Какие мечты пробуждали в Агате эти старательно переписанные рецепты? Какой виделась ей идеальная жизнь - такой же упорядоченной и исполненной добродушия, как ее детство? Минуло сто лет, тетрадка с рецептами, написанными материнской рукой, по-прежнему лежит на высоком красивом комоде в Гринвее, в комнате наверху, где когда-то была спальня Агаты. Эта тетрадь хранится там в зеленой кожаной шкатулке с вытисненной на ней надписью "Кларисса Миллер" вместе с массой других вещиц: бумажником из золотистого материала с вышивкой "Фредерику от Клариссы", в котором лежит долларовая бумажка; кошельком с вышитыми на нем переплетенными инициалами Ф и К и словами: "Храни его как мою печать на сердце твоем, ибо любовь сильна, как смерть"; конвертом с кусочком грушевого мыла, которое любил Фредерик (оно до сих пор сохраняет едва уловимый аромат); альбомом со стихами Клары; цветком эдельвейса, сорванным в Швейцарии во время их медового месяца и засушенным между страницами письма, адресованного Ф. А. М.; ее брачным свидетельством; зеленым мешочком с письмами; программкой Актового дня школы Харроу, датированной 1894 годом; детской фотографией Агаты, сидящей на плетеной скамейке под маленькой пальмой; детской фотографией Фредерика, очень похожего на Агату; фотографией самой Клары в вышитом платье за обеденным столом в Эшфилде; письмом, присланным Агате из Илинга ("Моя милая крошка-детка, боюсь, тебе там очень холодно, ведь Эшфилд засыпан снегом… Дорогая моя маленькая дочурка, мама скучает по своей сладкой горошинке и мечтает снова оказаться рядом и поцеловать ее. Тетушка-Бабушка шлет тебе привет и просит передать, что очень любит тебя… Попроси Джейн, чтобы она купила куропатку и приготовила ее тебе в горшочке на завтрак или полдник"); письмом Агате в Лондон от Мэдж ("Мой дорогой маленький цыпленок, как ты там? Надеюсь, ты ведешь себя в высшей степени достойно и не забываешь меня"); письмом от Фредерика Агате в Илинг, датированным 15 июня 1894 года:
"Как я мечтаю снова увидеть тебя и нашу дорогую мамочку. Эшфилд выглядит очаровательно, и я думаю, что тебе понравится твоя комната с новой мебелью и обоями. Скот, когда я говорю с ним о тебе, делается очень грустным и, кажется, хочет сказать: "Неужели моя маленькая хозяйка никогда не вернется?! Я так скучаю по нашим прогулкам с ней и с няней". Я слышал, что бабушка хочет заказать твой портрет. Думаю, это прекрасная идея, и хочу, чтобы ты обняла бабушку своими маленькими ручками и поцеловала ее за меня. Ты всегда должна быть с ней вежлива и добра, и мне приятно думать, что ты…"
Как много кроется за всем этим, сколько чувства вложено в эти письма и как сильно желание сохранить память в этих конвертах, миниатюрных ящичках и тисненых шкатулках! Каждая вещица в них до сих пор дышит той любовью, которая и научила Агату беречь память о былом.
В шкафах и комодах Гринвея есть и многое другое. Крестильные платья лежат, словно мягкие снежные сугробы. Свидетельства о рождении: Клары, родившейся в Белфасте, Агаты, родившейся в Эшфилде, дочери Агаты - Розалинды, тоже родившейся в Эшфилде. Заключенное в рамку меню свадебного обеда Клары и Фредерика, состоявшегося 11 апреля 1878 года на Пэлас-Гарденс-террас. Счет, помеченный 17 июня 1940 года: "За продажу Эшфилда, Бартон-роуд, Торки - 240 000 фунтов. За мебель и оборудование - 21 фунт 19 шиллингов 6 пенсов".
Ящики и ящики фотографий: Эшфилд; ферма Примстед - дом детства Маргарет и Мэри Энн; Клара с Тони, собачкой Агаты; Маргарет Миллер, царственно восседающая в трехколесном автомобиле; Монти в костюме кучера, сидящий в игрушечной упряжке Трулава; Мэдж-подросток в длинной юбке - умное лицо, уверенный взгляд, улыбка; Агата с подружкой в саду, обеим лет по семь, очаровательно выглядывают из-за спинок плетеных стульев. Белый веер в длинном узком футляре, подаренный Маргарет Фредериком. Альбом для аппликаций, который принадлежал Мэдж, - она вклеивала в него кое-какие бальные карточки с приглашениями на танец и вырезки с изображением тележек, полных цветов: "Швейцария, 1878 год. Память о мамином свадебном путешествии". Кларин экземпляр "О подражании Христу" Фомы Кемпийского, на форзаце которого Агата написала: "Кому дано лишить нас Христовой любви?"
А в другой кожаной шкатулке - "Альбом признаний", в который каждый член семьи вписывал ответы на целый список вопросов: самая важная, с вашей точки зрения, добродетель; ваш любимый цвет, герой, героиня; ваше состояние души в данный момент и тому подобное. Этот альбом дает простор воображению. Тонкие странички, исписанные наклонными почерками, собирают Миллеров в эшфилдской гостиной. Сквозь высокие окна, доходящие до земли, мы видим семейство в его волшебно-замкнутом мире: еловые шишки потрескивают в очаге, а они потягивают шерри-бренди и обдумывают свои ответы. Женщины этого семейства - искренние, возвышенные - относились к игре в признания чрезвычайно серьезно. В 1871 году Маргарет Миллер написала, что из человеческих добродетелей она выше всего ценит самоотречение; что главная черта ее характера - упрямство, а на вопрос: "Если бы вы были не вы, кем бы вы хотели стать?" - ответила: "Человеком, который лучше меня". Мэри Энн Бомер отказалась откровенничать на эту тему. "Я никому не завидую", - ответила она. Основную черту своего характера определила как "стремление к предусмотрительности", а состояние души как "тревожное". Ее представление о несчастье - "быть в долгах". Ее герой, аккуратно выписала она, "Натаниэль Фрэри Миллер" - зять, на чьи деньги была воспитана Клара.
Между тем Клара, тогда семнадцатилетняя девушка, описала состояние своей души как "мечту о длинном платье", хотя ей некуда было бы его надеть, поскольку, несмотря на свое богатство, Маргарет не планировала в том сезоне выводить приемную дочь в свет. Не исключено, что Клара делала смутный намек на свою тетку и мать, когда писала, что основная черта ее характера - "горячая любовь к детям". Ее представление о счастье - "всегда поступать правильно". Недостаток, который она более всего склонна прощать, - скрытность; свою собственную скрытность она ясно продемонстрировала на тех страницах.
Какими же благочестивыми созданиями были эти женщины! И какими типично викторианскими были их вкусы: любовь к Мендельсону, Ландсиру, принцу Альберту и "мисс Найтингейл", нетерпимость к "обману и аффектации". Фредерик, естественно, относился к игре гораздо более легкомысленно. В 1872 году он написал - быть может, "подмигивая" кузине Кларе, - что основная черта его характера - "любовь к ничегонеделанию", а больше всего ненавидит он "рано вставать". Состояние души в данный момент? "Чрезвычайно комфортное, благодарю вас".
Агата впервые участвовала в этой игре семи лет от роду. Некоторые ее ответы абсолютно самостоятельны. Самое нелюбимое занятие? "Лежать в постели и не спать". Кем бы она хотела быть, если бы не была собой? "Феей". А вот когда она писала, что счастье для нее - "быть хорошей", ее герой и героиня - это "мама" и "папа", а любимый художник - семейный портретист "Бэрд", ее серьезный взгляд наверняка искал одобрения.
Конечно, и это она писала искренне. Тем не менее это была "публичная" Агата, всегда утаивавшая какую-то часть себя истинной: маленькая девочка, которая хочет угодить тем, кто ее окружает, и заслужить их одобрительные кивки. "Серьезная маленькая девочка, - как она писала в "Неоконченном портрете", - которая много думала о Боге, была послушной, безгрешной и… - увы! - несомненно, резонеркой".
Агата сурова к себе, но, вероятно, она понимала, что ее детская религиозность была не совсем подлинной: просто для ее вымышленного мира было существенно важно, чтобы она была чиста и одеждой, и душой. Ей нравилось представлять себя хорошей девочкой, героиней некоего викторианского романа, с перепоясанной лентой талией, с любимым обручем и книгой библейских историй на тумбочке у кровати. Ей нравилось верить в святость долга. Таковы были времена, в которые она жила, и окружение, в котором она росла. Но такова же была и ее собственная натура.
Свои воображаемые странствия она всегда совершала по стране добродетели; нравственность, надежность и счастье были связаны для нее воедино. Если Агата будет хорошей, с ней все будет в порядке. А если все с ней будет в порядке, она будет счастлива. И так все оно и было; увы, к горькому сожалению, так не могло продолжаться вечно: чудесный уклад детства защищал ее слишком надежно, чтобы уберечь от разочарований в будущем. Она была спрятана от душевных невзгод так же тщательно и предусмотрительно, как Кларин эдельвейс между книжными страницами. В самой глубине души она понимала это, даже будучи семилетней девочкой. Счастье ее было безоблачным, тем не менее в "Альбоме признаний", отвечая на вопрос, что есть горе в ее представлении, она написала: "Это если кто-то, кого я люблю, покинет меня". Она страдала, даже когда родители ненадолго уезжали в Нью-Йорк ("Дом, в котором есть мама… О, мама, мама!.."). И она постоянно опасалась чего-то плохого.
Героиня "Спящего убийства" видит в ночных кошмарах, как в местах, которые Агата знала и любила - например в эшфилдской гостиной с чайным столом, - появляется безрукий призрак с глазами убийцы. Поначалу Убийца имел реальный человеческий облик. Он носил французский военный мундир и припудренный парик с заплетенной косичкой. Потом сон изменился.
"Сначала это мог быть приятный сон: то ли пикник, то ли вечеринка [писала она в "Неоконченном портрете"]… Но вдруг, в самый разгар веселья, в душу начинало закрадываться странное ощущение. Будто что-то происходило… Но что? Да что же - конечно, это Убийца снова был здесь. Но являлся он не в собственном обличье. Он надевал личину одного из гостей…
И самое страшное заключалось в том, что он мог оказаться любым из них… Это могла быть мама, или Нянюшка, или кто-то, с кем ты только что говорила. Ты вглядывалась в мамино лицо - разумеется, это была мама, - а потом замечала холодный стальной блеск в ее голубых глазах, а из рукава маминого платья - о ужас! - торчал этот жуткий обрубок. Это была не мама - это был Убийца…"
Агате было одиннадцать лет, когда в доме своей мачехи в Илинге умер ее отец. "Больничная сиделка вышла из комнаты и сказала Бабушке, поднимавшейся по лестнице: "Все кончено"".
В зеленом ридикюле, хранящемся внутри кожаной шкатулки, Клара держала письма, отправленные и полученные в год смерти мужа. "Дорогой папочка, мне так жаль, что ты все еще болеешь, мы по тебе очень скучаем, - писала ему Агата в начале 1901 года. - На днях Джейн позволила мне помогать ей печь печенье на кухне, я была очень рада. Я испекла несколько с кишмишем и несколько - с имбирем. А к чаю мне дали девонширских сливок!"
В мае Клара отправилась в Илинг с Агатой, которая хворала. Фредерик к тому времени был уже серьезно болен, но как истинный джентльмен думал о других. "Я очень расстроился, узнав сегодня утром из твоего письма, что Агата чувствует себя не так хорошо, как хотелось бы… Мэдж пригласила на завтра десять подружек поиграть в пинг-понг и очень важничает по этому поводу… Я отлично держусь".
Между тем в течение всего 1901 года он вел записи своих "сердечных приступов". С июня по сентябрь он насчитал их тридцать: "Легкий приступ. Спокойной ночи" - типичная запись. Клара наверняка увидела этот список только после смерти мужа, потому что он не хотел ее тревожить. В октябре он писал ей из своего клуба "Уиндэм", что на Сент-Джеймс-сквер, о визите к лондонскому специалисту: "Сегодня утром был у Сэнсома, и он сказал мне почти то же самое, что и в прошлый раз. Он уверен, что мое сердечное недомогание связано скорее с нервами, чем с чем бы то ни было другим… Два последние дня я чувствую себя намного лучше… Бог даст, я теперь покончу с врачами". В некотором смысле так оно и случилось: спустя месяц Фредерик скончался. Ему было пятьдесят пять лет. Он жил тогда в Илинге, чтобы быть поближе к Лондону, где надеялся найти работу.
Финансовые заботы, коими он так долго пренебрегал, сыграли свою роль в его ранней смерти. Его сердце и его состояние убывали параллельно, и он не знал, что с этим делать. "Писем из Америки не было с момента моего возвращения оттуда; хотелось бы верить, что это хороший знак", - писал он Кларе.
К тому времени не оставалось ничего иного, кроме как смириться с тем, что нью-йоркская недвижимость требует для своего содержания куда больше средств, чем дает дохода, что один доверительный собственник, распоряжавшийся ею, попал в сумасшедший дом, а другой застрелился и что смутные подозрения в растрате ими миллеровских денег отнюдь не безосновательны. Еще в 1896 году, когда приближение катастрофы впервые стало очевидно, Фредерик предпринял кое-какие меры. Сдав Эшфилд внаем, он с женой и дочерьми отправился на год во Францию. Это был обычный способ экономии для попавших в стесненные обстоятельства людей их сословия. Тогда, в отличие от нынешних времен, жить в отелях на континенте было дешевле, чем содержать большой дом в Англии, а для участия в светской жизни всегда можно было запастись рекомендательными письмами. Первые полгода Миллеры провели в По, который считался целебным местом благодаря чистому горному воздуху. Потом переехали в Котрэ - тоже в Пиренеях, потом в Париж и, наконец, в Бретань. Агата была слишком поглощена впечатлениями, чтобы скучать по Эшфилду. К тому же, если мама была рядом, она чувствовала себя счастливой везде. Между тем во Франции она вовсе не жила в воображаемом мире: сразу же по приезде ее постигло некоторое разочарование, ибо здесь все оказалось в общем так же, как и в других местах. Она мечтала увидеть горы, но… "Меня ждало одно из самых тяжелых разочарований в жизни, этого чувства я никогда не забуду. Где же эти громады, взмывающие вверх, вверх, вверх, до самого неба, ввысь над моей головой за пределами видимого или постижимого?"
Пришлось довольствоваться жизнью в царстве реальности и впервые за семь своих лет вести себя как любой нормальный подвижный ребенок. Она легко находила друзей и "почувствовала вкус к проказам", вместе с подругами они разыгрывали постояльцев отеля, прячась, например, под лестницей с павлиньими перьями, которыми щекотали ноги спускавшихся по ней людей. Она научилась плавать - и плавание на всю жизнь стало для нее одним из самых любимых удовольствий. Она наблюдала за женским расцветом своей сестры Мэдж, увлеклась нелюдимым мальчиком-лифтером и несказанно томилась, когда приходилось провести день "в полосатой блузке с воротником и при галстуке". Она полюбила юную Мари Сиже, которую Клара сманила из ателье, где та работала, чтобы сделать Агатиной компаньонкой, призванной ненавязчиво, в разговорах обучать девочку французскому. Как большинство решений Клары, это оказалось весьма удачным.
Агата не осознавала тогда реальной причины переезда семьи во Францию. Но по "Неоконченному портрету" видно, что и в то время она понимала больше, чем отдавала себе в том отчет. В книге есть эпизод встречи ее родителей с друзьями из Англии, Грантами, в отеле:
"Селия услышала, как мистер Грант говорил ее матери: "Я был поражен, увидев старину Джона (Фредерика), но он сказал мне, что чувствует себя гораздо лучше с тех пор, как приехал сюда".
Позднее Селия спросила у матери: "Мама, папа что, болен?"
Мама с некоторым смущением ответила: "Нет. Разумеется, нет. Теперь он в полном порядке. Просто в Англии было сыро и дождливо".
Селия обрадовалась, что отец уже не болен. Да он вообще-то и не был, подумала она, - он же не лежал в постели, не чихал, у него не было приступов разлития желчи. Кашлял немного, но это оттого, что он так много курит. Селия это знала, потому что так сказал ей сам отец".
Франция оказала благоприятное воздействие на Фредерика, тем не менее беспечальные времена для него миновали. В "Альбоме признаний" он написал, что его представление о несчастье - это "чувство вины"; стало быть, он страдал от сознания, что оставляет любимую семью столь скудно обеспеченной, что все промотал из-за своей джентльменской беспечности, что Кларе придется продать чиппендейловскую и шератоновскую мебель, купленную им в порыве расточительства, и, возможно, расстаться даже с самим Эшфилдом. Утешало лишь то, что Клара ни в малейшей степени не была склонна к упрекам. Она считала незаслуженным счастьем быть женой Фредерика. В том же "Альбоме признаний" он так описал свое представление о счастье - "быть беззаветно любимым". О таком счастье мечтают многие, Фредерику оно было даровано, и он это знал. "Ни у одного мужчины никогда не было такой жены, как ты", - написал он Кларе незадолго до своей кончины.
Спустя более ста лет это письмо по-прежнему лежит в ее кожаной шкатулке вместе с регламентом процедуры похорон Фредерика и засушенными листьями с кладбища в Илинге, где он погребен. "Я не могу больше видеть тебя воочию, душа моя, но я вижу тебя мысленно, и взор мой черпает утешение в твоем лице", - написала Клара на конверте с кусочком грушевого мыла, которым пользовался ее муж.
С тех пор на протяжении двадцати пяти лет, вплоть до смерти Клары, Агата была смыслом жизни своей матери. "Вы должны жить ради ваших детей - помните это, моя дорогая", - сказала сиделка, ухаживавшая за Фредериком, а впоследствии и за Кларой. "Да, я должна жить ради моих детей. Мне не нужно об этом напоминать, я знаю это сама". Но на самом деле жила она главным образом ради Агаты. Мэдж уже собиралась замуж, Монти со своим полком пребывал за границей, впрочем, Агата с ее глубокими, но не выплескивающимися наружу чувствами, с ее тайным воображением, с ее обожающими полуприкрытыми глазами, с ее безмятежной верой в торжество любви, которую ей тем не менее приходилось постоянно искать, всегда была для Клары чем-то особенным. Как и в Кларе, в ней жил страх утраты, хотя до смерти Фредерика утрат она не знала. Именно с Агатой Клара обрела ту неразрывную связь, которой у нее никогда не было с собственной матерью. Их взаимное притяжение было мощным, как ток высокого напряжения. Любовь к матери всегда оставалась светом, озарявшим Агату изнутри, и в последние годы он порой слепил ее.
"Моя бабушка была опасной женщиной, - скажет дочь Агаты Розалинда много лет спустя. - Сильной и опасной. Моей матери даже в голову не приходило, что она может быть не права".
Смерть отца не означала для Агаты конца идиллии. В "Неоконченном портрете" героиня получает по одному письму от каждого из родителей, уехавших за границу и оставивших ее с бабушкой в Илинге. "Два дорогих, дорогих письма", - пишет Агата. Но по-настоящему Селия страдает, читая именно материнское письмо: "Домой, она хотела домой. И чтобы там была мама…"