Когда Арчи попросил ее руки, Агата была помолвлена с другим человеком. Это препятствие он отмел с легкостью, с какой горничная прихлопывает муху. Агате не было еще и двадцати, когда ей начали делать многочисленные предложения. Ее милая, безмятежная, но уверенная в себе женственность делала ее чрезвычайно привлекательной для мужчин - как сексуально, так и в плане матримониальных перспектив. "Ты очаровательна (сколько бы ни плоила волосы), и у тебя идеальный характер, какой я только могу себе представить", - писал ей Арчи в 1914 году, и таково было почти общее мнение о ней. Позднее она говорила своему второму мужу, что лишена дара понимать мужчин. "У меня никогда не будет правильного… олимпийского отношения к мужскому полу", - написала она в 1930 году. Однако в девичестве, прежде чем жизнь ее столь кардинально переменилась, ее вел абсолютно естественный женский инстинкт. Так же как в Нелл Верекер из "Хлеба великанов", в ней удачно сочетались невинность и искушенность. Агате очень нравились мужчины, в целом она предпочитала их женщинам и умела это показать, что, в свою очередь, нравилось им.
Первые два предложения она получила от мужчин, с которыми познакомилась в Каире. Один сделал его через ее мать: "Знаешь, что капитан Хибберд хотел жениться на тебе?" - сказала Агате Клара, когда они возвращались домой на корабле. Она отказала ему от имени дочери - такое "самоуправство" даже у Агаты вызвало неодобрение. "Я думаю, мама, что ты могла бы позволить решать такие вещи мне самой". Клара согласилась, но все еще надеялась - до некоторой степени - контролировать события.
До предложения Арчи сколько-нибудь стоящих она получила три. Первое - от мужчины, с которым познакомилась в 1911 году, когда гостила в Уорвикшире с Ролстон-Патриками, "великими охотниками", которые - что в те времена было совершенно необычно - имели машину (впервые Агата увидела автомобили в конце девятнадцатого века, когда ездила с родителями в Париж; "Монти был бы в восторге!" - сказала тогда Клара). Она по-дамски сидела в седле, когда ей представили некоего полковника Болтона Флетчера, мужчину лет тридцати пяти. В тот вечер на маскараде она была в костюме Элейн, теннисоновской "лилеи замка Астолат", - в белом платье и жемчужной шапочке; этот костюм идеально отвечал ее обаянию "принцессы стародавних времен". Разумеется, это разбудило во Флетчере рыцаря, и он прямиком перешел к действию. Он преследовал Агату так же неотступно, как впоследствии будет это делать Арчи, только на его стороне было куда больше денег и опыта. Он засыпал ее экстравагантными подарками и любовными письмами. "Теоретически он знал о женщинах очень много" - такое суждение выскажет она о мужчине подобного типа в своем вестмакоттовском романе "Дочь есть дочь".
Флетчер называл Агату "идеальной Элейн", и такой хотела видеть себя она сама: сидящей "в своем покое на вершине башни", как сказано у Теннисона, расчесывающей длинные светлые волосы и мечтающей о Ланселоте. Она была польщена, гордилась собой и размышляла: уж не любовь ли это? На самом деле ей еще предстояло пройти свой путь до любви. Когда - отдаленное эхо современных нравов - Флетчер сделал ей предложение уже на третьем свидании, она "ощутила бурю эмоций"; они не имели никакого отношения к конкретному человеку, только к его опытности. "Когда вы говорите, что не испытываете ко мне никаких чувств, - мягко сказал он, - вы лжете". Агата чувствовала волнение, которое не могла объяснить; она была смущена и прельщена. Так же как и Клара. Отчасти той нравилась идея, что у ее дочери будет муж, который гораздо старше ее, умудрен жизнью, знает, как обращаться с женщиной, и, кроме всего прочего, богат. "Я молилась, чтобы тебе встретился добрый человек, который подарит тебе хороший дом и сделает счастливой… У нас так мало денег", - говорит мать Селии в "Неоконченном портрете". Но Клара чувствовала смятение и сопротивление Агаты, и другая половина ее души испытывала облегчение. Агата попросила Флетчера подождать полгода. Когда по окончании этого срока тот прислал телеграмму, требуя окончательного ответа на свое предложение, ее рука почти непроизвольно вывела: "Нет", - после чего Агата уснула, как уставшая девочка.
Она никогда не жалела, что отказала Болтону Флетчеру, хотя позднее думала иногда, что этот брак мог бы оказаться удачным. В детективном романе "Драма в трех актах" есть персонаж, юная Мими Литтон-Гор, которая влюблена в человека гораздо старше ее. "Девушек всегда привлекают мужчины среднего возраста с интересным прошлым". Суть их отношений - преклонение перед героем, с одной стороны, и восхищение молодостью - с другой, однако это вовсе не означает, что такой брак поддерживать труднее, нежели брак между внешне равными партнерами или брак, в котором партнеры, казалось бы, лишены иллюзий. "Леди Мэри, вы ведь не желаете, чтобы ваша дочь вышла замуж за человека вдвое ее старше?" - говорит один из персонажей матери Мими. Ответ леди Мэри его удивил: "Возможно, это было бы даже лучше… В этом возрасте мужчины обычно не совершают безумств, грехи молодости позади, их уже не нужно опасаться…"
Ни безумств, ни грехов не числилось и за Уилфредом Пири, следующим претендентом на руку Агаты. Просто он был страшным занудой - "молодым и чрезвычайно серьезно относившимся к жизни", как написала она в "Неоконченном портрете" о Джиме, чьим прототипом был Уилфред Пири. "Он обладал незаурядной силой воли, читал книги на эту тему и давал читать их Селии. Он вообще обожал давать читать книги. Интересовался он также теософией, биметаллизмом, экономикой и христианской наукой. Селия нравилась ему, потому что очень внимательно его слушала, читала все, что он ей давал, и делала неглупые замечания".
В детстве Агата хотела доставить удовольствие близким своими ответами в "Альбоме признаний", поэтому изъявляла желание "жить в окружении детей" и высказывала ненависть к "аффектации и вульгарности". Теперь, соглашаясь выйти замуж за Уилфреда, она делала то же самое. Всю жизнь она высоко чтила долг ("Ей предстояло решить проблему - проблему ее собственного будущего поведения; и странным, быть может, образом задача эта представлялась ей… делом долга"). Это был вопрос воспитания, смены поколений. Но сложность Агатиной натуры состояла в том, что угождение другим - что еще более причудливо - было для нее средством внутреннего бегства. Пусть она делала то, чего от нее хотели, чего ждали, но кто мог догадаться, какие тайные мысли прятала она при этом за фасадом?
Всерьез Уилфред как мужчина ей не нравился. Целоваться с ним было смертельно скучно, а ее бабушка, неподражаемая Маргарет, презирала его за увлечение теософией, а также за то, что он не пил и не курил. ("Он был безукоризненно вежлив, очень официален и, на ее вкус, безумно скучен… В ее голове вдруг промелькнула мысль: "В дни нашей молодости женихи были получше"".) Но будущее с ним обещало и надежность, и, как ни странно, свободу. Семья Пири издавна дружила с семьей Миллер; мать Уилфреда и Агата давно обожали друг друга. Более того, Уилфред был младшим лейтенантом Королевского флота, а это означало долгие отсутствия, во время которых Агата могла жить в Эшфилде. В сущности, ей вообще редко пришлось бы покидать родимый дом, и ее отношения с Кларой могли оставаться почти неизменными. "Дочь есть дочь всю жизнь", - писала Агата - Мэри Вестмакотт; именно этого хотела Клара: чтобы Агата, перейдя во взрослый мир, оставалась ее ребенком. Агата тоже желала этого, почти безоговорочно.
Поэтому Клара жаждала, чтобы этот брак состоялся, а Агата так же жаждала доставить радость матери, но настал день, когда она поняла, что не сможет этого сделать. Истинная причина крылась в ее поэтических представлениях о любви и предназначении, в томлении по "неизвестному рыцарю", который ворвется в ее жизнь и заставит обо всем забыть. Предлог же появился, когда Уилфред позвонил ей, сообщил, что его пригласили присоединиться к экспедиции, которая отправлялась в Южную Америку на поиски исчезнувших сокровищ, и спросил, не возражает ли она. Ему отчаянно хотелось поехать, не в последнюю очередь потому, что два медиума, которых он регулярно посещал в Портсмуте, заявили, что он должен это сделать. "Они предсказали, что он непременно откроет там город, которого никто не видел со времен инков".
Казалось бы, Агата должна была относиться к подобным вещам серьезно. Ее ранние рассказы полны привидений, чудес, предзнаменований: "Дом красоты" с описанным в нем видением волшебного дома, в котором "жила Тень нечистой силы"; "Зов крыльев", в котором силой музыки тело воспаряет, "освободившись от своих оков". Но для Агаты сверхъестественное было лишь средством выразить свое понимание необъяснимого, а не чем-то заслуживающим доверия само по себе. Вот ее мать воспринимала такие вещи чрезвычайно серьезно, и Агата, конечно, старалась ей подражать: она читала Эдгара Аллана По и Мэй Синклер и до некоторой степени находилась под их влиянием. И тем не менее было в Агате - в конце концов, она же внучка Маргарет Миллер - неистребимое здравомыслие, которое подсказывало ей, что все это полная чепуха. В отличие от Клары она не была склонна к мистицизму. Сверхъестественное было напрочь отделено от грез и тайн, которые владели ее воображением. Хотя она осознавала силу воздействия на психику необъяснимых явлений и использовала их в своих писаниях, но чем дальше, тем все более - вопреки собственной природе. В юности она написала нечто, что сама называла "страшной историей о сеансе". Позднее из этого сюжета родился детективный роман "Загадка Ситтафорда", в котором поначалу чувствуется вера в спиритизм и верчение столов, но на деле все оборачивается дымовой завесой: "сеанс" оказывается подстроенным ради сугубо практических целей - чтобы обеспечить алиби одному из присутствующих; читатель, воспринявший его поначалу совершенно серьезно, оказывается одураченным.
Той Агате, которая могла написать это, или "Виллу "Белый конь"", или "Немого свидетеля", или рассказ "Мотив и возможность" - произведения, исполненные скептического взгляда на сверхъестественное, - Уилфред Пири должен был казаться безнадежно глупым. День, когда он отбыл в Южную Америку, описан в "Неоконченном портрете":
"Каким восхитительным может быть августовское утро…
Никогда еще, подумала Селия, она не чувствовала себя такой счастливой. Ее охватила старая, хорошо знакомая "боль". Было так чудесно… так чудесно… до боли…
О дивный, дивный мир!..
- Ты выглядишь очень счастливой, Селия.
- Я действительно счастлива. Сегодня такой восхитительный день.
- Но дело ведь не только в этом… - тихо сказала ей мать. - А еще и в том, что Джим уехал, правда?"
Однако это было не просто благословенное освобождение от необходимости изображать интерес к теософии. Речь шла о более глубинных чувствах девушки, гораздо более свободолюбивой, нежели большинство ее сверстниц, девушки, сознававшей жизнь за пределами общепринятых границ, где замужество еще не вершина счастья; девушки, для которой наивысшее удовольствие состояло не в удовлетворенности достигнутым, исполнении желания или знании, а в чувствах, витающих за пределами этих привычных вещей. Тот миг, когда Арчи встал при ее появлении в эшфилдской гостиной; воспоминание о том, как он, держа в руке ее бальную карточку, небрежно указывал натри имени ("Вычеркните этого… и этого…"); видение полного решимости найти Эшфилд Арчи, мчащегося на мотоцикле вверх по холму, где она ходила каждый день, - в некотором роде то были сладкие грезы, коим не суждено было осуществиться.
"- На самом деле я пока вообще ни за кого не хочу выходить замуж.
- Дорогая, как ты права! Ведь потом все бывает не совсем так, как думаешь, правда?"
И тем не менее Агата хотела выйти замуж, и поэтому приняла предложение Реджи Луси. Майор артиллерии, старший брат девочек, с которыми она давно, хотя и поверхностно, дружила ("Агги, мы давно заметили, что Реджи положил на тебя глаз"), разделял их легкое отношение к жизни. Опоздали на поезд? Ну и что? Придет следующий. Какой смысл волноваться? Если кому-то не дается гольф, как, например, Агате, несмотря на все старания Реджи научить ее, какая беда? Можно же просто получать удовольствие от махания клюшками. Агату завораживала такая легкость, ей самой несвойственная, и она чувствовала себя с Реджи непринужденно, что вовсе не мешало чувственному влечению. Они могли оживленно болтать друг с другом, потом помолчать, снова поболтать - "именно так мне нравилось поддерживать разговор". Понравилось ей и то, как он сделал предложение: "На твоем счету немало скальпов, так ведь, Агата? Что ж, можешь в любой момент присовокупить к своей коллекции и мой". Такая идиома была ей близка, да и ее мать чувствовала, что Реджи - то, что нужно. "Полагаю, это будет счастливый брак, - сказала она. Потом добавила: - Ему нужно было бы сказать это чуть раньше, чтобы вы могли сразу пожениться".
Как всегда, Клара зрила в корень. Реджи сделал Агате предложение во время своего десятидневного отпуска, после которого, как было известно, ему предстояло провести вдали от Девона довольно долгое время - как выяснилось впоследствии, целых два года, - и он настаивал, чтобы все это время она считала себя свободной. Такая постановка вопроса - столь отличная от раздражающей настойчивости Болтона Флетчера - ей тоже нравилась, хотя немного задевала (разве мужчина не должен быть более настойчив, более ревнив?) и немного пугала. Будто она знала, что вскоре появится некто другой, что она предпочтет этого пока неизвестного Реджи и что это будет ошибкой.
"Эркюль Пуаро мягко сказал:
- …Разве возможно не принимать факты? Она любила Родерика Уэлмена. Ну и что из того? С вами она могла стать счастлива".
В "Неоконченном портрете" Агата много размышляет о Реджи - Питере, как он там назван, - о последствиях того, что он поступил легкомысленно, не женившись на ней сразу, как она его умоляла. Женщинам свойственно вспоминать мужчин своей юности и строить предположения: не упустили ли они того, с которым были бы наиболее счастливы, но у Агаты в данном случае были к тому реальные основания. Почему Реджи тогда притормозил? Да из-за своего характера: он тоже обладал свойственной всем Луси склонностью к laissez-aller и по скромности и великодушию полагал, что не имеет права лишать Агату возможности принимать другие предложения. Тем не менее "Питер", когда Селия сообщает ему, что собирается замуж за "Дермота", как назван в романе Арчи Кристи, пишет ей письмо ("Это было так похоже на Питера. Так похоже, что Селия расплакалась, читая письмо"):
"Не вини себя, Селия. Это целиком моя вина… Правда состоит в том, что в нем ты увидела твердость характера, которой мне недостает. Мне следовало послушаться тебя, когда ты настаивала, чтобы мы поженились… Он, твой Дермот, лучше меня…"
Агата не считала, что Арчи лучше, чем Реджи. В ранних письмах к своему второму мужу, написанных незадолго до "Неоконченного портрета", она снова и снова благодарит его за "доброту" - качество, которым Реджи обладал в избытке в отличие от Арчи. "Не заботливый, - сказала об Арчи Клара. - Безжалостный". К тому же у него не было денег, о чем тоже с горечью говорится в письме "Питера": "И вот ты влюбилась в человека, который беднее меня".
Арчи имел восемьдесят фунтов в год и никаких видов на фамильное наследство. Сто фунтов Агатиного годового дохода между тем должны были перейти к Кларе. Нью-йоркские Чафлины, партнером которых был отец Фредерика, в конце концов рухнули в 1913 году, унеся и маленький доход Клары (Маргарет Миллер незадолго до того изъяла из их дела свои деньги). Мистер Чафлин гарантировал Кларе триста фунтов в год из своих личных средств, что - с помощью Агаты и Мэдж - позволяло ей оставаться в Эшфилде; к тому времени Клара уже была решительно настроена сохранить дом, иррационально видя в нем волшебную защиту от перемен.
Разумеется, Агата хотела отдать свои деньги на поддержание Эшфилда, но она находилась в сложном положении: без ее дохода брак с Арчи казался невозможным. "Я сказала Арчи, что никогда не смогу выйти за него, что мы должны забыть друг друга, - писала она в "Автобиографии". - Он и слушать не хотел. Он собирался заработать деньги так или иначе. Мы должны пожениться, и, вероятно, он даже сможет помогать моей матери. Он вселил в меня надежду и заставил почувствовать уверенность. Мы снова помолвились".
Были случаи, когда, наоборот, Арчи говорил, что их брак невозможен, и Агате удавалось его уговорить. Клара же постоянно была против: денег не хватит, говорила она, вот и все. На самом деле ее дурные предчувствия простирались глубже, но это был ее самый убедительный аргумент, против которого Агате было труднее всего возразить; хоть мать и дочь относились друг к другу с прежней сердечностью - пусть и несколько подостывшей, - Клара оставалась непреклонной.