Несмотря на все, что довелось увидеть и перечувствовать, Агата по-прежнему жила в мечтах. В "Неоконченном портрете" "она" не работает в ДМО, а дома ухаживает за бабушкой (Маргарет Миллер, почти полностью потеряв зрение, переехала в Эшфилд) и вспоминает воображаемых друзей своего детства: "Но как не думать о Дермоте, который - там? В отчаянии она повыдавала замуж всех своих Девочек: Изабеллу - за богатого еврея; Элизу - за исследователя-путешественника; Эллу сделала школьной учительницей…"
Разумеется, сама Агата сильно повзрослела. Каждый день она пешком отправлялась в госпиталь, располагавшийся в старой ратуше; каждый день узнавала о кончине кого-нибудь из своих бывших партнеров по танцам; каждый день думала, не станет ли он последним для Арчи, и каждый день возвращалась обратно, проделывая долгий одинокий путь в Эшфилд либо отягощенная грустными мыслями, либо вконец изнуренная своими "пьяненькими" солдатами. "Моей бабушке это не нравилось. "Никуда негоже, - сказала она. - Должен быть кто-то, кто будет встречать и провожать тебя". Я ответила: "Там нет для этого свободных людей…""
То было отчаянное для Агаты время, однако она не ощущала его как бесповоротно отчаянное. В конце концов оно минует, и ее мир будет восстановлен. Не тот мир, который вокруг - этот, она понимала, изменится, - но ее мир. Пока она молода и мила, пока Арчи пишет письма, исполненные любви и обожания, пока Эшфилд в безопасности и остается домом Клары, жизнь будет пьесой, которую Агата разыгрывает сама. Агата была как Нелл Верекер из "Хлеба великанов", которая вступает в ДМО, но остается все той же "Нелл - Нелл с золотистыми волосами и обаятельной улыбкой".
Нелл выходит замуж за Вернона Дейра, как только начинается война.
"Многие девушки так поступали - отбросив все сомнения, выходили замуж за мужчину, который им нравился, как бы беден он ни был. После войны все как-нибудь наладится. Таково было общее отношение. Но на самом деле за этим скрывался жуткий тайный страх, что потом их больше некому уже будет выбрать и оценить. Сплошь и рядом слышалось вызывающее: "А, не важно, что случится, по крайней мере можно будет сказать, что у меня хоть что-то было…""
Вот и Агата вышла замуж за Арчи в рождественский сочельник 1914 года. Это был его первый отпуск, и Агата заявила Кларе, что, по ее мнению, самое время ей выйти за него замуж. Клара, безусловно понимая, что контроль за ситуацией ускользает из ее рук ввиду сложившихся обстоятельств - она, например, поддержала желание Агаты вступить в ДМО, - сказала, что на месте Агаты чувствовала бы то же самое. Но на сей раз воспротивился Арчи. Он бравировал - Агата не понимала, что таков был его способ справляться со страхом, - и потчевал ее распространенной тогда среди летчиков точкой зрения на женитьбу: "Пока ты один, все в порядке, но если ты рискуешь оставить после себя молодую вдову, да еще и, вероятно, ждущую ребенка, ты поступаешь эгоистично и неправильно". Агате это не нравилось. Так же как не понравился ей рождественский подарок Арчи: не кольцо и даже не просто какое-нибудь украшение, а шикарный, но безличный дорожный несессер, который она несколько истерично отказалась принять. Но вечером 23 декабря все снова переменилось. Арчи решительно вошел в ее спальню в бристольском доме Пег Хемсли, куда они приехали, чтобы встретить Рождество, и заявил, что они должны пожениться на следующий день. "Я передумал". Такая внезапная решимость и то, как в одночасье он сменил точку зрения на прямо противоположную той, которую столь же уверенно защищал еще накануне, немного напугали Агату. "Но… но ты ведь был настроен так решительно". - "Какое это имеет значение? Я передумал".
Следующий день был полон волнений и нервозности: шла беспорядочная атака на судьбу. Все считали, что свадьба невозможна. Пег, в ужасе заламывая руки, кричала, что никто не согласится обвенчать их без предварительного оглашения, но это лишь укрепило Агату и Арчи в их решимости. В конце концов их обвенчали в местной приходской церкви, взяв восемь фунтов за свидетельство. Агата была в обычном платье. На органе играл музыкант, который случайно в этот момент репетировал в церкви. Свидетелем стал приятель, тоже по невероятно счастливой случайности проходивший мимо. "Все это нас обоих страшно смешило", - написала Агата об этой странной свадьбе. Кларе она о ней сообщила только тогда, когда все свершилось. Новость была принята к сведению, как и следовало ожидать. Учитывая бурную реакцию Пег, было решено, что Рождество - после единственной ночи медового месяца - Агата и Арчи проведут в Эшфилде. Был уже поздний вечер, когда они прибыли в Торки на поезде. Агата, неся свой новый дорожный несессер в одной руке, а другой держась за Арчи, прошагала несколько ярдов от вокзала до "Гранд-отеля", возвышавшегося над приморским бульваром и глядевшего на спокойный темный залив.
Они приятно провели Рождество с Кларой и Мэдж (которая была в ярости от сногсшибательной новости - "Ты совершенно бесчувственна!" - сказала она Агате). В День подарков Агата отправилась в Лондон с Арчи, чтобы попрощаться там с ним на предстоявшие полгода, после чего вернулась в госпиталь, где пациенты, как принято, начали поддразнивать новобрачную. "Проходя мимо небольшой группы солдат, я услышала: "Похоже, мисс Миллер неплохо встретила праздник - успела выйти замуж за офицера военно-воздушных сил"".
Арчи вернулся во Францию. Его дневник фиксирует все его передвижения за время войны: "2 августа. Первый день мобилизации. Ужин в Солсбери 3-го и 4-го". Далее: "21 декабря. Убыл в первый отпуск. 24-го - в Бристоль, потом - в Торки. 26-го вернулся в Лондон. 30-го отправился в штаб Первого авиакрыла". Это был "видимый" Арчи, который "любит одним беглым взглядом определять, где он находится в каждый данный момент", - как майор Деспард из романа "Карты на столе", который за бриджевым столом досконально ведет учет всех своих ходов. Но был и другой Арчи - ранимый и детски непосредственный, тот, который тронул сердце Агаты и вызвал в нем если и не материнские, то гораздо более сложные и поэтические чувства, нежели просто влюбленность. Позднее он написал ей:
"Вот я и вернулся. Поездка на поезде прошла нормально. Я лежал, подремывая, в своем углу… Сюда прибыл около пяти, выпил чашку чаю в деревенском доме - и вот я снова лицом к лицу с войной. Чувствую себя слабым, как котенок, после ужина сразу лягу спать.
Уверен, ты даже представить себе не можешь, милая моя, как я люблю твою манеру приободрять меня, - особенно чудесно это было вчера. Если бы у меня не было тебя, я чувствовал бы себя совершенно сломленным.
Пиши чаще. Как было бы замечательно, если бы я получил письмо от тебя уже сегодня".
В "Хлебе великанов" Нелл всю войну носит письма Вернона на груди: "…химический карандаш отпечатался у нее на коже". Так и слова Арчи сквозь до хруста накрахмаленную униформу Добровольческого медицинского отряда проникали Агате глубоко под кожу. "Как восхитительно, как непередаваемо восхитительно быть любимой!" И Арчи действительно любил ее: "Я очень сильно люблю тебя, слишком сильно - сильнее, чем когда бы то ни было, - чтобы рисковать жизнью, ибо смерть для меня означает разлуку с тобой". Он любил ее непоколебимую безмятежность, ее нежный голос, ее длинные светлые волосы, ее цветущий вид и стройную фигуру. Он любил то, как она брала его за руки, когда он протягивал их к ней, словно потерявшийся маленький мальчик. Он чувствовал, что она знает и понимает того Арчи, который таился за фасадом директора клифтонской школы или блестящего офицера-летчика; она знала, что у него слабый желудок и слабые нервы, знала, что ему нужно и чего он боится, и всегда была готова прийти ему на помощь.
По письмам довоенного периода видно, насколько ранима натура Арчи. "Мой дорогой Ангел, - писал он в марте 1914 года со своей летной базы в Незерэйвоне, - твое письмо и фиалки очень утешили меня, хотя внутренне я все еще подавлен - несмотря на то что пришлось ограничиться тоником, поскольку ты выпила последние капли последней бутылки джина. Сколько в тебе отваги и мужества…" И чуть позднее: "Что мне нужно больше всего, так это чтобы ты написала мне, что у тебя все в порядке и ты не тревожишься из-за моих полетов". Конечно, Арчи старался приободрить себя самого, убедить себя, что ему не о чем беспокоиться. Но беспокоиться, несомненно, было о чем: на фотографиях видно, что его биплан конструкции Коуди ненадежен как карточный домик, который впоследствии часто будет строить Пуаро в моменты раздумий, однако прагматик, сидевший в Арчи, несмотря на это, был по-прежнему нацелен на карьеру пилота.
"Скорее ради тебя, чем ради себя самого, я не рискую и совершенно уверен, что со мной ничего плохого не может случиться. А тому бедолаге, который погиб, было опасно летать на любой машине. Он ужасно не хотел лететь на "коуди", но не смог отказаться, когда попросили, - не хватило моральной смелости. Мне страшно жаль его семью, настолько жаль, что я готов уйти из авиации, если ты очень уж переживаешь из-за этого, но я знаю, что мне ничто не грозит, - со мной всегда святой Христофор".
Пока не началась война, Агата, как известно из "Автобиографии", не слишком волновалась из-за профессии Арчи. "Летать было опасно, но разве не опасно охотиться? Я перевидала немало людей, сломавших себе шею на охоте". Это вполне могло быть правдой - Агата весьма трезво относилась к физическому риску и считала, что подвергать себя риску даже аристократично. Ей нравилось представлять себе Арчи бесшабашным удальцом. Это было здорово, так, как и должно быть. "Готовность рисковать - вот что больше всего восхищало ее в Дермоте, - писала она в "Неоконченном портрете". - Он не боялся жизни". Ей всегда была ненавистна буржуазная доктрина "Безопасность превыше всего" ("С моей точки зрения, лучше бы уж все те люди, которые тратят жизнь на то, чтобы не попасть под автобус, действительно попали под него и перестали путаться под ногами. Они ни на что не годны"). И эту теорию она применяла к женщинам - лучшим из них, - равно как к мужчинам. Она сама совершила полет на аэроплане во время выставки 1911 года, когда аэропланы "падали каждый день". В ее книгах, особенно ранних, полно девушек, демонстрирующих отвагу, чтобы не показать страх. "Она замешкалась всего на мгновение, потом, храбро тряхнув головой, как это делали ее предки - участники крестовых походов - перед боем, ринулась вперед…"
Но несмотря на это, по письмам Арчи видно, что Агата тревожилась из-за его полетов, да и как могло быть иначе? "В настоящее время для меня здесь нет самолета (не кричи "ура" и никаким иным способом не выражай радости по этому поводу, потому что теперь я должен быть более осторожен, чем когда бы то ни было), - писал он ей из Незерэйвона, а дальше делился собственной тревогой за нее: - Пожалуйста, береги себя. Ты не любишь, когда тебе это говорят, знаю, но ты так дорога мне, что даже мысль о том, что ты можешь быть больна, несчастлива или нуждаться в чем-то, что не имеешь возможности достать, для меня невыносима". Надо сказать, Арчи терпеть не мог несчастий, о чем честно предупреждал ее с самого начала их отношений: "Они для меня все портят". Именно поэтому Клара со страхом предполагала в нем недостаток чуткости и безжалостность.
"Но по отношению ко мне он не был безжалостным", - говорит Селия в "Неоконченном портрете", размышляя о том, как несправедлива к Дермоту ее мать. "Он был молод, не уверен в себе, без памяти влюблен, и Селия была его первой любовью", - сказано там же.
Первый после женитьбы отпуск Арчи - в его дневнике отмечено: "Июль 1915-го. Лондон", - естественно, принес разочарование. Слишком большие ожидания, возлагавшиеся на слишком короткий отрезок времени, не дали возможности расслабиться. "Это было похоже на какой-то причудливый горячечный сон", - писала Агата об аналогичной ситуации в "Хлебе великанов".
"В каком-то смысле они оказались друг для друга незнакомцами. Он не церемонился, когда она заговаривала о Франции. Но это было нормально - все было нормально. Шутить на эту тему и не желать относиться к ней серьезно казалось в порядке вещей… Когда он спрашивал ее о том, как жила она, единственное, о чем она могла поведать ему, это госпитальные новости, а ее работа ему не нравилась. Он умолял ее уйти из госпиталя. "Это грязная работа. Мне нестерпимо думать, что ты ею занимаешься…""
Отношение Арчи не полностью с этим совпадало. До такой степени он не вмешивался в дела Агаты. Но вероятно, и ему хотелось представлять ее себе воплощением лелеемой мечты о доме; мечты, не затронутой войной: девушкой с открытой душой, которая прислала ему в начале года шутливый "Алфавит 1915":
"А - Ангел, по натуре и по имени, а также Арчибальд, муж Ангела.
Е - Его купания!!! Самое важное для него дело…
Ж - Жизнелюбие этой замечательной пары, супругов Арчибальд Кристи, которые имеют честь приветствовать вас!"
Арчи не уступал Агате в бесшабашном отсутствии колебаний и сомнений. В 1916 году он прислал ей ее характеристику, составленную Всезнающим, как он сам себя назвал:
"Нрав добрый и ласковый.
Любит животных, исключая червей и майских жуков, и людей, исключая мужей (в принципе).
Обычно ленива, но может мобилизоваться и проявлять недюжинную энергию.
Тяжеловата в ногах и во взгляде, на гору взбирается с одышкой.
Исключительно умна, обладает художественным вкусом.
Чужда условностям и любознательна.
Хорошее лицо, особенно волосы; хорошая фигура и великолепная кожа.
Мастерица подольщаться.
Дикарка, но, если поймать и приручить, может стать любящей и преданной женой".
Ко времени своего первого отпуска Арчи был откомандирован в Королевскую полевую артиллерию и повышен в звании до капитана. Из-за синусита, который издавна мучил его и в полетах причинял нестерпимую боль, он в конце концов вынужден был отказаться от карьеры пилота. Позднее его перевели в военную администрацию, где он обнаружил большие организаторские способности: вот как он описывал себя в этой должности в письме от 1917 года:
"…вчера был прикован к телефону до 11 часов вечера, вследствие чего настроение испортилось. Я приговорил человека к 28 дням "распятия", как это называет "Дейли миррор", - это когда человека привязывают к дереву и подвергают иным наказаниям и лишениям за то, что он отказался выполнить некую работу, самовольно покинул расположение части или симулировал болезнь.
Единственный человек, который мне дорог сегодня, это ты. Я по-настоящему люблю тебя… Никогда не покидай и всегда люби меня, милая".
Теперь, когда Арчи больше не летал. Агата меньше тревожилась за него и, быть может, была благодарна его синуситу, считая, что он спас ему жизнь. Но, как написал один военный историк: "Война 1914–1918 годов была артиллерийской войной: артиллерия побеждала в бою, артиллерия наносила самый большой урон живой силе, причиняла самые страшные ранения и порождала самый сильный страх". А Арчи, как свидетельствует его послужной список, был храбрым солдатом. Тетрадь фиксирует его "Продвижения и пр." - например то, что он четырежды упомянут в донесениях (генералом сэром Джоном Френчем в октябре 1914 года), получил орден "За выдающиеся заслуги", орден Святого Станислава 3-й степени ("Такой красивый, что я сама не отказалась бы носить его", - писала Агата) и закончил войну полковником.
Иными словами, он честно выполнил свой долги нахлебался. Но по возвращении домой в сентябре 1918 года - чуть раньше окончания войны, поскольку был назначен в министерство военно-воздушных сил, - Арчи был жив, здоров и внешне нисколько не изменился. Для Агаты это было просто чудом ("О, как рукоплещут верные жены, когда на побывке встречают мужей".) Ей не было необходимости - да и не хотелось - задумываться глубоко. Лишь после Второй мировой войны, затронувшей ее гораздо меньше, она по-настоящему осознала, чем в действительности была Первая для таких людей, как Арчи. В романах "Берег удачи", "В 4.50 из Паддингтона" и вестмакоттовском "Роза и тис" она пристально рассматривает проблему послевоенной жизни солдата. Терзаемый душевными муками Дэвид Хантер, потерянный мальчик Брайан Истли, очаровательный прагматик Джон Гэбриэл - все эти образы были созданы после 1945-го, и в каждом из них есть что-то от Арчи: все они знают, каково это: ложиться и вставать с мыслью о смерти, постоянно чувствовать ее интимную близость, словно она жена, - а потом вернуться в мир, который с благодарностью ждет твоего возвращения, вернуться к себе самому, прежнему. Только позднее Агата поняла, какое чудовищное напряжение несли в себе эти мужчины, а в 1918 году она лишь смутно догадывалась об этом.
Созданный ею в "Таинственном происшествии в Стайлсе" персонаж - капитан Гастингс - демобилизован по ранению, но, по сути, война присутствует в романе лишь где-то на заднем плане. Агата писала его в 1916 году, в промежутках между работой в госпитале и приездами Арчи в отпуск. То, что даже тогда она испытывала потребность писать, само по себе великая загадка, вызывающая восхищение. Тем не менее эта почти совершенная вещь явилась почти из ниоткуда.
Впрочем, до некоторой степени это объяснимо. Агата писала практически всю жизнь. К тому времени она уже закончила роман "Снег над пустыней", в котором просматриваются особенности ее будущих детективных сочинений (несмотря на слабую композицию, что было плохим предзнаменованием). Агата обожала "Тайну желтой комнаты" Гастона Леру, "Убийство на улице Морг" Эдгара Аллана По, рассказы Лебланка об Арсене Люпене и, разумеется, Конан Дойла. В начале XX века детективный жанр был в моде, поэтому не так уж трудно представить себе, что умная девочка могла захотеть испытать себя в нем. А кроме того, существовал "фактор Мэдж" - вечный раздражитель для честолюбия Агаты. Согласно ее "Автобиографии", сестры обсуждали незадолго до того опубликованную "Тайну желтой комнаты" и Агата сказала, что хотела бы написать детективный рассказ, на что Мэдж ответила, что тоже подумывает об этом, однако не верит, что Агата преуспеет в своем начинании. "И все же мне хотелось бы попробовать". - "Спорим, что у тебя ничего не выйдет".
Роман Леру появился в 1908 году, так что если на самом деле это он заронил семя в душу Агаты, то потребовалось восемь лет, чтобы оно проросло и цветок расцвел. Но весьма вероятно, что главным импульсом послужило желание сделать то, чего не сможет сделать Мэдж: как это было бы приятно!