранники делали все возможное, чтобы как-то подбодрить меня. Однако главным моим врагом оставались мои мысли. День и ночь я размышлял о том, что было сделано не так или упущено. Передо мной вставали видения, которые могли бы заинтересовать психиатра. Я то ехал в "кадиллаке", то купался в Майами, то целовал прекрасных женщин, заказывал у портных шикарные костюмы, угощался раками, расплачиваясь за них тысячедолларовыми купюрами. Я покупал драгоценности, пил шампанское и ел ложками черную икру, которую в общем-то не слишком и любил.
А вот передо мной появился отец.
Я ясно видел его изможденное, покрытое морщинами лицо, переживал вместе с ним его голод, страх перед бомбами, его тревогу обо мне: я был тем последним, что у него еще было. Он не имел ни малейшего представления, где я находился, и не мог знать, в каком положении я оказался.
Моему ведомству в Берлине конечно же все уже известно, но там и не подумают что-либо сообщать ему. Впоследствии мне рассказали, что, когда доктор С. из Главного управления имперской безопасности узнал о моем аресте, он долго чертыхался.
Тогда же было проведено совещание сотрудников ГУИБ, на котором зашел разговор о том, сломаюсь ли я в ФБР или нет. Большинство считали, что я должен выдержать. Они оказались правы. Мне удалось сохранить в тайне имена людей, работавших на нас в Америке. И дело тут было не только в моей стойкости, но и конечно же в исключительно гуманном обращении со мной в ФБР, где даже не была предпринята сколь-либо серьезная попытка выжать из меня нужную информацию.
Естественно, моя судьба не слишком взволновала моих коллег в Главном управлении имперской безопасности. Все они были заняты главным образом сами собой, собираясь бежать из Германии, например в ту же Испанию, где рассчитывали надежно укрыться. А один из них, преисполненный заботы о личном благополучии, воспользовался моими золотыми часами и некоторыми личными ценными вещами, оставленными мною там в сейфе перед отплытием к берегам США…
* * *
Дело мое по-прежнему держалось в секрете. Мне до сих пор непонятно, каким образом ФБР и армии удалось не допустить выхода на меня вездесущих газетчиков. Ни о какой истории Гимпеля нигде не было слышно. Но в правительственных кругах знали о нашей высадке с подводной лодки в бухте Френчмен. Президент Рузвельт лично распорядился провести судебное разбирательство моего дела в надлежащем порядке и осудить меня по всей строгости закона. Так что бывшему агенту абвера номер 146 была оказана высокая честь.
Приказ о судопроизводстве - подписал генерал Терри. Судьями были назначены полковники Клинтон Херольд, Латроп Бюллен и Джон Грир. В качестве присяжных заседателей в зале суда находились постоянно подполковник и три майора. Сторону обвинения представляли майор Роберт Керри и подполковник Кеннет Граф. Генеральный прокурор Соединенных Штатов, к которому все обращались "ваша милость", присутствовал на заседаниях трибунала в качестве наблюдателя и советника. Рядом с ним обычно сидел прокурор штата Нью-Йорк.
Судебные заседания проводились в одном из правительственных зданий Нью-Йорка, в котором располагалась штаб-квартира второго армейского командования. Меня привозили туда в закрытом автомобиле. В наручниках. Билли доставляли на другой машине, так как соблюдался принцип нашей изоляции друг от друга. Мы были не против, поскольку между нами давно уже пролегла полоса отчуждения.
Только теперь я заметил репортеров. Они не знали ничего по существу дела, но приготовления к судебному процессу от них не укрылись. С фотоаппаратами и телекамерами они пытались прорваться сквозь кордон военной полиции, но безуспешно.
Как только я вошел в здание, наручники с меня были сняты: перед судьями я должен был появиться как свободный гражданин. В коридорах было очень чисто. Да и само здание, недавно построенное, не выглядело мрачным. Зал заседаний находился на первом этаже. Он был не слишком большой, так что свободных мест там не осталось. Публика в основном состояла из морских и армейских офицеров. Их присутствие здесь было вполне объяснимо: ведь армия и флот пытались переложить друг на друга вину за мою прошедшую столь удачно высадку с подводной лодки. Среди многих свидетелей, приглашенных на судебное заседание, находились и старшие офицеры береговой охраны, выходившие для дачи показаний с сильно покрасневшими лицами.
В судебный зал впервые я был введен 6 февраля ровно в девять часов утра. По обе стороны от меня шествовали военные полицейские, подобранные из числа награжденных за боевые подвиги орденами и медалями (их присутствие объяснялось в значительной мере тем обстоятельством, что все американские суды стараются произвести наибольший эффект на общественность, разыгрывая самые настоящие представления). На столе председательствующего лежал огромный деревянный молоток. Над столом развевался американский национальный звездный флаг. С висевшего на стене портрета, заключенного в деревянную раму, на меня взирал безучастно президент Рузвельт.
Все сразу же уставились на меня. Я сел на скамью между своими защитниками, кивнувшими мне ободряюще. Через минуту в зал был введен Билли, встреченный публикой враждебно, с шушуканьем.
Перед началом заседания все, кто находился в зале - судьи, представители обвинения и защиты, присяжные заседатели и публика, - встали для принятия присяги о сохранении в тайне всех подробностей данного процесса.
Председательствующий, полковник Клинтон Херольд, бывший, как и все члены суда, в военной форме, взял деревянный молоток и трижды ударил им торжественно о крышку стола. Он был высокого роста, подтянут, несмотря на седые волосы, и имел здоровый цвет лица. Говорил он медленно, обдумывая каждое слово и исключительно четко выражая свои мысли. Смотрелся полковник не хуже любого кандидата в президенты, выступавшего по телевидению.
- Заседание считаю открытым! - объявил он.
Обвинитель, майор Керри, тут же вскочил со своего стула. Майор был небольшого роста, черноволосым, с бледным напряженным лицом и темными жесткими глазами. Он говорил отчетливо и убедительно. Естественно, армия выставила своего лучшего обвинителя.
Утром мой охранник сказал:
- Будьте осторожны с Керри: парень этот чертовски опасен.
С майором я уже встречался. Согласно протоколу, он должен был предъявить мне наедине обвинительное заключение в письменном виде и объявить о моем предании суду. А выслушать его я должен был как свободный гражданин. Поэтому наручники с меня были сняты. Мне бросилось тогда в глаза, что он держал свою правую руку за спиной. Я решил, что после ранения на фронте у него выработалась привычка прятать задетую пулей руку. Позже, однако, узнал, что в руке у него был снятый с предохранителя пистолет. Поскольку в обвинительном заключении говорилось обо мне как о весьма опасном немецком шпионе, он посчитал такую меру предосторожности нелишней…
- Если высокий суд не возражает, - начал Керри, явно играя на публику, - то я приступлю к изложению обвинения. Дело называется "Соединенные Штаты Америки против Эриха Гимпеля и Уильяма Колпоу".
- Мы слушаем вас! - произнес председательствующий.
Майор принял картинную позу, голос его зазвучал на более высоких нотах. Сразу было видно, что этот человек уже сотни раз стоял перед судом. Я же впервые оказался на скамье подсудимых и страшился не только приговора, но и самого судебного процесса.
Я внимательно рассматривал членов суда, переводя взгляд с одного на другого и ощущая при этом, что между ними и мной находится невидимая, но непреодолимая преграда.
- Заключенные Эрих Гимпель и Уильям Колпоу, - продолжил Керри, - являясь врагами Соединенных Штатов и действуя по заданию руководства Германской империи, ведущей с нами войну, в ноябре 1944 года проникли в штатском и тайно сквозь американскую береговую охрану на территорию США с целью шпионажа в нашей стране и осуществления других видов подрывной деятельности. Обвинение готово представить необходимые доказательства.
Произнеся это, Керри не спеша сел на свое место, откинулся на спинку стула и стал перелистывать документы и записи, демонстрируя явную скуку. Председательствующий посмотрел на него. Обвинитель снова встал, сделал несколько шагов в мою сторону и, глядя на меня, повысил голос:
- Сейчас я задаю вопрос обвиняемому Эриху Гимпелю, признает ли он себя виновным?
Я встал, но один из моих защитников, майор Хейни, вмешался и сказал, обращаясь к председательствующему:
- Перед началом судебного процесса я как защитник мистера Гимпеля хотел бы сделать одно заявление.
- Пожалуйста, - разрешил тот.
Хейни выдержал небольшую паузу, затем произнес:
- Высокий суд, вы рассматриваете здесь дело двух человек, один из которых - немец, а другой - американец. Германия и Америка, будучи заклятыми врагами, находятся в состоянии войны друг с другом. Защита придерживается мнения, что негоже судить вместе предателя своей страны Колпоу и немецкого патриота. Каждому в этом зале известно, что Колпоу - самый презренный из американцев, когда-либо представавших перед судом. Защита опасается, что справедливое возмущение в отношении поступка Колпоу может автоматически перенестись на нашего подзащитного, на деяния которого следует смотреть другими глазами.
Председательствующий прервал его:
- Следовательно, вы хотите, чтобы мы вели расследование двух различных дел?
- Именно это я имел в виду, - ответил Хейни. Кёрри тут же попытался отклонить предложение
Хейни, приводя различные юридические аргументы. Члены суда явно колебались. Разразилась ожесточенная юридическая перепалка, длившаяся целых два часа. Половину из сказанного я так и не понял. Мои защитники утверждали, что в результате раздельного рассмотрения двух дел - моего и Колпоу - вместо того, чтобы смешивать их, судебный процесс намного упростится, обвинение же говорило об обратном. В заключение судейская коллегия удалилась на час на совещание…
Председательствующий вновь ударил молотком по столу и объявил:
- Ходатайство защиты обвиняемого Гимпеля отклонено. - Затем обратился к майору Керри: - Продолжайте.
Майор снова подошел ко мне:
- Я спрашиваю обвиняемого Гимпеля, как он относится к предъявляемому ему обвинению.
Я встал. Меня охватило странное чувство, когда на меня вдруг уставились сотни глаз. Мало разбираясь в юридической казуистике, я поступил, как мне советовали мои защитники. Мне подумалось только, не странно ли прозвучит мое заявление о невиновности, тогда как в ходе предварительного расследования я признался, что прибыл в Америку с важным шпионским заданием. Попытавшись скрыть дрожь в голосе, я произнес, глядя прямо перед собой:
- Я не считаю себя виновным.
Такой же вопрос был задан Колпоу. Он в свою очередь также ответил, что невиновен.
Керри начал обосновывать каждый из пунктов обвинения. Он похвалил ФБР за проделанную этим ведомством кропотливую работу, в ходе которой его сотрудникам удалось проследить буквально каждый наш шаг на американской земле. Кроме того, фэбээровцы выяснили подробности нашей предыдущей деятельности, описав, в частности, путь, проделанный Билли из Бостона в Берлин. Майор смог даже назвать имена немецких чиновников, с которыми встречался перебежчик. Предъявив отзывы из Морской академии, он доказал, что бывший морской кадет поддерживал коллаборационистские связи с немецкими дипломатическими миссиями на территории США. Что же касается меня, то рассказ майора Керри содержал как действительное, так и вымышленное, завышенное и заниженное. Тем не менее было удивительно, с какой тщательностью Федеральным бюро расследований были собраны сведения о моем прошлом.
Обед прошел с опозданием. Председательствующий прервал заседание всего на час, и оно возобновилось в шестнадцать часов. Обвинитель продолжил свою речь деловито и без эмоций, подобно школьному учителю, рассказывавшему, скажем, о битве в Тевтобургском лесу. Я даже не понимал, почему мне охарактеризовали его как особо фанатичного и агрессивного человека. Но скоро мне стало ясно, что так оно и есть.
Закончив изложение наших биографий, Керри сказал:
- Высокий суд, я доложил подробности высадки обоих обвиняемых с подводной лодки на наш берег с целью осуществления подрывных действий, направленных против американского народа, проследил их путь через Портленд и Бостон до Нью-Йорка и каждый их шаг в Нью-Йорке. За дверью ждет целая армия свидетелей, и мы можем перейти к их допросу. Но прежде мне хотелось бы рассмотреть еще один вопрос.
Его кажущаяся сонливость и педантичная деловитость вдруг исчезли. Он сразу же превратился в холодного, энергичного и циничного человека. Голос его зазвенел, взгляд заскользил от обвиняемых к защитникам и затем обратился на судей и публику.
- Хочу довести до вашего сведения информацию о тех злодеяниях, которые были совершены обвиняемыми. Дело в том, что это только так кажется, будто им не удалось приступить к выполнению агентурных заданий.
Он сделал паузу, после которой голос его зазвучал еще громче и проникновенней, а глаза засверкали фанатичным блеском.
- Я утверждаю, что за появление этих людей на нашей земле заплатили своими жизнями сорок семь американских моряков. У меня имеется доказательство, что Гимпель передал по рации координаты сухогруза "Корнуэлис" командиру немецкой подводной лодки "U-1230", после чего тот торпедировал судно.
- Я протестую, - воскликнул мой защитник майор Хейни. - Этот случай не имеет никакого отношения к рассматриваемому обвинению.
- Это мы еще посмотрим, - возразил Керри.
- Протест отклонен, - заявил председательствующий. Откинувшись на спинку стула, он добавил вполголоса: - Суд не намерен каким-либо образом ограничивать обвинение, как и права защиты. Продолжайте, майор Керри.
По лицу Керри скользнула улыбка. Он был в своей стихии. Теперь, когда он слегка наклонился вперед, он и вовсе казался совсем маленьким и тщедушным. Но с этого самого момента обвинитель стал наносить удар за ударом решительно, безостановочно и безжалостно.
- Прошу пригласить в качестве свидетеля капитан-лейтенанта Франка Гордона.
Полковник согласно кивнул.
Мужчина, вышедший к свидетельскому подиуму, выглядел как типичный американский морской офицер. Он был среднего роста, крепкого телосложения, с обветренным загорелым лицом. На вопросы отвечал громко, по-военному, не глядя по сторонам..
- Господин капитан-лейтенант, - начал опрос Керри, - где вы проходите службу?
- В штабе войск, дислоцированных на Атлантическом побережье США.
- Чем вы там занимаетесь?
- Осуществлением контроля за прибрежным районом.
- Объясните это, пожалуйста, подробнее.
- В мою задачу входит организация патрулирования в указанном районе в соответствии с планом с применением как воздушных, так и морских средств.
- Следовательно, вы координируете свои действия и с авиацией?
- Так точно, сэр! Мы осуществляем охрану прибрежной зоны в тесном взаимодействии с военно-воздушными силами.
- В чем состоит военный аспект вашей задачи?
- При обнаружении врага мы должны нанести по нему удары и уничтожить его, с тем чтобы обеспечить безопасность морского судоходства.
Капитан-лейтенант произнес все это быстро и без всякого раздумья. Сразу же было видно, что он выучил назубок не один десяток инструкций.
Я еще не представлял, какую цель преследует майор Керри. О драме, произошедшей 3 декабря в открытом море, я ничего не слышал. Это был единственный пункт обвинения, к которому я не имел никакого отношения. Однако, по-видимому, обвинитель старался приписать его мне для оказания психологического воздействия на аудиторию.
- Выходит, противолодочная защита также входит в вашу компетенцию? - продолжал задавать вопросы Керри.
- Само собой разумеется, сэр, - подтвердил Гордон.
- Когда вы зарегистрировали последнее нападение подводных лодок противника на наши суда?
- Я протестую! - воскликнул мой защитник. - Это не относится к делу.
- Позвольте мне решать самому, каким образом доказывать выдвинутые обвинения, - резко возразил Керри.
Председательствующий в их перебранку не вмешивался, но, поскольку она затянулась, произнес наконец:
- Суд считает заданный вопрос обоснованным. Возражение отклоняется. Продолжайте, майор.
Керри провел языком по губам и протянул капитан-лейтенанту какую-то бумагу.
- Это доклад о торпедировании сухогруза "Корнуэлис". Вам знакома эта подпись?
- Так точно, сэр. Это подпись адмирала Феликса Джиго, командующего северной группой охраны побережья.
Майор молниеносно повернулся к председательствующему и положил документ на его стол.
- Представляю этот документ в качестве доказательства обвинения.
- Я решительно протестую! - крикнул Хейни.
- Почему? - спросил председательствующий.
- Обвинение постоянно отклоняется от рассматриваемого нами дела. Потопление сухогруза не имеет никакого отношения к предъявленному обвинению. Обвинитель пытается ссылкой на сорок семь погибших моряков с "Корнуэлиса" восстановить суд против моего подзащитного. Речь идет о сознательной травле, недостойной американского суда…
- Этот документ, - прервал его майор Керри, - подписан адмиралом. Я извлек его из целой кучи бумаг, поскольку он наиболее четко отражает суть дела и является неоспоримым доказательством того, что немецкой подводной лодкой - мы знаем, что это была "U-1230", - был торпедирован без всякого предупреждения шедший при полном освещении сухогруз. Я отклоняю сказанное моим оппонентом, будто бы доклад американского адмирала является попыткой травли.
Атмосфера в зале накалилась. Театральный прием майора Керри возымел свое действие. В ходе развернувшихся дебатов, пока еще не был решен вопрос о целесообразности или нецелесообразности рассмотрения этого документа, ему удалось довести до присутствовавших жуткие подробности гибели сорока семи моряков.
- Я настаиваю на своем протесте, - возвысил голос Хейни. - И считаю недопустимым рассматривать этот документ в качестве доказательства виновности подсудимого.
- Предоставьте судебной коллегии решать, допустимо это или нет, - резко перебил его председательствующий.
Тогда вскочил мой второй защитник, майор Регин, заявивший: