Брак Арчи и Нэнси - у которых в 1930 году родился сын, - должно быть, омрачался воспоминаниями. Агата была не тем человеком, которого можно было бы не замечать. Слава ее росла, ее имя не сходило с газетных страниц, ее книги были повсюду: как неуютно, наверное, было чете Кристи видеть, например, "Убийства по алфавиту" в витрине местного книжного магазина и знать, что прославленный автор книги - женщина, которая из-за них в свое время так далеко зашла. Имя Агаты в их доме не упоминалось, равно как не упоминались и события 1926 года (сын Арчи почти ничего не знал о них вплоть до зрелого возраста). Как и Агата, они были людьми, ценившими сдержанность и умолчание. Что бы ни чувствовали и ни думали Арчи или Нэнси о непростом начале их отношений, они навсегда отодвинули это в сторону и жили исходя из реальности.
Согласно общему мнению, их брак был удачным. Говорили, что Нэнси была "веселой и полной жизни. Уверена, что они были счастливы в браке, потому что она производила впечатление счастливой женщины". Однако Агата тоже умела радоваться, как никто, а ее жизнелюбие в конце концов даже начало раздражать Арчи. Он не был "общественным животным", признался его сын, "а моя мать - была". Стало быть, и Нэнси не являлась для Арчи совсем уж родственной душой - во всяком случае, не более, чем Агата. И влюбился он в нее так же внезапно, как в Агату. Разница, конечно, состояла в том, что если Агата была красива в свое время, то Нэнси была все еще красива теперь. И она была именно такой женой, о какой мечтал Арчи: не было в ней той "нездешности", которую Агата проявляла по отношению к первому мужу и которую, похоже, он несправедливо принимал за эгоизм.
После развода жизненные пути Агаты и Арчи разошлись так решительно, что казалось невозможным поверить, будто когда-то они мечтали состариться вместе. Дела в Сити шли у Арчи хорошо, он занимал директорские посты, в том числе в "Рэнк организейшн". Хотя в письме к Розалинде в 1958 году он признается, что "дважды оказывался без гроша и это может случиться снова", после его смерти в 1962 году осталось свыше 90 тысяч фунтов. До Второй мировой войны у него был дом на аккуратной лондонской Авеню-роуд, а позднее он приобрел дом в Годалминге (который со всей очевидностью страдал "безвкусицей"). К тому времени он уже не играл в гольф. Жил тихо. "Он был хорошим парнем, - сказал о нем проницательный Энтони Хикс, зять Агаты, иногда видевший Арчи, когда тот встречался с Розалиндой. - С Нэнси Розалинда общаться не хотела, поэтому и я виделся с ней нечасто. Она была весьма скучной особой. И Арчи становился все скучнее".
Между тем Агата сделалась одной из самых знаменитых женщин в мире; она в избытке покупала дома и жила то в Кенсингтоне, то в Южном Кенсингтоне, то в Оксфордшире, то в Девоне; она совершала путешествия в пленительные дальние страны; снова вышла замуж - за человека высокого интеллекта, которого не пугал ее блестящий изобретательный ум и который, напротив, наслаждался его плодами. С ним она узнала совсем другую жизнь.
Арчи пережил позор полицейского расследования, стыд скандала, почти полный разрыв с Розалиндой. Взамен он приобрел жизнь с Нэнси, о которой мечтал весь 1926 год. Неприятности, связанные с уходом от жены, казалось, стоили того. Но несколько лет спустя с ним самим случился нервный срыв, потребовавший серьезного лечения в больнице. Впрочем, ему удалось благополучно оправиться. Как его мать и брат, он был слаб здоровьем, хотя обладал впечатляющим самоконтролем.
Всегда резкий в суждениях А. Л. Роуз ничуть не сомневался, что Арчи поступил неправильно, оставив Агату, и что он наверняка это сознавал. "Бедный мистер Кристи! Что за историю он сочинил, глядя на все это со своей точки зрения! Какую ошибку он совершил!" Подруга Агаты сказала Роузу, что у Арчи "были основания сожалеть о своем поведении"; иными словами, он якобы понимал, что ему следовало остаться с первой женой. Это, разумеется, домыслы. Но этим вопросом и Агата задавалась бесконечно: не был ли бы Арчи в конце концов более счастлив, если бы остался? И не была ли бы более счастлива она сама, прожив всю жизнь, до самой смерти, со "своим другом, близким своим"? Быть может, тогда и не понадобилась бы компенсация длиною в жизнь за его отсутствие.
"Что знал Родди о Мэри Джеррард? Ничего - меньше чем ничего!.. Какая старая история - бородатый анекдот Природы!.. Разве не хотел сам Родди - всерьез - освободиться от этого?"
Так писала Агата в "Печальном кипарисе". И в самом деле: когда Мэри Джеррард умирает, Родди освобождается от ее чар и в некотором замешательстве возвращается к жизни, как человек, очнувшийся ото сна.
Об Элинор Карлисли, девушке, которая так горячо любит Родди, сказано: "Она простит ему роман с Мэри Джеррард. В любом случае это была лишь безрассудная страсть с его стороны".
Но Эркюль Пуаро с мудростью своей создательницы замечает: "Все это гораздо глубже… Между прошлым и будущим иногда образуется глубокая пропасть. Когда человек проходит через долину смертной тени и снова выходит на солнечный свет, тогда, mon cher, начинается новая жизнь… Прошлое здесь уже ни при чем…"
В 1927 году Агата этого еще не понимала - вернее, понимала лишь теоретически. На поверхности ее жизнь была серой и мрачной, как тюремный двор для прогулок, а душа - терзаема бесконечной чередой мучений. Она жила в Лондоне, ненавидя его. Но ненавидеть было легче, чем находиться в любимом Эшфилде, где все напоминало о былой любви. Мэдж предлагала, чтобы она поселилась в тихом Девоне, но, как написала Агата в "Автобиографии", "все, что напоминает о счастливых днях или счастливых событиях, все это буквально разрывает тебя пополам".
Вообще она считала, что лучше было бы ей умереть (но тот, кто совершил неудачную попытку самоубийства, "как правило, не повторяет ее снова" - так написала она в романе "По направлению к нулю"). Ей была ненавистна ее печальная известность, то, что каждый раз, выходя из дому или называя свое имя, приходилось встречать предсказуемую реакцию: узнавание, любопытство, презрение. Она была человеком в высшей степени уязвимым и остро переживала то, что ее горе в искаженном виде стало объектом всеобщего осмеяния. Ее осуждали за то, чего она не делала. В 1929 году она написала в "Санди кроникл" о кройдонских убийцах - так называли нашумевшее преступление: три члена одной семьи были отравлены; убийца явно принадлежал к семейному кругу, но дело тогда не было раскрыто, не раскрыто оно и до сих пор: "В этом деле невиновные чудовищно пострадали за грехи, коих они никогда не совершали. Они живут под юпитерами общественного внимания; знакомые и друзья смотрят на них с любопытством, их окружают охотники за автографами, любопытные праздные толпы. Никакая спокойная частная жизнь для них больше невозможна". Мысль, которую она высказала в этой статье, впоследствии воплотилась в один из ее лучших детективных романов - "Горе невинным".
Она, разумеется, знала, что Розалинда огорчена и ошеломлена. Когда мать самой Агаты оказалась раздавлена горем после смерти мужа, она приняла решение "жить ради детей", но Агата так не могла. "Единственным светлым пятном в моей жизни была Розалинда", - напишет она в "Автобиографии", но на самом деле все было не так просто. В самой Агате осталось слишком много от ребенка, она еще слишком тосковала по утраченной матери, и ее раздирали противоречивые чувства к дочери. "Она никогда не сказала ни слова, но я думаю, что втайне она винила меня за то, что лишилась отца, - читаем в "Неоконченном портрете". - Я подвела ее". Чувство вины доставляло Агате неприятное ощущение: она жалела дочь, но не всегда сочувствовала ей; особенно раздражала непреклонная решимость Розалинды встречаться с Арчи.
В те времена, после развода муж не имел "доступа". Он не мог приехать в дом Агаты, чтобы забрать Розалинду на выходные. Розалинда не встречалась с Нэнси, даже со своим единокровным братом познакомилась лишь на похоронах Арчи, а Арчи, в свою очередь, никогда не видел сына Розалинды. Жизни ее родителей стали несоприкасаемо раздельными, что сегодня может показаться странным, но трудно представить себе, как бы Агата пережила постоянное присутствие Арчи в ее жизни. Для Арчи это тоже было бы совершенно невозможно.
Став взрослой, Розалинда тщательно скрывала свои встречи с отцом и ящики виски, которые тот посылал ей на Рождество. "Мы всегда встречались с отцом наедине и очень любили друг друга", - признавалась она в письме незадолго до смерти. Розалинда была достаточно прагматична, чтобы принять то, что он сделал, и достаточно преданна, чтобы не таить своей привязанности к нему. "Мне ненавистно, когда его изображают холодным и бесчувственным", - сказала она.
А в детстве она страшно по нему скучала. Ее увезли из Саннингдейла - из большого дома, из привычной семьи - и поселили в Лондоне, в квартире, полной женщин, в которой ее мать сидела, поникшая, как умирающая птица. Неудивительно, что девочка чувствовала себя лишившейся корней и, хоть ей было всего девять лет, с радостью согласилась поехать в Бексхилл, в школу-пансион "Каледония", где и мать, и отец могли навещать ее (когда Агата бывала в отъезде, что случалось все чаще, вместо нее приезжали Карло или Мэдж). Письма, которые Розалинда писала домой Агате, были холодными, забавными и иногда колючими: "Спасибо за твое письмо, хотя оно очень короткое. Роуз Мэй Ливер на днях вырвало прямо в коридоре. Сегодня она собирается первый раз выйти. Ее мама приехала за ней в церковь, чтобы вывести ее погулять. Она довольно симпатичная". И еще: "Я немного устала, пока писала письмо тебе, поэтому сейчас напишу коротенькое письмо папе". И еще, после второго замужества Агаты: "Не опоздай на спортивный праздник, хорошо?!! Не приезжай в своем черно-белом платье, надень обычное. Кого ты собираешься привезти с собой в этом году на спортивный праздник? Я бы предпочла, чтобы ты привезла только Карло".
Это совсем не было похоже на отношения, которые связывали Агату с Кларой, - никаких "дорогая мамочка" и "голубка-тыковка". Агате никогда не было легко с Розалиндой; было в этом очаровательном, сообразительном, зорком ребенке нечто, что заставляло вянуть бутон материнского инстинкта Агаты, а после ее разрыва с Арчи и вовсе исчезла всякая надежда, что он когда-нибудь расцветет. Между матерью и дочерью всегда висело напряжение; дружелюбие было, но какое-то жесткое и ироничное, и это мешало им испытывать простую привязанность друг к другу.
"Я не знаю, любит она меня или не любит, - пишет Агата в "Неоконченном портрете". - Такой человек, как я, не подходит такому человеку, как она… Я люблю ее, так же как любила Дермота, но не понимаю ее". На самом деле они обе любили друг друга и нуждались друг в друге, но по какой-то причине ни одна из них не могла это показать. Когда в феврале 1928-го, отправившись на Канары, чтобы отдохнуть и развеяться, Агата снова попробовала писать, ее до бешенства доводило то, что дочь ни за что не хотела оставлять ее одну. Если бы рядом стоял песик Питер, Агата таяла бы от умиления, как это будет впоследствии с внуком. Но с дочерью все было иначе: между ними всегда пролегал барьер, пучина.
Агата понимала, что своим разводом обделила Розалинду, однако подспудно чувствовала и то, что Розалинда способствовала крушению ее брака. Она верила, что ребенок встает между мужчиной и женщиной, и безо всяких угрызений совести писала об этом и в "Неоконченном портрете", и в романе "Дочь есть дочь". Так что Розалинда знала, что чувствует ее мать, и "в какой-то мере ощущала свою ответственность за ее развод". Обе испытывали чувство вины, и обеим это было неприятно. Кроме того, никуда не деться от факта, что Агата была готова бросить Розалинду, когда исчезла в 1926 году. Ничего удивительного поэтому, что и мать, и дочь нашли спасение в версии "амнезии"; хотя книги Агаты открыли Розалинде многое.
"Я всегда думаю о том, как несказанно вам повезло, что она - ваша мать, и ни минуты не сомневаюсь, что вы разделяете мое мнение", - писал Розалинде после смерти Агаты друг семьи. Ответ Розалинды был, разумеется, образцовым, а вот чувства - куда более сложными.
Книгой, которую Агата писала во время отдыха на Канарах в 1928 году, была "Тайна "Голубого поезда"". За год до того она на скорую руку собрала печатавшиеся раньше в "Скетч" рассказы с участием Пуаро в сборник, который был назван "Большая четверка". В "Автобиографии" Агата подчеркивает, как трудно дались ей эти две книги. Правда, она не упоминает, что к моменту ее исчезновения обе были наполовину готовы. К тому же "Голубой поезд" не требовал напряженной работы мысли, поскольку, как и "Большая четверка", вырос из уже готового материала (рассказа "Плимутский экспресс").
Трудность состояла в том, что прежде ей никогда не приходилось писать, если она того не желала. Сочинительство всегда было удовольствием. Это была трудная работа, но ее она выбирала сама. Теперь она должна была писать.
Она не так уж нуждалась в деньгах, как это может показаться, судя по ее "Автобиографии": мать оставила ей порядка тринадцати тысяч фунтов, и хотя она вложила весь свой капитал в "Стайлс", дом был уже выставлен на продажу. Квартира в Челси, дом в Девоне, содержание дочери в частной школе-интернате, личный секретарь - все это мало похоже на бедность. Но когда Агата пишет о своих финансовых страхах - "Я ниоткуда не могла ожидать никаких поступлений", - то на самом деле скорее описывает свое эмоциональное состояние. Ее панически пугало будущее. Как большинство женщин, всю жизнь находившихся под защитой - сначала семьи, потом мужа - и внезапно оказавшихся в полном одиночестве, она испугалась. Кто будет оберегать ее теперь? Даже если работа над "Голубым поездом" казалась ей самым чудовищным занятием в мире - а именно так оно и было, - она должна была ее выполнить. Вот так.
В "Автобиографии" она описывает случившуюся перемену очень просто: была любительницей - стала профессионалом, но на самом деле все было намного неопределеннее и глубже. Возникла фундаментальная разница в ее отношении к работе до и после. И даже по "Голубому поезду", который ей, по ее собственному признанию, не нравился, это можно понять: она писала его не только для денег, но и потому, что это было нужно ей самой.
Отчасти эта книга - действительно "заурядная Кристи". Но в ней она создала образ Кэтрин Грэй, и эта спокойная, наблюдательная, привлекательная женщина стала бальзамом на ее потрясенную душу. Кэтрин - одна-одинешенька в мире, хотя не бедна, и, по словам автора, пребывает в "осеннем периоде" своей жизни: ситуация, ужасавшая ее создательницу. Но Кэтрин справляется с ней спокойно, иронично и уверенно, о чем, должно быть, мечтала сама Агата. Ее утешало то, что эта мечта воплощается хотя бы в жизни ее персонажа.
"- Не думайте, что вы выйдете замуж, моя дорогая, потому что вы не выйдете, - говорит ей старшая подруга перед отъездом Кэтрин на Ривьеру. - Вы не из тех женщин, которые привлекают мужчин. И к тому же немолоды. Сколько вам сейчас?
- Тридцать три, - ответила Кэтрин.
- Что ж, - с сомнением заметила мисс Винтер, - это еще не так плохо. Хотя первую свежесть вы уже утратили.
- Боюсь, что так, - ответила Кэтрин, весьма заинтригованная".
В "Голубом поезде" Кэтрин ужинает с попутчицей, Рут Кеттеринг, чей неудачный брак находится на пороге крушения. ("Ты, наверное, все еще испытываешь влечение к этому парню. Покончи с этим раз и навсегда, - говорит ей отец, видящий единственно возможное решение только в разводе. - Я мог бы свистнуть, и Дерек прибежал бы к тебе обратно, но рано или поздно все кончится тем же".) В Ницце Рут собирается найти себе любовника и спрашивает у Кэтрин, стоит ли. "Мне кажется, что вы собираетесь сделать большую глупость, - безапелляционно отвечает та. - И думаю, сами это прекрасно понимаете".
На протяжении большей части этой книги Агата как бы разговаривает сама с собой - успокаивая себя по поводу развода и позволяя героине утешать ее своей прямотой. Кэтрин, конечно, может еще испытывать влечение к Арчи, но инстинктивное чувство самозащиты приходит ей на помощь, позволяя понять, сколь бессмысленно желать невозможного. Нужно смотреть правде в глаза.
Эркюля Пуаро тоже восхищает Кэтрин Грэй, и, заставляя их подружиться, Агата придает новое качество своему детективу-бельгийцу, до того обладавшему лишь харизматическим сочетанием усов и напыщенных манер. В "Голубом поезде" Пуаро становится не просто сообразительным, но мудрым, и взгляд его начинает проницать не только факты, но и чувства. Он испытывает своего рода нежность по отношению к Кэтрин, и это тоже было странно утешительно для его измученной и погруженной в печаль создательницы. ""Ну, мадемуазель, как идут дела?" Она посмотрела в его блестящие глаза и удостоверилась в своем первом впечатлении: было в месье Эркюле Пуаро нечто очень привлекательное".
Есть в романе эпизод, в котором Пуаро разговаривает с дочерью одной своей знакомой. Они стоят на мосту, и девушка замечает, что это любимое место самоубийц. "Так говорят. Мужчины глупы, не правда ли, мадемуазель? Есть, пить, дышать свежим воздухом - все это такие приятные занятия, мадемуазель. Глупо, когда человек расстается со всем этим лишь потому, что у него нет денег или болит душа. Любовь чревата столькими несчастьями, не так ли?"
О таком именно отношении мечтала Агата и опять же находила большое утешение в том, чтобы его описывать.