Между тем Селия знает, что "никакой ребенок не вытеснит Дермота из ее сердца". В это время она страшно тоскует по матери, по тому, что все еще считает своим домом, но решительно настроена оставаться с мужем в Лондоне. Она тоже боится, что может умереть, и "не хочет терять ни минуты из того времени, которое ей отпущено провести с Дермотом… Как бы худо ей ни было, она любила Дермота - любила больше, чем когда бы то ни было". Тем временем Дермот ждет, когда к ней вернется ее неземная юная красота и она вновь станет той девушкой, в которую он когда-то влюбился.
"- Посмотри на Глэдис Купер. У нее двое детей, а она также прекрасна, как и прежде. Для меня большое утешение думать об этом.
- Дермот, мне бы не хотелось, чтобы ты так заклинивался на красоте. Меня… меня это пугает.
- Но почему? Ты будешь красива еще многие, многие, многие годы…"
Наконец настало время перебираться в Эшфилд. Ребенок должен был появиться на свет пятого августа; Агата, которую не переставало тошнить, отправилась с Арчи в Торки. Дома их встретили Клара и патронажная сестра, которую наняли и в качестве акушерки. "Мама и сестра Пембертон являли собой воплощение Женщин при исполнении Священного обряда Рождества: счастливые и озабоченные, преисполненные сознания собственной значимости, они бегали туда-сюда с простынями и приводили все в состояние полной готовности". Агата, о которой в этой суматохе словно бы и забыли, ждала посвящения в материнство не то чтобы будучи не готовой к нему, но чувствуя себя так, будто все это происходит не в реальности. Вечером того дня, когда ждали родов, они с Арчи, держась за руки, слонялись по ее обожаемому саду, и ей казалось, что так будет всегда, до конца ее жизни.
"Акушерка позвала из дома:
- Пора уже вам возвращаться, дорогая.
- Иду".
На следующее утро, когда ей на руки положили новорожденную дочь, она - как написала впоследствии - "решительно начала играть роль молодой матери, но на самом деле вовсе не ощущала себя ни женой, ни матерью. Она чувствовала себя как девочка, вернувшаяся после волнующей, но утомительной вечеринки".
Такова сущность героини "Неоконченного портрета": она проживает взрослую жизнь, оставаясь ребенком. Она углубляется в жизнь лишь в собственном воображении: живет так, словно она одна из придуманных ею самой Девочек, та, которой суждено выйти замуж за загадочного мужчину, с которым она будет вечно счастлива. Это не значит, что жизнь не задевала ее. Напротив, ее уязвимость была обусловлена именно отрешенностью от реальности.
Гораздо позднее, в романе "Роза и тис", Агата задумается над разницей между людьми, реально проживающими собственную жизнь, и теми, кто - подобно Селии - лишь наблюдает за своей жизнью со стороны.
"Я смутно припомнил: ребенок осторожно и неуверенно спускается по длинному лестничному маршу, и услышал слабое эхо собственного голоса, важно произносящего: "Это Хью, он спускается по лестнице…" Позднее ребенок научается говорить о себе "я", но куда-то туда, глубоко внутрь, это "я" не проникает. Он продолжает думать о себе не как о некоем "я", а как о наблюдателе. Он видит себя со стороны в самых разных ситуациях. Я видел Хью утешающим Дженнифер, Хью, который был для Дженнифер всем миром, Хью, мечтавшим сделать Дженнифер счастливой…"
Потом Хью - персонаж, от чьего имени ведется повествование в "Розе и тисе", - начинает размышлять о знакомых людях, которые точно так же смотрят на себя как на персонажей ими самими сочиняемой драмы чувств: влюбляются в тех, к кому испытывают иллюзорное влечение, проявляют доброту по отношению к людям, которые на самом деле им почти безразличны, - словом, играют в жизнь.
А в заключение он вспоминает о своей сводной сестре Терезе, мудрой, отважной и не желающей отрываться от действительности, несмотря на свою молодость. "Вот Тереза выходит замуж за Роберта, вот Тереза… Нет, не так. Просто Тереза, подумал я, взрослая, она научилась говорить о себе: "Я"".
Агата не умела говорить "я" и знала, что не умеет, вот почему эта мысль так занимает ее в "Розе и тисе". В 1919 году она родила ребенка, нашла квартиру для своей маленькой семьи, декорировала ее по своему вкусу, провела массу собеседований с претендентками на роль няни, нашла среди них умелую молодую женщину по имени Джесси Суоннел - она создала взрослый мир, чтобы жить в нем с Арчи. И тем не менее на все это она взирала сквозь вуаль, столь волшебно покрывавшую все ее детство. Вот Агата готовит обед для мужа. Вот Агата улыбается своей дочурке Розалинде. Вот Агата рассылает благодарственные письма: "Миссис Арчибальд Кристи почтительно благодарит за внимание и поздравления". Вот Агата пешком поднимается на четвертый этаж к себе домой…
Но только лежа в своей постели в Эшфилде, поручив дочь попечению няни и держа за руку маму, сидящую на краю кровати, она становилась "я".
"- Мама, не уходи.
- Нет, дорогая, я не уйду, буду сидеть с тобой, пока ты не заснешь".
Быть может, писатель вообще не умеет говорить "я"; быть может, научившись этому, он перестает быть писателем. Но в 1919 году Агата и думать забыла о писательстве. Как сама признавалась гораздо позднее, она "утратила всякую надежду увидеть свою книгу опубликованной". Письмо из "Бодли хед" с приглашением прийти в редакцию, чтобы обсудить вопрос публикации "Таинственного происшествия в Стайлсе", словно бы свалилось с неба. Оно пришло вскоре после рождения Розалинды.
И вот спустя полтора года после отсылки рукописи привлекательная молодая мать, благовоспитанная дама, ничуть не похожая на человека, знающего свойства стрихнина и бромидов, сидит напротив Джона Лейна, самого что ни на есть настоящего издателя, который, "со своей короткой седой бородкой и посверкивающими голубыми глазами, показался мне похожим на старомодного капитана корабля", и тот говорит ей, что ее рукопись "может - я подчеркиваю: лишь может - иметь перспективу". Сцену в суде, разумеется, придется снять, а также переписать еще кое-что. Тогда публикация может состояться.
В отношении Агаты Джон Лейн оказался весьма дальновиден, распознав талант и не упустив случай, который шел в руки. Заставив ее чувствовать себя благодарной и подчеркнув необходимость поправок в рукописи, он связал ее договором, обязывавшим автора отдать издательству "Бодли хед" следующие пять книг за гонорар, лишь немного превышающий тот, что был назначен за "Стайлс", а он составлял десять процентов от продажи всех англоязычных изданий тиража чуть более двух тысяч экземпляров. Агата и внимания не обратила на этот "крючок", поскольку даже в мыслях не имела написать еще пять книг. Позднее она сказала: "Вот так началась моя долгая карьера", - но тогда ей это и в голову не приходило. Ее жизнью теперь были Арчи и Розалинда. Она была женой, матерью и имела дом на плечах. Что же касается писательства, то она оставалась любительницей, для собственного удовольствия сочинявшей время от времени то, что захочется. В тот вечер чета Кристи отметила ее долю удачи поездкой во Дворец танцев, а на следующий день Агата, вернувшись к своим обязанностям, отправилась в парк гулять с Розалиндой.
Агате не особо нравились длинные прогулки с коляской почти через весь Кенсингтон. Они были утомительны, к тому же, "придя на место, невозможно было спокойно посидеть и отдохнуть, отрешившись от всех забот". Но она гордилась Розалиндой - прелестной темноволосой девчушкой, внешне очень похожей на Арчи. Имя было почерпнуто из "Как вам это понравится" (позднее из этой же пьесы Агата взяла и имя для "себя" - Селия) по обоюдному согласию супругов, хотя до рождения дочери Агата хотела назвать ее Мартой в честь американской матушки своего отца, в то время как Арчи, любитель "Королевских идиллий", склонялся к Инид или Элейн. Но Розалинда не была "лилией замка Астолат", живущей в мире собственных фантазий. Она была практична, прагматична, и у нее почти полностью отсутствовало воображение. Подобно своей шекспировской тезке она обладала мужской силой характера; по сути, она была дочерью своего отца. И Арчи, ничуть не интересовавшийся Розалиндой, пока та пребывала в младенческом возрасте ("Когда она научится говорить и ходить, рискну предположить, что она мне понравится", - говорит Дермот в "Неоконченном портрете"), оказался привязанным к этому умному и сдержанному существу, чьи удовольствия были связаны только с реальностью.
Розалинда с самого начала умела говорить о себе "я" и всегда принимала жизнь такой, какова она есть. У нее не было ни нужды, ни желания мечтать об иных мирах. Это восхищало Агату, но и приводило в замешательство. В "Неоконченном портрете" она мечтает о том дне, когда привезет "Джуди" домой, к своей матери, и "Джуди будет играть в саду, придумывая игры про принцесс и драконов, а Селия - читать ей старые волшебные сказки из книг, хранящихся в книжном шкафу ее собственной детской комнаты…". Однако, когда она при возит Джуди домой, никаких игр на воображение не происходит:
"Джуди не умела воображать себя кем бы то ни было. Когда Селия рассказывала ей, как она сама представляла в детстве, будто лужайка - это море, а обруч - бегемот, Джуди лишь недоуменно взирала на нее и отвечала: "Но ведь это трава. А обруч - колесо. Как же на нем можно скакать?"
Было настолько очевидно, что дочь думает, будто Селия была в детстве довольно глупой девочкой, что Селия сама смущалась".
Несмотря на все свое восхищение жизнерадостной внучкой Джуди, мать Селии смотрела на нее не так, как на дочь: "Она не ты, драгоценная моя…"
Так же думала и Клара об Агате: между ними царило абсолютное взаимопонимание и безусловное приятие. Клара любила "глупую девочку" в своей дочери. И она не хотела, чтобы та вышла замуж за Арчи, отчасти потому, что подозревала: он будет безжалостен по отношению к Агатиной "глупости". Но в то же время она желала видеть Агату счастливой, что означало необходимость смириться с ее выбором.
Теперь, после рождения Розалинды, Клара старалась давать Агате полезные советы - как удержать мужа. Она предупреждала, чтобы Агата не оставляла Арчи одного, чтобы он всегда был для нее на первом месте и чувствовал себя главным человеком в ее жизни. "Помни, мужчинам свойственно забывать…" Она повторяла слова Маргарет Миллер, не сомневаясь, что в них нет цинизма - только здравый смысл. Агата тоже знала это, но не считала нужным применять к собственной жизни. Не то чтобы Клара ожидала, что их брак окажется неудачным, - просто действовала в интересах Агаты, понимая, что "опасная чрезмерная привязчивость дочери" требует такой же ответной преданности. Агата не была достаточно зрелой женщиной и реалисткой, чтобы жить в формальном семейном союзе, как Мэдж. Агате требовалась любовь.
В "Неоконченном портрете" мать идет еще дальше: наставляет Селию ставить Дермота выше, чем Джуди, и говорит, что в семейной жизни порой приходится - она и сама прошла через это - делать выбор между любовью к детям и любовью к мужу. "Ты так любишь Дермота, а дети отнимают жену у мужчины. Предполагается, что они должны теснее связывать супругов, но на самом деле это не так… нет, не так". За героиней, произносящей эти слова в романе, стоит Клара, но это и точка зрения самой Агаты. Какая горькая ирония: рождения ребенка боялся Арчи, а бояться надо было Агате.
У Агаты уже имелись кровные привязанности в жизни: муж и мать. Она бы никогда не призналась в этом, но на ребенка у нее оставалось слишком мало душевных сил. Она вышла замуж за человека, которого страстно любила; подобно Каролине Крейл из романа "Пять поросят", она имела незаурядно привлекательного мужа и маленькую дочь, которой неизбежно предстояло занять второе место в ее сердце. В романе гувернантка мисс Уильямс говорит: "Миссис Крейл полностью существовала внутри оболочки своего мужа. Она, можно сказать, жила только в нем и для него". К ребенку Крейлы относятся с любовью, но, продолжает мисс Уильямс, ребенок в такой семье "воспринимается родителями как не совсем реальное существо". Хотя неспособность Арчи полностью смириться с беременностью жены и ее безволием недостаточно осмыслена в "Автобиографии", в "Неоконченном портрете" она очевидна. Позднее, разумеется, Арчи изменил свое отношение. Розалинда стала для него преданным другом, усердно сопя, девочка чистила его клюшки для гольфа. Юмор у нее был такой же сдержанный, как у него. Арчи называл ее "безупречной".
Но Агате не нужен был безупречный ребенок: она сама была безупречной для Клары и так любила быть дочерью ("Дочь остается дочерью всю жизнь…"), что не находила настоящего удовлетворения в роли матери. Так же как реакцией Клары на детскую отверженность стало превращение во властную мать-собственницу, сыгравшую в жизни Агаты и Мэдж весьма существенную роль, реакцией Агаты на безмерную материнскую любовь стала ее отстраненность от собственной дочери. Могла ли она рассчитывать когда-нибудь чудом наладить с ней такую же идеальную близость, какая была у нее с Кларой? И хотела ли она этого? Независимость характера Розалинды, нелюбовь к ласкам и презрение к играм "на воображение" были для Агаты почти облегчением. Они исключали необходимость с ее стороны пытаться копировать отношения, которые существовали между ней и Кларой, что в любом случае было бы невозможно. Вместо этого Агата могла с любовью взирать на Розалинду издали, убеждая себя, что они с ней просто разные. Между тем Розалинда укреплялась в своей независимости, равно как Агата - в своей объективности. Возможно, с сыном все было бы иначе, но Арчи, как известно, не хотел сына.
Ребенок, писала Агата в "Автобиографии", "он твой и в то же время - каким-то мистическим образом - незнакомец… Он - как неведомое растение, которое ты принес домой, высадил и ждешь не дождешься увидеть, что из него вырастет". Это существенно противоречит современному взгляду, предполагающему, будто развитие ребенка подконтрольно родителям, взгляду, который отвергла бы даже Клара Миллер, оказывавшая столь сильное влияние на своих дочерей. Она слишком хорошо понимала, как важно предоставить ребенку возможность самостоятельно осваивать пространство его собственного воображения.
Агата же была куда более склонна к невмешательству. "Многие дети, я бы сказала, большинство детей, страдают от чрезмерного родительского внимания, - говорит мисс Уильямс в "Пяти поросятах", - от избытка любви, избытка опеки… Лучшее, что могут сделать для ребенка родители, я в этом уверена, это проявлять по отношению к нему то, что я называю здоровым пренебрежением".
Таково было вполне осознанное мнение Агаты. В ней самой не было ничего от сентиментальной матери, хотя в силу своей близости с Кларой она могла проявлять сентиментальность по отношению к себе. Ее особенность состояла в том, что, будучи влюбленной в собственное детство, она могла вполне трезво смотреть на детей в целом и на свою дочь в частности. В тринадцатилетнем возрасте она написала в "Альбоме признаний", будто мечтает "жить в окружении детей и кошек". В зрелом возрасте она верила - или по крайней мере писала так в "Автобиографии", - что честная мать должна относиться к своим отпрыскам так, как это делают кошки: удовлетвориться тем, что произвела их на свет, выкормила, а потом вернуться к собственной жизни. "Так ли уж естественно продолжать заботиться о своем потомстве после того, как оно выросло и вышло в мир? Животные так не поступают". В "Каникулах в Лимстоке" есть персонаж, которого не любит собственная мать. "Просто матери не могут сказать, что им не нужны их дети, и уйти. Или съесть их. Кошки пожирают котят, которых не любят. Чрезвычайно разумно, я считаю. Никакой пустой траты времени и неприятностей. Но человеческие матери вынуждены пестовать своих детей…"
Эта мысль, несколько даже вызывающе, рефреном проходит через многие книги Агаты. "Множество матерей не любят своих детей", - пишет она в "Каникулах в Лимстоке". А в "Кривом домишке": "Это случается снова и снова: мать не любит одного из своих детей". Агата настойчиво отказывается придерживаться ортодоксального взгляда, который высказывает персонаж "Вечеринки в Хэллоуин": "Я люблю всех детей. Большинство людей их любят". Но Агата солидарна с Эркюлем Пуаро, который отвечает: "О, здесь я с вами не соглашусь. Некоторых детей я нахожу в высшей степени неприятными".
Персонаж, любящий "всех детей", оказывается на поверку убийцей двенадцатилетней девочки: засовывает ее головой в бадью, наполненную водой. Агата Кристи никогда не затушевывает того факта, что детей убивают, иногда даже собственные матери. "Была такая миссис Грин, знаете ли, она похоронила пятерых детей - и каждый из них был застрахован. Естественно, возникли подозрения". И дети тоже могут убивать. В книгах Агаты есть два ребенка-убийцы, ребенок, подозреваемый в убийстве, и - в "Загадке Эндхауса" - ребенок, который радостно сообщает капитану Гастингсу: "Я видел, как режут свинью. Мне понравилось".