Слуги были, так сказать, архитекторами Эшфилда. Они плели узор повседневной жизни Агаты и, как она сама пишет в "Автобиографии", "вносили в нее самые яркие и сочные краски… Если бы я вдруг оказалась теперешним ребенком, то, быть может, сильнее всего тосковала бы по отсутствию [sic] слуг". Современному миру не понять ее отношения к ним, которое было свободно от всякого чувства вины и сомнений. "Слуги знали свое место, как тогда говорили, но осознание своего места означало не подобострастие, а гордость - гордость профессионалов".
Хорошую прислугу ценили высоко. "Никогда не понимала, почему считается, что быть прислугой унизительно, а работать в магазине - значит быть независимой и важной. Работая продавщицей, приходится мириться с гораздо большим высокомерием, чем… в доме приличных хозяев", - говорит в "Лощине" Мидж, которая вынуждена зарабатывать на жизнь продажей одежды. Агата считала, что из нее самой вышла бы хорошая горничная, прислуживающая за столом (те должны были обладать высоким ростом); в какой-то момент даже серьезно об этом подумывала. Это случилось во время кругосветного путешествия с Арчи, когда у них почти не осталось денег.
Плохие слуги, напротив, никаким уважением не пользовались. Если служанка, подающая на стол, плохо справлялась с работой, ее называли "недоразумением, состоящим из аденоидов и плохого произношения". Такое отношение de haut en bas (свысока) в последние годы несколько подпортило репутацию Агаты. "Удивительное это животное - хороший слуга", - вскользь, с явным презрением бросает персонаж из "И никого не стало", и наши либеральные сердца начинают трепетать от негодования, как у неврастеничных пожилых дам.
Но все отнюдь не так просто. Например, "испуганная крольчиха" Глэдис из "Кармана, полного ржи" - явно дурной пример Агатиного вялого снобизма - на самом деле один из центральных персонажей, наиболее существенных для развития сюжета, и автор относится к ней с искренним сочувствием. "Боюсь, жизнь жестока, - говорит мисс Марпл. - Никто по-настоящему не знает, что делать с такими вот Глэдис. Они обожают ходить в кино и все такое, но всегда мечтают о несбыточном, о том, чего с ними ни при каких обстоятельствах не может случиться. Наверное, в некотором роде это дарит им минуты счастья. Но все кончается разочарованием…"
Сказано умно и справедливо, и все же из-за стереотипа, созданного самой Агатой, мы отвергаем это как высокомерие. Агата нередко использовала хорошо знакомый стереотип, чтобы потом опрокинуть наши ожидания. Это был один из ее самых хитроумных трюков. В сущности, это было больше чем трюк: таким неожиданным способом она обнаруживала свою незаурядную интуицию, свое несколько усталое понимание человеческой природы.
В романе "Карман, полный ржи" мисс Марпл знает - это более чем догадка - время смерти Глэдис, потому что, будь она жива, "она бы, разумеется, уже подала второй чай в гостиную". Этим косвенно отдается должное важной роли слуг в поддержании того уклада, который они же и создавали как в доме Агаты, так и в ее детективных историях.
Всю жизнь она придавала большое значение упорядоченности быта. В романе "В 4.50 из Паддингтона" (1957) она создала персонаж по имени Люси Айлсбарроу - выпускница Оксфорда; та обретает богатство, став идеальной прислугой. "Пользуясь представившимся временем, Люси отскребла кухонный стол, что давно собиралась сделать… Потом начистила серебро до блеска. Приготовила обед, вымыла посуду, прибрала… Выставила на поднос чайный сервиз, сандвичи, хлеб, масло, накрыла все влажной салфеткой, чтобы не заветрилось". Это литания, гимн жесткому и вдохновенному ритуалу, фантазия, в которой повседневное становится возвышенным.
Утрата слуг в послевоенное время изменила природу мира Агаты. Ее книги стали менее упорядоченными - что совсем не обязательно пошло им во вред, - и появился постоянный тоскливый рефрен: как все изменилось теперь, когда "нет больше слуг… разве что приходящие работницы". Можно представить себе нынешнюю реакцию на подобные высказывания (и теперь существует множество слуг, но мало людей, столь же честных, как Агата, в своем отношении к ним). И опять же ее взгляд на эту сферу несколько более сложен - во всяком случае тогда, когда она хочет, чтобы он таковым был. Например, в "Лощине" есть персонаж по имени Дэвид Энкателл - молодой человек с левацкими загибами, презирающий собственную семью за привилегии. В очаровательно лаконичной сцене он изливает на Мидж свои политические взгляды, утверждая, что она куда лучше понимала бы классовую борьбу, принадлежи она к рабочему классу.
"- А я и есть рабочая. Именно поэтому для меня так важны удобства. Кровать, убирающаяся в стену, пуховые подушки, утренний чай, поданный в постель, фаянсовая ванна, полная горячей воды с изысканными ароматными солями. Мягкое кресло, в котором почти утопаешь…
Мидж сделала паузу в своем перечислении.
- Рабочие, - сказал Дэвид, - должны все это иметь.
- Согласна с вами на все сто процентов, - сердечно согласилась Мидж".
Но детство Агаты выпало на то время, когда ребенок из семьи ее круга был защищен порядком, и этот порядок доставлял ей наслаждение. Она обожала тихую суету кухни и накрахмаленность своих муслиновых платьев почти так же, как любила мечтать о реке, якобы сверкающей в конце эшфилдского сада, к которой она едет на собственной ослепительно белой верховой лошади. Позднее она так же любила свою Люси Айлсбарроу, абсолютно земную и в то же время похожую на фею, орудующую щеткой как волшебной палочкой, которая превращает дом в царство упорядоченной красоты. При всех причудах ее воображения, Агату всегда завораживала власть надежной обыденности.
В детстве у нее в ушах фоном всегда звучали обычные женские разговоры, и это тоже восхищало ее. Она выуживала из них отдельные фразы, воспринимавшиеся ею как музыка; их смысл доходил до нее лишь отдаленно, гораздо больше она любила просто их звучание. "Я еще не закончила, Флоренс". - "Простите, миссис Роу", - слышала она каждый раз, когда кто-нибудь из слуг вставал из-за стола раньше, чем Джейн заканчивала свою трапезу. Этот обмен репликами звучал у Агаты в ушах всю жизнь. Ей нравились благопристойные перепалки между Мэри Энн Бомер и Маргарет Миллер (которую она всегда называла бабушкой, хотя на самом деле Маргарет приходилась ей двоюродной бабкой): "Вздор, Маргарет, никогда в жизни не слышала подобной чуши!" - "Нет, Мэри, позволь все же сказать тебе…", - а особенно - легкие иронические подтексты, коими изобиловала спокойная речь Маргарет: "Такая милая женщина. Полковник Л. - старый друг ее мужа, который попросил его позаботиться о ней. В этом, разумеется, нет ничего предосудительного. Это все понимают". Агата копила подобные фразы, так же как Маргарет, у себя дома, в Илинге, набивала чуланы "финиками, консервированными фруктами, инжиром, французским черносливом, вишнями, анхеликой, пакетами с изюмом и сабзой, фунтами масла и мешками сахара, чая и муки", а постельные шкафы - отрезами бархата и шелка.
Когда родители путешествовали (Клара считала своим долгом сопровождать Фредерика), Агату отправляли в большой дом, куда Маргарет - Бабушка-Тетушка - переехала из Чешира, став богатой вдовой. Мэри Энн, или Бабушка Би (Бомер), жила в Бейсуотере. Отношения между сестрами были своеобразными. В преклонном возрасте они стали очень близки - обе статуарные, исполненные чувства собственного достоинства, облаченные в облегающие черные шелка, - однако разница в социальном статусе бросалась в глаза. Маргарет была более самоуверенной, Мэри Энн ее словно бы оттеняла. Маргарет помогала сестре деньгами, которые давала ей "в оплату" услуг, которые та оказывала ей, делая покупки в магазинах "Арми энд нейви" в Виктории: в Илинг Мэри Энн всегда ехала, нагруженная всевозможными пуговицами, лентами, отрезами тканей. Все это подвергалось строгой оценке, обсуждалось и оплачивалось из толстого кошелька Маргарет, испускавшего золотое сияние. Как писала в "Автобиографии" Агата, для сестер "Арми энд нейви" был "пупом земли". Иногда она сопровождала сестер в магазин и в "Отеле "Бертрам"", книге, написанной ею в уже собственном преклонном возрасте, - вложила в уста мисс Марпл следующее воспоминание:
"Мисс Марпл мысленно обратилась к временам, когда тетушка Хелен, в маленькой шляпке и накидке, которую называла "своей мантильей из черного поплина", разыскивала в бакалейном отделе знакомого продавца и удобно устраивалась на стуле. Затем, напомнив, что в течение следующего часа никто не должен никуда торопиться, тетушка Хелен начинала вдумчиво набирать всевозможные бакалейные товары, которые следовало запасти впрок… Проведя, таким образом, утро с большой приятностью для себя, она, бывало, игриво, как было принято в те времена, спрашивала: "Ну а теперь, что думает наша маленькая девочка насчет легкого второго завтрака?"… После этого они покупали полфунта сливок для кофе и отправлялись на дневной спектакль или концерт в четырехколесном экипаже".
Эти ритуалы, которые Агата воспринимала как должное, отвечали ее собственным устремлениям. Они воплощали здоровую женскую надежность - эквивалент домашнего порядка. Такими же были ее отношения с Нянюшкой ("Выше Няни был только Бог"), хотя Нянюшка обращалась с Агатой как с ребенком, и это отчасти лишало их отношения житейской практичности. Клара со своей стороны была слишком творческой и переменчивой натурой, чтобы обладать здоровым женским инстинктом никогда не сомневаться в себе, каким обладала Маргарет Миллер. "Всегда предполагай в людях худшее"; "Джентльмен нуждается во внимании и трехразовом питании"; "Никогда не садись в купе, если кроме тебя в нем едет только один мужчина"; "Мотовство до нужды доведет"; "Джентльмены любят хорошую фигуру"; "Женщина всегда должна иметь пятьдесят фунтов в пятифунтовых банкнотах на экстренный случай"; "Джентльмены бывают очень обходительными, но ни одному из них нельзя доверять". Так безапелляционно излагала свое жизненное кредо Маргарет, сидя с безупречно прямой спиной в окружении прочной мебели красного дерева у себя в Илинге, когда нашептывала советы Кларе ("Никогда нельзя оставлять мужа одного надолго"), разговаривала с молодым человеком, обрюхатившим служанку ("Ну, знаете ли вы, как правильно поступить в этой ситуации с Харриет?"), болтала со своими приятелями-мужчинами за чаем ("Надеюсь, ваша жена не будет возражать? Мне бы не хотелось стать причиной неприятностей!"). А когда она уверенным голосом исключительно здраво рассуждала о тайнах, те начинали казаться туманными и уютными, что производило на Агату неотразимое впечатление.
Эта размеренная речь принадлежала миру, являвшемуся полной противоположностью миру сверкающей реки и белой лошади. Но несмотря ни на что, и он обладал своей особой красотой. Агата никогда не повторяла ничего из услышанного, сколь бы интересным оно ни было, и в этом она совершенно не походила на "остальных членов семьи, которые - все без исключения - были говорунами-экстравертами". Она же, напротив, ко всему прислушивалась, все впитывала, даже не понимая - быть может, чего-то она так никогда до конца и не поняла, - но позволяя всему оседать у нее в голове, образуя некий рисунок.
И наставал момент, когда мисс Марпл, сидевшая в детстве со своей тетушкой Хелен в магазине "Арми энд нейви", сама превращалась в вариацию этой тетушки: мудрую, сострадательную, твердо привязанную к реальности. Это не Агата, Агата не была привязана к реальности. Как большинство писателей, в книгах она представала более сильной личностью, нежели в жизни. Но она постоянно испытывала потребность воссоздавать женщин своего детства, утверждая сохраненную с младых ногтей веру в их всеведение. Мисс Марпл - наиболее характерный пример, но есть и другие: мисс Персхаус из "Загадки Ситтафорда" ("Ненавижу слюнтяек!") или мисс Пибоди из "Немого свидетеля" ("Не тот тип молодого человека, о котором я могла бы мечтать, когда была юной девушкой. Что ж, Терезе виднее. Она экспериментирует - я буду наготове")… А также леди Лора Уистабл из романа "Дочь есть дочь" (написанного под псевдонимом Вестмакотт), которая представляет собой не столько персонаж, сколько великолепный рупор идей. Истинная причина ее присутствия в романе состоит в том, что Агата получает от нее удовольствие. "Я старомодна, - говорит дама, попыхивая сигарой. - Я предпочитаю, чтобы мужчина знал себя и верил в Бога"; "На самом деле никто не способен разрушить чужую жизнь. Не надо драматизировать и упиваться собственным горем"; "Половина всех несчастий происходит из-за того, что люди прикидываются лучшими и более утонченными, чем они есть на самом деле"; "Чем меньше людей тебя любит, тем меньше тебе придется страдать". Никто, конечно, не изъясняется так, как леди Лора, однако художественная правда в этом образе есть, потому что для Агаты эта женщина реальна. Она подлинный дух женской уверенности в себе, транслирующий мысли своего создателя голосом, потребность слышать который Агата сохранила навсегда.
Агата росла в условиях матриархата. Сила была на женской стороне, которую представляли Клара, Маргарет, умная сестрица Мэдж, Нянюшка и повариха Джейн. У отца и брата Агаты шансов не было. Фредерик не придавал этому ровным счетом никакого значения; Монти, разумеется, придавал.
Агата никогда не была феминисткой, прекрасно знала цену женщинам и считала, что феминизм только девальвирует истинное значение женщины, - это видно из интервью, которое она дала одному итальянскому журналу в 1962 году. Ее спросили: почему так получилось, что женщины сейчас играют более активную роль в общественной жизни? Ответ оказался совсем не тот, какой от нее ожидали услышать: "Вероятно, это произошло из-за того, что женщины по глупости сдали привилегированные позиции, кои завоевали наконец после многих веков развития цивилизации. Примитивные женщины постоянно и тяжело работают. Кажется, мы вознамерились вернуться в прежнее положение добровольно, либо поддавшись на уговоры, и лишить себя радостей досуга и творческого мышления, а также возможности создавать благоприятную атмосферу в доме".
Агата была уверена, что женственность обладает собственной внутренней силой, не имеющей никакого отношения к мужчинам: "Несомненно, мы - привилегированный пол". Однако, как и во многих других вопросах, взгляды ее были переменчивы, сложны и не лишены добросовестных сомнений. В детективном романе "Смерть приходит в конце", действие которого разворачивается в Древнем Египте, она пишет о "насыщенных, разнообразных шумах в кухне":
"…скрипучий голос старой Изы, решительные интонации Сатипи и приглушенное, но настойчивое контральто Кайт. Хаос женских голосов - болтовня, смех, горестные сетования, брань, восклицания… И вдруг Ренисенб почувствовала, что задыхается в этом шумном женском обществе. Целый дом крикливых вздорных женщин, никогда не закрывающих рта, вечно ссорящихся, занятых вместо дела пустыми разговорами.
И Хей, Хей в лодке, собранный, сосредоточенный на одном - вовремя поразить копьем рыбу".
Женское сообщество в этой книге представлено как некая властная сила: "В конце концов, что такое мужчины? Они необходимы для продолжения рода - вот и все. Сила расы - в женщинах", - говорит Кайт. Но в то же время эта сила ограничена и ограничивает. Есть иное, более трудное счастье - когда женщина может, взрослея, не утрачивать детской непосредственности.
"Ренисенб взяла себе в обычай почти каждый день подниматься наверх к гробнице… Обхватив одно колено руками, она садилась в тени у входа в грот - обитель Хори - и устремляла взор на полосу зеленых полей, туда, где сверкали воды Нила, сначала бледно-голубые, потом в дымке, желтовато-коричневые, а дальше - кремово-розовые".
Во время путешествий на Восток, которые предпринимала со своим вторым мужем, Агата тоже любила созерцать тамошние неземные пейзажи и в эти мгновения обретала желанный, едва ли не тревожащий душу покой - в некотором роде повторение того, что испытывала в детстве, когда предавалась грезам в эшфилдском саду. "Счастливая ты, Ренисенб, - говорит внучке ее старая мудрая бабка Иза. - Ты нашла такое счастье, какое живет у человека в его собственном сердце. Для большинства женщин оно состоит в чем-то малозначительном и будничном… Их счастье складывается из повседневных забот, нанизанных одна на другую словно бусинки на нитку".
Для Клары, женщины, с которой Агата всегда была наиболее близка, счастье означало нечто неуловимое. Она любила свой дом, хотя была слишком неугомонна, чтобы довольствоваться только домом. Она стремилась к творческому самовыражению, обладая, в сущности, весьма скромными способностями (даже вышивки ее были посредственны). Ее духовный мир был сколь глубок, столь и беспокоен, словно она сознавала его значимость, но не совсем понимала, что с ним делать. Она металась от одной религии к другой, то серьезно подумывая об обращении к римско-католической церкви, то флиртуя с унитством, христианской наукой и зороастризмом. Она была счастлива в семье: пусть спокойная джентльменская привязанность Фредерика не всегда соответствовала глубине ее любви, пусть Монти был "трудным" ребенком, зато Мэдж и Агата оказались далеко не заурядными девочками, чьи творческие достижения давали выход и собственным устремлениям Клары. Но самыми тесными узами она была связана с младшей дочерью. В "Неоконченном портрете" Агата признавалась, что унаследовала от матери "опасную силу привязанности". В течение долгого времени Агата и Клара были друг для друга единственным источником беззаветной любви и преданности.
"Рецепты для Агаты" - написано на первой странице тетради круглым ученическим почерком Клары.
"Пулярка под сливками: Выбери хорошую жирную курицу-молодку… Яйца по-монте-кристовски… Грибы а-ля Генрих IV… Бабушкин сливовый пудинг… Соус для салата, два желтка сваренных вкрутую яиц растереть в пасту без комочков, добавить полную чайную ложку горчицы домашнего приготовления, соль и щепотку кайенского перца. Потом - чайную ложку уксуса. Перемешав, добавить 2 полные столовые ложки хорошего растительного масла, снова тщательно перемешать и влить 2 полные столовые ложки сливок…
Меню пятничного ужина, морской язык, запеченные голуби, жареный картофель и салат, пирог с вишнями, ликер-крем…"