Иными словами, Агата решительно отказывалась видеть в детях существа, отличные от взрослых: характер ребенка формируется в раннем возрасте и потом практически не меняется, ребенок может быть как мерзким, так и прелестным. "Мы остаемся такими же, какими были в трехлетнем, шестилетнем, десятилетнем или двадцатилетием возрасте", - написала она в "Автобиографии". Если ребенок очарователен, как Миранда Батлер из "Вечеринки в Хэллоуин", и она, и Пуаро так и говорят. Но если нет - то нет. Флер, сквозь который Агата смотрела на себя в юности, рассеялся, когда она взглянула на других детей; ее точка зрения на материнство как таковое всегда оставалась напрочь отделенной от чувств, которые она испытывала к Кларе. Образцовое материнство у Агаты Кристи имеет такую же зыбкую основу, как в пьесах Шекспира. "Джулия вполне заурядный ребенок, - говорит мать Джулии Апджон в "Кошке среди голубей", беседуя с учительницей женской школы, где учится ее дочь. - Я, правда, думаю, что у нее неплохие мозги, но рискну предположить, что матери всегда так думают о своих детях, не правда ли?" - "Матери, - мрачно ответила мисс Балстроуд, - бывают разные!"
Мать Джули и Апджон как раз принадлежит к тем немногим матерям, которых Агата одобряет. "Мама поехала в Анатолию на автобусе", - сообщает Джулия мисс Балстроуд. "Девочка произнесла это так, словно сообщала, что ее мать села на тридцать седьмой автобус, идущий до "Маршалл энд Снелгроув"", между тем как миссис Апджон отправилась в долгое восточное турне. Это очень похоже на то, что впоследствии будет делать сама Агата ("Когда ты собираешься домой?" - безо всяких эмоций спрашивает десятилетняя Розалинда в письме из интерната). Миссис Апджон представлена у Агаты как абсолютно нормальный, освежающе здоровый контраст тем матерям, которые занимают угрожающе большое место в жизни своих детей. "Я считаю: когда дети выросли, следует отделиться от них, вычеркнуть себя из их жизни, незаметно исчезнуть, заставить их забыть нас", - говорит некая дама, персонаж "Кривого домишки". Агата дает понять, что воззрения этой дамы пусть и экстремальны, но отнюдь не неприемлемы, ибо семью, описанную в "Кривом домишке", губит именно удушающая близость взаимоотношений.
"Материнство безжалостно!" - написала она в романе "Н или М?", и интонация здесь не так уж далека от той, в которой она описывает ужас, испытанный ею на улице в день празднования окончания войны, ибо материнство, с ее точки зрения, точно так же бесконтрольно, как те гуляния, лишено разумной меры, что доказывал и пример ее свекрови. Агате было ненавистно, когда биология брала верх над личностью. Беллу Тэниос из "Немого свидетеля" презирают как "отчаянно унылую женщину. Она похожа на уховертку. Преданная мать. Как и уховертки, полагаю". Герда Кристоу в "Лощине" - такая же преданная и такая же унылая. Обе они похожи на женщин, описанных в "Человеке в коричневом костюме", которые "часами говорят о себе, о своих детях, о том, как трудно достать для детей хорошее молоко… Они глупы - глупы даже в той деятельности, которую для себя избрали".
Таких персонажей немало в вестмакоттовских романах Агаты Кристи. Джоан Скьюдамор из "Разлученных весной" - "идеальная" мать, из тех, которые сегодня вызывали бы восхищение: принимает живое участие во всех аспектах жизни троих своих детей, и ни у одного из них нет шанса вырваться из ее доброжелательных когтей. "Она хотела, чтобы у ее детей было все самое лучшее, но что было лучшим для них?" Такова и Энн Прентис из романа "Дочь есть дочь", которая отвергает шанс вторично выйти замуж только потому, что ее дочери Саре не нравится претендент. Энн приносит эту жертву, но при этом ее переполняет злоба:
"- За что ты ненавидишь меня, мама?..
- Я отдала тебе всю жизнь, пожертвовала всем, что было мне дорого. Ты была моей дочерью, моей кровью и плотью. Я выбрала тебя.
- И с тех пор возненавидела".
Женщины, которые приносят свою жизнь в жертву детям, не понимают, как говорит бесконечно мудрая (и бездетная) Дейм Лора Уистабл из романа "Дочь есть дочь", что жертва - это не просто жест. Это нечто, "с чем придется жить потом день за днем, всю жизнь. А это ведет только к несчастью. Поэтому лучше выбрать отстраненность". "Матери - порождение дьявола! Зачем они тучей нависают над своими детьми? Почему думают, что все о них знают? Они не знают. Не знают!" Быть может, самый показательный в этом смысле пример - Рейчел Аргайл из "Горя невинным". Терзаемая собственной бездетностью, она усыновляет пятерых детей в попытке воплотить свои мечты. "Миссис Аргайл была ослеплена безудержным материнским инстинктом собственницы", - размышляет ее экономка Кристен Линдстром, которая всегда видела в этих приемных детях не невинных ангелов, не порождение материнского эгоизма, а самостоятельные личности со своими пороками и добродетелями.
"Ей было трудно понять таких женщин, как миссис Аргайл. Сходит с ума по куче детей, которые ей даже не родные, и не обращает никакого внимания на собственного мужа, будто его и не существует вовсе!.. Эдакое живое воплощение идеи МАМА ЛУЧШЕ ЗНАЕТ. А ведь она даже и не настоящая мать! Если бы родила хоть одного ребенка, может, это добавило бы ей смирения".
Последняя фраза выдает суровое уважение Агаты к реальной сути материнства и женщинам, ее познавшим, - как, например, Ренисенб из ее "древнеегипетского" романа "Смерть приходит в конце", которая говорит о своей дочери: "Она не я, и она не Хей, она - это она. Она - Тети. Если мы любим друг друга, то останемся друзьями до конца жизни, но если любви нет, когда она вырастет, мы станем чужими. Она - Тети, а я - Ренисенб".
Что бесило Агату, так это придание излишней значимости чувствам, которыми женщины склонны широко окружать материнство, претензия на то, что исполнение биологической функции неким образом превращает их в миллионы Богородиц. А в случае с Рейчел Аргайл и того хуже - она ведь считала, что эти чувства можно купить, минуя биологию. "Я знаю кучу матерей, которые ненавидят своих дочерей, словно яд", - говорит Сара в романе "Дочь есть дочь". И ее откровенное раздражение - это и позиция самой Агаты.
Но на самом деле причина гнева лежит глубже и имеет отношение к самой Агате. Она больше не ребенок. Она больше не может быть центром собственной жизни. А ей так этого хотелось, хотя разумом она и понимала, что это абсурдно. Так что гневалась она еще и оттого, что осознавала свой недостаток. Она не была способна стать такой матерью, какой была для нее Клара. И настоятельное требование материнской непредвзятости с ее стороны было в некотором роде попыткой самооправдания: это правильно - не позволять любви к детям ослепить тебя; это правильно - не отдавать им всю себя без остатка; это правильно - смотреть на них объективно. В этом Агата постоянно убеждала себя своими книгами. Конечно, те же книги убеждали ее и в том, что обожание, с каким относилась Клара к ней самой и к Мэдж, вредно, даже опасно, но этот парадокс не смущал Агату. Ее отношения с Кларой были идеальными. Ее отношения с Розалиндой были смесью любви, раскаяния, разочарования и ревности (ирония судьбы: ведь это Арчи боялся, что будет ревновать) - и никакой материнский инстинкт не восставал, чтобы разрешить эти противоречия. Свое эмоциональное богатство Агата никогда не могла излить на дочь непосредственно. В 1930 году она отправила из Эшфилда письмо своему второму мужу Максу, в котором было много новостей о Розалинде и… Питере - ее жесткошерстном терьере. "Питер - мой ребенок, ты же знаешь!"
Вторую книгу, "Тайный враг", Агата написала ради денег по совету Арчи. Он был не из тех мужчин, которые возражают против того, чтобы их жены писали книги, хотя в 1920 году это было весьма необычно. Он вообще не вмешивался в образ мыслей и личную жизнь Агаты; в "Неоконченном портрете" она, в сущности, призналась, что хотела, чтобы он вмешивался в них больше.
"- Дермот, ты ничего не имеешь против того, что я люблю мечтать, придумывать, воображать нечто, что могло бы случиться, и представлять себе, как бы я повела себя, если бы это случилось?
- Разумеется, не имею, если тебя это забавляет.
Дермот всегда был справедлив. Сам человек независимый, он уважал чужую независимость… Беда в том, что Селии хотелось делить с ним все".
Что касается Агаты, то это не совсем так - ей уединение было необходимо. Но она нуждалась в дружеской близости Арчи и не хотела терять ее даже тогда, когда все более очевидной начала становиться тяга к независимости того самого мужчины, который в 1913 году писал ей, как он одинок: "Я скучаю по тебе на этот раз больше, чем раньше, и чувствую себя потерянным оттого, что тебя нет рядом".
Но в "Неоконченном портрете" после рождения их ребенка Дермот, как в былые времена, робко говорит Селии в постели: "Я… я по-прежнему люблю тебя, Селия, люблю так, что даже страшно". "Любовники - да, они по-прежнему любовники", - думает Селия.
На фотографии, сделанной в конце 1919 года, в день официального введения Арчи в должность, состоявшегося в Букингемском дворце, чета Кристи запечатлена на лондонской улице. Агата - в темном костюме, Арчи - в длинном пальто, оба высокие, стройные и весьма обаятельные. Они похожи друг на друга, как бывают похожи любящие супруги, хотя идут, соблюдая дистанцию.
Пожар!
Пожар в лесу!
Пожар в моей душе!
На свете не было
Такой любви, как наша.
Экстаз…
И счастье…
Страсть…
И в сердце боль…
То, что Арчи через несколько лет семейной жизни стал более сдержан, менее эмоционален, было неизбежно. Как напоминает Бабуля в "Неоконченном портрете", неразумно было бы ждать слишком многого: "Таковы уж они, мужчины".
Высказывания Маргарет Миллер, мудрое здравомыслие Агата помнила долгие годы после ее кончины, случившейся в возрасте девяноста двух лет, вскоре после рождения Розалинды; Мэри Энн Бомер умерла в 1916 году. Не то чтобы уход этих двух женщин стал для Клары большим горем, но Эшфилд без них опустел. Возможно, Арчи был прав, когда сказал Агате, что ее матери следовало бы продать дом и найти лучшее применение тем нескольким сотням фунтов, которые она унаследовала, чем тратить их на его содержание. Агату, как всегда, подобная идея привела в ужас. В "Неоконченном портрете" ее мать так же решительно настроена дом сохранить: ""Он может понадобиться тебе самой, когда меня не станет. Я хотела бы знать, что здесь ты всегда найдешь убежище". Слово "убежище" казалось Селии смешным, но идея когда-нибудь поселиться в этом доме с Дермотом нравилась".
"Ну, коли так, - сказал Арчи, - почему бы тебе не написать еще одну книгу и не заработать немного денег?" Когда "Таинственное происшествие в Стайлсе" стали печатать с продолжением в "Уикли таймс", Агате заплатили двадцать пять фунтов - не состояние, но на этот раз она твердо рассчитывала получить больше, и еще больше в следующий. Агате льстило, ей было приятно и ее воодушевляло то, что муж гордится ее талантом. Джону Лейну, который желал получить новый детектив, а не комедийный боевик, "Тайный враг" не очень понравился, но книга принесла пятьдесят фунтов (включая права на публикацию в периодике) и продавалась лучше, чем "Стайлс", что доказало правоту Арчи. "Теперь, - подумала Селия, - я притворяюсь писательницей. Кажется, это даже забавнее, чем притворяться женой и матерью".
"Тайный враг" обладал качеством, отличающим почти все, что написала Агата: читабельностью. Некоторым читателям, вероятно, хотелось бы метафорически пристрелить героя и героиню, но совершенно очевидно, что Агата от них в восторге. Особенно ей нравится Таппенс, бывшая служащая Добровольческого медицинского отряда, нисколько не уступающая Томми в храбрости и смекалке, хотя мысли о феминизме никогда не приходили в голову создательнице этого образа. Таппенс - жизнерадостная прагматистка, каковой временами бывала сама Агата, по-детски жадная как до еды, так и до денег. Деньги на самом деле - главная тема книги. Их недостаток не был Агате безразличен. "Деньги, деньги, деньги! - восклицает Таппенс. - Я думаю о деньгах утром, днем и вечером! Признаюсь, во мне говорит корысть, но что поделаешь!" Агата никогда не была нищей, как Таппенс, но она влезает в кожу своей неунывающей героини - дешевая одежда, которую та носит с неким шиком, обеды в забегаловках - и разделяет ее восторг, когда та тратит неожиданно свалившиеся деньги на роскошный обед в отеле "Пиккадилли".
Тем не менее, как и Агата, Таппенс в конце концов отдает предпочтение любви. Она отвергает миллионера, чтобы выйти замуж за Томми: "Как это будет чудесно!" - восклицает она, принимая его предложение. Они родные души и таковыми останутся до последней Агатиной книги. В романе "Врата судьбы", опубликованном незадолго до смерти Агаты, Томми и Таппенс, состарившиеся, но все такие же жизнерадостные и так же любящие друг друга, переезжают в дом, заполненный эшфилдской мебелью, с миллеровской лошадкой-качалкой Матильдой, стоящей в оранжерее.
После рождения Розалинды Агата много писала. Несмотря на то что у нее была няня Джесси Суоннел и служанка Роуз, ей приходилось многое делать по дому, но она обладала счастливой способностью мгновенно отключаться от повседневных дел и окунаться в мир своих книг. Она никогда не носилась с ними и не стремилась работать методично. Она могла обдумывать сюжет во время мытья посуды и писать на кухонном столе. Единственное, что ее отвлекало, - это материнство. В "Автобиографии" она описывает чудовищное раздражение, которое испытывала, когда пыталась писать "Человека в коричневом костюме", а очередная няня, Куку, щебетала под дверью: "А сейчас, малышка, мы должны вести себя очень тихо, правда? Потому что мама работает. Маме нельзя мешать, когда она работает, мы же это знаем?" И как она сражалась с "Тайной "Голубого поезда"" на пляже, когда Розалинда постоянно требовала ее внимания ("А мне нельзя постоять здесь? Я только постою. Я не буду мешать").
Но в 1920-е годы Агата умела быстро собраться, переключиться и начать продуктивно работать: она написала романы "Тайный враг" и "Убийство на поле для гольфа", а также цикл рассказов. "К тому времени мне только-только начало приходить в голову, что, вероятно, я могла бы стать профессиональной писательницей. Но я еще не была в этом уверена. Я все еще считала, что писание книг есть всего лишь естественное продолжение вышивания диванных подушек". И действительно, ее любительство выдавало себя в стиле, который, сам по себе вполне профессиональный, не был еще "фирменным" стилем Агаты Кристи. Она не чувствовала себя обязанной давать публике то, чего та от нее ждет, поскольку по-прежнему полагала, что пишет для себя. Вот почему она продолжала "пробовать то одно, то другое, как делают все".
"Убийство на поле для гольфа" так же отличалось от ее предшествующего романа, как тот - от "Стайлса". Эта книга получилась очень французской не только по месту действия, но и по интонации, которая отдает Гастоном Леру и даже кое-где Расином ("Пол! Муж мой!"). Агата признавала, что написала ее в "выспренной, причудливой" манере. Кроме того, в построении сюжета она слишком близко придерживалась фактических материалов реального дела об убийстве, имевшем место во Франции, что придает роману некую нехудожественную усложненность. Особняком стоит побочный сюжет, касающийся страстных ухаживаний Гастингса за рыжеволосой акробаткой; это, впрочем, можно простить, поскольку такой поворот позволил Агате - к чему она очень стремилась - избавиться от Гастингса, отправив его наслаждаться супружеским счастьем в Аргентину.
А вот Пуаро остался восхитительно верен себе. Если в этом романе и есть какая-то оригинальность, то ею он обязан исключительно описанию мыслительного процесса Пуаро. Например, modus operandi преступника он выводит из того, что тот, в сущности, повторяет модель ранее совершенного убийства, и это подтверждает любимую теорию Пуаро: характер человека не меняется, даже если этот человек - убийца. "Убийца-англичанин, который последовательно избавляется от своих жен, топя их в ванне, наглядный тому пример. Если бы он разнообразил свои методы, мог бы избегать поимки до сегодняшнего дня. Но он повиновался неотвратимому диктату человеческой природы, полагая, будто то, что удалось один раз, удастся снова, и поплатился головой за недостаток оригинальности".
А вот оригинальность образа Пуаро уже была замечена, и редактор "Скетча" заказал Агате цикл из двенадцати рассказов о нем. "Наконец и я начинала преуспевать". Да, наконец и Агата добилась такого же успеха, как Мэдж за несколько лет до того, когда "Ярмарка тщеславия" купила ее умные и забавные "Рассказы ни о чем". Теперь уже за Агатой ("такой ужасно несообразительной!") охотился издатель журнала; может, она и не стремилась к успеху, но теперь, когда он настиг ее, поняла, что желала его. Как сказал в 1909 году Иден Филпотс, "даже маленькая публикация очень вдохновляет". Эти первые "пуаро" были еще далеко не так хороши, как те рассказы, которые Агата создаст позднее, но знаменателен сам факт, что она сумела выстроить композицию из двенадцати сюжетов; вероятно, это оказалось полезным упражнением для шлифовки ее таланта.
Некоторые из этих рассказов были отправлены издателю из-за границы. В 1922 году Агата и Арчи предприняли замечательное турне, занявшее почти весь год: участвовали в предприятии, позднее получившем название "Имперский тур", и посетили Южную Африку, Новую Зеландию, Австралию и Канаду. Идея их совместного путешествия возникла, когда Арчи предложили должность финансового директора этого тура, целью которого была пропаганда Имперской выставки, намеченной на 1924 год. Чета Кристи всегда мечтала путешествовать, но ввиду недостатка средств - в те времена не существовало дешевых авиарейсов - они с момента свадьбы смогли позволить себе лишь два коротких отпуска в Европе. Поэтому за представившийся шанс ухватились с энтузиазмом.