Но возможно, наибольшим утешением служил сам "Голубой поезд". Пусть он оказался местом убийства, однако в душе Агаты он расцветал как символ порядка и избавления. Она всегда любила путешествовать. Как бы сильно ни любила она Арчи, в душе всегда знала, что они очень разные люди: если он находил удовлетворение в том, чтобы изо дня в день курсировать между Саннингдейлом, вокзалом Ватерлоо и Сити, то она грезила неведомыми странами ("…они будут бесконечно кружить по местам наподобие Дэлтон-Хиза… И она никогда не увидит такие дальние страны, как Индия, Китай, Япония… дикую природу Белуджистана… Персию, где названия городов звучат как музыка - Исфаган, Тегеран, Шираз…"). Она мечтала о свободе и о любви, но начинала понимать, что эти два понятия редко совпадают.
Теперь она одно заменила другим, и у нее появилось кое-что еще: сочинительство. Она будет писать свои книги - в том числе особую, тайную, "Хлеб великанов", целиком посвященную тому, что завораживало и казалось непостижимым, - и путешествовать. Карло и Мэдж будут навещать Розалинду в школе, а она, Агата, поедет в Вест-Индию. И она забронировала билеты, взволнованная перспективой провести зиму 1928-го под солнцем. Но тут вмешалась судьба. За день или два до отъезда она была приглашена на званый ужин в Лондоне и сидела за столом рядом с человеком, только что вернувшимся из Багдада. "О, - сказала она ему, - я всегда мечтала там побывать". Ее сосед нисколько не удивился и оказался весьма щедрым источником информации. "Вы можете отправиться туда на поезде, - сказал он, - на Восточном экспрессе". О, как заманчиво это звучало! "Сможете увидеть археологические раскопки в Уре - о них тогда постоянно писали в "Иллюстрейтед Ландон ньюс": руководивший раскопками Леонард Вули сенсационно претендовал на то, что нашел место библейского ковчега, спасшегося при Потопе. "О, да!" - сказал сосед по столу, вам непременно нужно когда-нибудь побывать в Ираке".
На следующий день Агата отправилась в агентство Кука и поменяла билеты. Она поедет на Восточном экспрессе в Стамбул, оттуда - в сирийский Дамаск и наконец в Багдад. Карло выразила сомнение: женщина, без сопровождения, на Восток? Но впервые за последние более чем два года Агата чувствовала себя возродившейся к жизни. Она будет путешествовать, одна, в новые миры. Она не боится. Путь был намечен.
"Одна из моих доморощенных теорий (совершенно неосуществимых, разумеется, но в этом-то и прелесть теорий) состоит в том, что каждый человек должен месяц в году проводить в пустыне… Чтобы у него были пища, вода и никаких - абсолютно никаких дел. Тогда вы получите наконец отличную возможность поближе познакомиться с самим собой".
Это высказывание Лоры Уистабл из романа "Дочь есть дочь". Нет ничего важнее для человека, говорит она, чем узнать себя ("человек должен знать себя и верить в Бога"). Однако осуществить это намерение было чрезвычайно трудно, как понимала теперь сама Агата. И что вообще это значит? В начале 1927 года по совету сестры она пошла к психиатру, практиковавшему на Харли-стрит. Верила ли она, что он ей как-то поможет? Как и другие, она поддерживала легенду о том, что потеряла память и хочет восстановить ее: иными словами, она лгала о себе, чтобы найти правду о себе. Согласно интервью, которое она дала в 1928 году "Дейли мейл", ей было сказано, что… "для моего психического здоровья необходимо устранить все пробелы в памяти. Вот почему сейчас я одновременно помню себя и как миссис Кристи, и как миссис Нил". Это, конечно, была чушь. Агата вполне могла водить докторов за нос - она была достаточно умна, чтобы, как Джейн Финн из "Тайного врага", изображать путаницу в мыслях, однако для нее самой вспоминать и рассказывать было по-настоящему болезненно.
"Вернон слушал, пытаясь понять, что говорит ему врач. Он смотрел на него через стол. Высокий худой человек, с глазами, казалось, видевшими тебя насквозь и читающими то, чего ты и сам о себе не знал.
И он умел заставить тебя увидеть то, чего ты видеть не хотел. Вытащить это из самых глубоких глубин на поверхность. Он говорил:
- Теперь, когда вы вспомнили, расскажите мне еще раз точно, при каких обстоятельствах вы увидели объявление о предстоящем замужестве вашей жены.
- Неужели так нужно без конца возвращаться к этому?! - выкрикнул Вернон. - Это было так ужасно! Я не хочу больше об этом думать".
Агата интересовалась психиатрией - она интересовалась почти всем на свете, - но в деле самопознания предпочитала полагаться на себя самое. При всем своем интересе к новым идеям двадцатого века, глубоко внутри она оставалась продуктом своего эдвардианского воспитания и к 1928 году знала, что должна сама выбрать и проделать свой путь.
Отправляясь на Восток, она была в пустыне не одна - этот жребий выпадет ее героине Джоан Скьюдамор из "Разлученных весной", - но впервые в жизни оказалась в положении, когда могла рассчитывать только на себя. В детстве уединение было ее тайным наслаждением, удовольствием, которое усиливалось ощущением полной защищенности. Став взрослой женщиной, она принесла уединение в жертву требованиям семейной жизни. Теперь же вообще не могла разобраться в собственных чувствах. Одиночество было необходимо для работы воображения, но одиночество двух последних лет оказалось чрезмерным. "Вот теперь-то и станет ясно, что я за человек, - писала она в "Автобиографии" о своем путешествии в Багдад, - не слишком ли зависима от других, как я всегда опасалась. Я могла дать волю своей страсти к путешествиям по новым местам - какие приглянутся. Я могла в любой момент изменить любое свое решение так же, как в один день променяла Вест-Индию на Багдад. Мне ни с кем, кроме себя, не нужно считаться. Посмотрим, как мне это понравится".
Агата вошла в совсем иной - в любом смысле слова - мир. Вдруг она оказалась взрослой состоятельной женщиной, сидящей в Восточном экспрессе и выбирающей удовольствия по собственному усмотрению. Загнанное, терзаемое видениями существо осталось в Лондоне, а она подняла взгляд, чтобы увидеть то новое, что ее окружало. Например Киликийские ворота, которые образуют проход через горы Тавр на пути в Турцию, ведущий путешественника из Средиземноморья в Анатолию: этим путем шли Александр Великий и святой Павел из Тавра, а теперь вот Агата на закате вышла из поезда, чтобы полюбоваться "неописуемой" красотой. "Я была так рада и благодарна судьбе, занесшей меня сюда". На пороге Востока она начала находить свой путь обратно, к христианскому Богу, в которого всегда верила, но в котором в последнее время усомнилась. И кое-что еще. Позднее она описывала Киликийские ворота так: "…будто стоишь на краю земли и смотришь вниз, на обетованную землю… землю, коей никому не дано достичь". Это была ее самая заветная тайная мечта: мечта о непостижимом, о мире, существовавшем за пределами реальности. Она снова очутилась в мире своего детского воображения, в котором представляла себе реку, текущую в конце эшфилдского сада.
Последнее, что было ей сейчас нужно, - это англичанка - соседка по купе в спальном вагоне Восточного экспресса, которая считала своим долгом постоянно наставлять Агату по части маршрута. "Не остановитесь же вы в отеле!.. О нет, это совершенно невозможно!.. Я научу вас, как поступить: вы должны остановиться у нас!" В те времена, до революции, которая навсегда изменит облик Ирака, оставалось еще добрых тридцать лет. Багдад был городом, в котором путешественник-британец мог найти и скачки, и теннис, и клубы, и, разумеется, тосты с "Мармайтом"; в довоенные годы в подобных местах было полно людей того круга, к которому принадлежала Агата. Но Агата была одержима не колониальным духом, а духом авантюризма. На Восток она отправилась затем, чтобы избавиться от своих соотечественников, а не для того, чтобы с ними общаться. В конце своего путешествия она очутилась в месте, которое называла Землей мэмсаиб: "Я стыдилась собственных потаенных чувств, от которых страдала". Находиться в Багдаде среди таких же людей, какие окружали ее всю жизнь, было не просто бессмысленно, это было движением вспять: ведь здешний мир был тем самым, в каком она жила до 1926 года, - только еда похуже и Арчи нет рядом. А все должно было быть новым, иным. Ей требовалось уйти от этого малозначительного узкого кружка благовоспитанных людей - уехать в Ур, некогда шумерский город, лежащий чуть ниже слияния Тигра и Евфрата, место, откуда пошла цивилизация. Как благопристойная мэмсаиб она запаслась рекомендательным письмом к участникам раскопок.
Как видно из романа "Человек в коричневом костюме", Агата давно интересовалась древностью, во время Имперского тура она посещала антропологические музеи и как-то написала матери, что созерцание черепов доисторических людей "подарило ей один из самых увлекательных дней в жизни". В 1920-е годы археология вошла в моду, так что интерес к ней Агаты получил дополнительный импульс. Леонард Вули начал раскопки в Уре в 1922 году и обрел известность, вполне сравнимую с известностью лорда Карнарвона и Говарда Картера, открывших в Египте гробницу Тутанхамона. Вули был хорошим журналистом и ловким торговцем, хотя нынешняя его работа сама по себе была столь завораживающей, что "продавала себя сама". "Именно с третьей династии Ура начинается историческое время", - писал Вули. Раскопы относились к концу третьего тысячелетия до н. э. - Урское царство пало около 2000 года до н. э. - и имели огромное значение. Именно Шумер (или Южная Месопотамия) подарил миру первое известное "литературное" произведение - "Легенда о Гильгамеше" - и самую раннюю религиозную концепцию: похожие на пирамиды зиккураты, или храмовые башни, одну из которых и раскапывал Вули, для шумеров были не молельными домами, а обиталищами их богов. Знание Ветхого Завета давало Агате некоторое представление о мифической истории Месопотамии. Это была земля библейских патриархов, земля десяти колен Израилевых, коих вымели с нее ассирийцы, земля Вавилонской империи и ее последнего царя Навуходоносора. Но Навуходоносор, который правил в шестом веке до Рождества Христова, казался в этом контексте до смешного "близким" по времени. Вули раскапывал дома, относившиеся к эпохе Навуходоносора, а под ними - те, что были построены во времена Авраама. Агата была околдована. Ее захватило само понятие истории, тот факт, что "тогда" может превращаться в "сейчас", если человек захочет установить связь между ними. И это тоже было миром, бесконечно далеким от Арчи, - во всех смыслах.
Когда в юности Агату возили в Египет, ее внимание куда больше, чем пирамиды, привлекали молодые люди, но теперь мужчины были выведены за пределы ее картины мира, Агата сосредоточилась на жизни интеллектуальной. Как многие самоучки, она всегда любила учиться, однако в 1920-е годы приняла сознательное решение: не опускать руки, не терять интереса. "Я был поражен исключительной широтой ее знаний и опыта", - писал А. Л. Роуз.
В Уре она была почетной гостьей. Сам Вули обычно не жаловал посетителей, считая, что они лишь мешают работать, но его жена Кэтрин была поклонницей "Убийства Роджера Экройда", и это решило дело. Если Кэтрин чего-то хотела, она это получала. Впоследствии Агата поняла, что эта красивая женщина была также странной, властной и опасной, но во время первого визита та была исключительно очаровательной. Агата радовалась тому, что здесь ее знали не как доставившую всем столько хлопот "истеричку 1926 года", а как писательницу, знаменитость, женщину, достойную уважения. И то сказать, "Роджер Экройд" был незаурядным произведением. Кэтрин считала его автора выдающейся личностью. Хотя она явно предпочитала мужское общество, но к Агате прониклась симпатией и пригласила ее снова приехать на раскопки. Это тоже послужило целительным фактором. Ведь Агату чуть не убило именно сознание того, какой видят ее окружающие - Арчи в том числе. В их представлении о ней не было ничего общего с тем, какой видела себя она сама. Здесь же, в Уре, на нее смотрели по-новому. Это был необычный взгляд, тоже весьма искаженный, но Агата была склонна спокойно принять его. Должно быть, душа ее по-прежнему пряталась в какой-то пещере, но по крайней мере жизнь стала интересной в том смысле, в каком она никогда не была интересной с Арчи: он ни за что не поехал бы смотреть ни на Киликийские ворота, ни на черных буйволов, пьющих из арыков, текущих вдоль дороги на Багдад, ни на необычные краски пустыни - "бледно-розовый, абрикосовый и голубой". Никогда не стал бы он есть такую странную пищу - жирное мясо, омлет с жесткокожими помидорами, огромные вилки цветной капусты, - а если бы съел, то непременно заболел бы. Он стоял бы в Уре на краю раскопа, наблюдая за тем, как "из песка появляется в золотом сиянии какой-нибудь древний кинжал", и сокрушался о том, что пропускает гольф в Саннингдейле.
Так говорила себе Агата, намереваясь переделать собственную жизнь, накопить новый опыт. Это было смелое решение, ибо она была существом раненым, подбитым, ожесточившимся и в высшей степени подозрительным. ("Если Дермот мог оказаться вероломным, то вероломным может оказаться любой. Мир сам по себе стал ненадежен. Я больше не могу никому и ничему доверять…") Тем не менее, несмотря на всю свою уязвимость, она обладала скрытой силой. Мужчины ее семьи - Фредерик, Монти - были обаятельными, но слабыми. Женщины видели жизнь такой, какова она есть, и умели с ней справляться. Агата изначально такой не была: она была мечтательницей, ребенком, но, наблюдая этих женщин вблизи, при ее артистическом темпераменте, сумела усвоить кое-что из их характеров.
"Со всеми нами что-то случается… Такова жизнь. С этим нужно просто смириться. Некоторые на это способны, некоторые - нет" - так писала Агата в романе "И, треснув, зеркало звенит". И, будучи по природе своей человеком, "который на это не способен", она впоследствии переделала себя, став "человеком, который на это способен". В основе такого сдвига лежало ее творчество. Оно было ее спасением, ее защитой, ее выходом - ее подлинной жизнью.
И оно имело все больший успех. В 1928 году она заключила новый договор с издательством "Коллинз" на последующие шесть книг, что дало ей 750 фунтов, а договор с американским издательством "Додд Мид" принес 2500. "Тайный враг" стал первым ее романом, который экранизировали (в Германии), за ним последовал рассказ "Таинственный мистер Кин". В 1928 году под названием "Алиби" был инсценирован "Роджер Экройд" (вскоре появился и фильм) с Чарлзом Лоутоном в главной роли - первым в череде выдающихся актеров, неудачно выбранных на роль Пуаро. Агате нравилась новизна "Алиби", репетиции которой она посещала со своим песиком Питером, но ее настолько раздражали перекраивания, которые постановщик делал в оригинале, что она захотела сама написать пьесу. И такая пьеса, "Черный кофе", была поставлена в 1930 году. Как писал позднее А. Л. Роуз, это был ироничный рассказ об исчезновении: "Все считали его трюком ради популярности, но он был искренним, превзошедшим лучшие ее сочинения. После этого все ее книги становились бестселлерами и все само начало падать ей в руки". "Большая четверка" - худшее из всего, что она когда-либо опубликовала, но в начале 1926 года книга бойко продавалась, как и прочие произведения 1920-х: "Тайна "Голубого поезда"", "Тайна "Семи циферблатов"" и "Партнеры по преступлению". Последние два - это соответственно триллер и сборник рассказов. Нельзя не заметить, что по-настоящему творческое внимание Агаты в тот период было сосредоточено на "Хлебе великанов", в то время как "Семь циферблатов" представляют собой порождение трезвого ума, свидетельствующее о несколько язвительном его состоянии. Место действия здесь то же, что и в "Тайне замка Чимниз", но, сравнивая ту работу с этой удивительно жизнерадостной книгой, можно смутно догадаться, какой путь прошла Агата между ними. Загородный дом Чимниз был сдан лордом Кейтерэмом богатому бизнесмену, сэру Освальду Куту, и вот что думает по этому поводу дочь лорда Кейтерэма: "Ей приснился страшный сон: Англия, заполоненная бесчисленными двойниками Кута в бесчисленных двойниках замка Чимниз, сплошь снабженных, как можно догадаться, новейшими водопроводными системами… Все те тонкие нюансы жизни, которые лорд Кейтерэм мог оценить и ценил так высоко, для сэра Освальда - тайна за семью печатями".
Но лорду Кейтерэму в полной мере свойствен и прагматизм, присущий его классу, - этот образ остается одним из лучших созданий Агаты. "Кут взял меня на должность директора чего-то там. Находка для меня - ничего не надо делать, кроме как сходить в Сити раз-другой в году… и посидеть за круглым столом… У них там очень славная новая промокательная бумага. Потом Кут или какой-нибудь другой умный малый, жонглируя цифрами, произносит речь, но, к счастью, слушать ее нет необходимости - и все это чаще всего заканчивается отличным, скажу я вам, веселым обедом".
"Семь циферблатов" доказывают, что Агата умела быть очень смешной (некий молодой человек описывает свою новую возлюбленную, девушку-танцовщицу, как "одну из восьми девушек, составляющих из себя живой мост"), хотя в это с трудом можно поверить, когда читаешь мрачных "Партнеров по преступлению". Томми и Таппенс возвращаются еще более жизнерадостными, чем прежде, и изумительно изображают пародии на других авторов детективного жанра: тогда, в 1929-м, это был своего рода прорыв, но, как и в большинстве ранних рассказов Агаты, в этих произведениях не было почти ничего от ее истинной сущности.