Что случилось в тот день, она так и не поняла: то ли осветитель не вовремя свет направил и ослепил ее, то ли каблук зацепился за ступеньку, а может, просто уже настроилась на арию - она всегда боялась, когда спектакль начинался с выходной арии, - и не заметила, что лестница еще не закончилась. В общем, она сделала шаг и не рассчитала. Думала, что уже сцена, а, как выяснилось, внизу была последняя ступенька. Оступившись, упала и подвернула ногу. Острая боль пронзила все тело. А ведь впереди ария, танец… Да и на сцене ей еще долго предстоит быть. Но, видимо, так уж устроен актерский организм, что в тяжелые моменты мобилизует все свои силы. Да и сами актеры - не вполне нормальные люди: думают в первую очередь не о собственном здоровье, а о том, как они будут дальше играть, ведь зрители купили билеты и пришли на них посмотреть. Свои сцены она доиграла, и к моменту ухода за кулисы ей уже показалось, что боль утихла. Очутившись в гримерной, увидела, что колено в крови. И первое, о чем подумала, - разбитое в кровь колено могли увидеть зрители, ведь на ней белые чулки. Вызванный врач сделал "заморозку" и… предложил отменить спектакль. Но она не согласилась. Хотя с трудом понимала, как она с такой болью будет танцевать фрикасе, - танец сложен по технике исполнения и со здоровой ногой, а с больной…
И вот финал первого действия.
- Мне страшно, - говорит Лефевр. - Я боюсь за тебя, Катрин!
- Побеспокойся лучше об императоре!
Развернувшись, она тихо произнесла: "Господи, пронеси!" - и походкой вразвалочку - прачка же! - пошла к лестнице. "Господи! Только бы подняться!"
А за кулисами едва сознание не потеряла от боли. Антракт задержали, дали ей возможность чуть дольше отлежаться в гримерной.
Как она доиграла спектакль - помнит с трудом. Единственное, что осталось в памяти: как только выходила со сцены за кулисы, врач тут же начинал колдовать над ногой. И конечно же партнеры - ее замечательные партнеры - поддерживали как могли. Иногда в прямом смысле слова.
А Слава Богачев - он играл Наполеона - в одной из общих сцен, почувствовав, что она упала духом, шепнул ей: "Таня-Ваня! Ну ты даешь! Это ж надо, тринадцать лет играть спектакль и не запомнить, что ступенек двенадцать!" И увидел улыбку на ее лице. Сцена продолжалась:
- Что, я должна спокойно слушать, как сестры вашего величества оскорбляют армию? - возмущалась Шмыга- Катрин.
- Армию?
- Да-а! В моем лице!
Как-то в антракте побежала встречать своих друзей, которые должны были зайти к ней, и не заметила помост, который рабочие сцены еще не успели убрать. Ударилась она тогда очень сильно. Хорошо, что не разбилась, а ведь могло быть и такое. В тот момент она тоже в первую очередь подумала о том, что антракт скоро закончится и как же она будет играть второй акт. А вот о том, что у нее может быть повреждено лицо, сломана нога или рука, выбит зуб, - она подумала уже потом…
И еще одна мысль промелькнула в ее голове: "Пора бы тебе, Татьяна Ивановна, уже остепениться и перестать носиться как угорелая. Не девочка уже, а народная артистка СССР". А через секунду она уже и забыла об этом. Ну не может она иначе. После спектакля не входит, а буквально влетает в квартиру. Сумка летит в одну сторону, туфли - в другую, цветы - в третью. Кремер только успевает дойти по коридору до своего кабинета, а у нее уже стол накрыт к ужину, цветы расставлены по вазам. Привыкла все делать быстро. Ходить, готовить, убирать квартиру. "Опять на свое помело уселась!" - подшучивал над ней муж. И еще была у нее одна особенность: каждые два часа она наносила на ногти свежий лак - это дома, а в театре - перед началом спектакля и в каждом антракте. Все быстро и четко. Однажды молодая актриса увидела, как она в антракте, стоя возле гримерной и разговаривая с кем-то, наносит лак: в левой руке флакончик, в правой - кисточка.
- Татьяна Ивановна! - ахнула она. - Как вы так, "на весу", можете ногти красить?
В ответ лишь плечами пожала - привычка.
Она частенько удивляла молодежь. Почему-то вспомнилось, как однажды пришла в театр в короткой юбке. Мода переменчива. Было модно носить мини - с удовольствием носила, мода прошла - перестала. А когда вновь вернулась мода на короткое, почему-то решила, что уже не по возрасту. Одно дело на сцене - оперетта такой жанр, и совсем другое - в повседневной жизни.
И вдруг подруга как-то передала ей свой разговор с мужем. Тот спросил: "А почему Таня все время ноги закрывает? Они у нее некрасивые?"
Тогда, пригласив их в гости, она надела короткую юбку. Восторгу гостей не было предела.
А на следующий день пришла в театр.
- Татьяна Ивановна! - увидев ее, теперь уже ахнули молодые актеры и актрисы. - Почему вы так никогда не ходите? У вас такие красивые ноги!
Она лишь плечами пожала:
- Ну, ребята, мне как-то это в голову не приходило.
Ей повезло. Долгие годы с ней была Риза Осиповна Вейсенберг - потрясающий художник по костюмам. Каждый раз удивлялась, как малыми средствами ей удавалось достигнуть необходимого эффекта. Это сейчас богатый выбор всевозможных тканей: покупают и по три, и по четыре тысячи долларов. А раньше? Простая марля, дешевый шелк, который непременно мялся, иногда крепдешин. Недорогой материал так крахмалили, что казалось - платье сшито из органди. Из мехов был только кролик. Но этот самый обычный кролик в руках художника превращался в шикарный мех.
Женщины восторгались ее нарядами, копировали. И все без исключения были уверены в том, что она и в жизни ходит точно в таких же нарядах. И ошибались. Потому что…
Один из постулатов ее жизни: не моде надо подчиняться, а подчинить ее себе. И никогда не надевать то, в чем ей неудобно, даже если это модно. Как истинная женщина, она любит красиво одеваться, но никогда не наденет броскую вещь, которую так любят супермодницы, - стесняется. И почему-то считает, что не умеет это носить.
- Господи! - воскликнул однажды тогда еще начинающий модельер Вячеслав Зайцев. - Кому же, как не вам, все это носить?
- Славочка! - застенчиво улыбнулась она. - Я с удовольствием буду покупать у тебя концертные платья.
Но если от предложения модельера она могла отказаться, то спорить с художником по костюмам было весьма проблематично.
Риза Осиповна - женщина строгая и властная. Но с каким терпением она втолковывала начинающей актрисе, что в театре есть свои законы. А уж в оперетте тем более. Что нельзя выходить на сцену в парандже. Актриса должна уметь носить костюм, а она именно умеет. Поэтому стесняться нечего. Если есть вкус и чувство меры, значит, не страшен даже самый глубокий вырез.
Она всегда была придирчива к своим сценическим костюмам. Все правильно, ведь костюм - это неотъемлемая часть создания образа. Все играет огромную роль - как он на тебе сидит, как ты в нем себя чувствуешь, как выглядишь.
Но на примерках приходилось трудно. Выстаивала по пять-шесть часов. Все просчитывала до мелочей. Крутилась перед зеркалом, поворачиваясь в разные стороны, и смотрела, как спадает материал, не сборит ли где при том или ином движении.
Иногда молоденькие актрисы ее спрашивали: "Татьяна Ивановна, почему у вас такие красивые платья?!" Они, видимо, думали, что ей костюмы шьют не в театральной мастерской, а вне ее.
Приходилось давать "мастер-класс Татьяны Шмыги". Он очень прост.
- Деточка моя, - смеясь, отвечала она. - Стоять надо. Не можешь?! Терпи. Выдерживай!
…Это произошло в Будапеште на гастролях. До спектакля оставалось ровно два дня. И за это время нужно было успеть сшить бархатное платье. Бархат был синтетическим. Она мужественно стояла по шесть - восемь часов на примерках, дышала той пылью, которая непременно бывает, когда кроишь синтетику, несмотря на аллергию, преследовавшую ее с двенадцати лет. Перед самым началом войны ее отца отправили в командировку в деревню Запутная Егорьевского района. В первые военные месяцы она наравне со взрослыми работала в местном колхозе. И вот там на молотилке от летящей от колосьев, соломы и зерен пыли она и "заработала" аллергию.
А в Будапеште к аллергии прибавился еще и страшнейший трахеит. Но несмотря ни на что, на сцену она вышла в новом платье и прекрасно сыграла спектакль.
"Это надо же, - шутили потом коллеги, - ради роли и красоты выстоять, надышаться пылью, получить "в награду" трахеит, но все равно выйти на сцену и петь. Нет, на это способна только Шмыга!"
И вдруг слегла. В самом прямом смысле этого слова. За три дня до творческого вечера. Она не то что ходить не могла, а даже просто встать на ногу. При малейшей попытке острая боль пронзала всю ногу - от пятки до бедра. Как она встанет на каблуки? Как будет танцевать? А вдруг упадет на сцене? Что делать? Отменять юбилейный вечер?
Нет. Надо во что бы то ни стало выйти на сцену. А там… пройдут все хвори. Ну что толку лежать в кровати, хандрить и только себя жалеть. Так можно и совсем раскиснуть. Она ведь совершенно не умеет болеть. Да и температуры у нее никогда не бывает, потому что ее температура - тридцать пять и три. Такая уж она холоднокровная. Для всех людей тридцать шесть и шесть считается нормальной, а для нее - высокой. Сколько раз такое было: больная приезжает в театр, врач дает лекарство, и она выходит на сцену. И куда только все хвори деваются. Просто чудеса.
Ведь ее в этой жизни и держит то, что она должна выходить на сцену. Каждый раз, собираясь на спектакль, думает: "Господи, ну за что мне все это". Согласилась бы отдать что угодно, только бы не идти на спектакль. Но приходит в театр, в гримерной ставит на столик свою Чану - многолетний талисманчик, распевается, гримируется, одевается в костюм героини, выходит на сцену - и внутри словно моторчик начинает какой-то работать. После спектакля ее трудно узнать, домой возвращается совершенно иным человеком, другой женщиной. Кремер считает, что ей нужно играть каждый день.
Сцена - единственное, что у нее есть. Не случайно ведь одна из ее героинь пела: "Театр - мой дом!" Уж сколько лет прошло с тех пор, как спектакль сняли с репертуара, а она до сих пор с удовольствием исполняет финал "Джулии". Зрители плачут. Плачут вместе с ней и актеры, выходящие в этот момент на сцену.
Значит, завтра все заново. Сначала. С нуля…
- Татьяна Ивановна! Вы выглядите на все сто! - Сколько раз слышала это на репетициях своего творческого вечера, а все равно чуть не прыснула от смеха.
"Ну сейчас я вам покажу, на сколько выгляжу!" - промелькнуло в голове.
Когда мне стукнет шестьдесят,
Я буду выглядеть на сорок!
Когда мне стукнет шестьдесят?
О, это будет так не скоро!
И неожиданно даже для себя самой в момент исполнения арии Джулии Ламберт начала танцевать. Откуда только силы взялись? И лишь закончив и подняв в конце большой палец правой руки вверх, увидела в оркестровой яме побледневшее лицо "своего любимого Кремера".
Сейчас уже и не вспомнить, с чьей легкой руки друзья и знакомые стали называть их Бим и Бом. Потому что практически всегда вместе. На время их разлучали лишь спектакли - жена выходила на сцену Театра оперетты, муж дирижировал в Театре сатиры. Они с благодарностью это приняли. А между собой назвали друг друга "Бимочка" и "Бомочка".
Летом 1986 года она была на гастролях с оркестром легкой музыки МГУ под руководством Кремера в Днепропетровске. В тот вечер они только вошли в служебный вход театра, как зазвонил телефон. Почему именно в тот момент она вздрогнула, до сих пор не может понять. Мало ли сколько звонков раздается в театре. Но услышав именно тот, она вздрогнула и внутренне сжалась. В голове промелькнула только одна мысль: "Так может звонить БЕДА".
- Анатолий Львович! Это вас! - администратор протянула трубку Кремеру.
- Что случилось? - Она слышала лишь то, что говорит муж. - За что? Через день я буду в Москве, - сказал он и положил трубку. Лицо его посерело.
- Толюня, что случилось? - Это уже в гримерной.
Молчание. Она понимала, что он не хочет расстраивать ее перед концертом.
- Толя, я не отстану, пока не получу ответ. Ты меня знаешь.
Молчание.
- Роза звонила?
- Танечка! Давай поговорим после концерта.
- Хорошо, - вдруг покорно согласилась она и… развернувшись на каблуках, пошла из гримерной.
- Ты куда?
- Розе звонить! Пока ты будешь собираться с мыслями - расстраивать меня перед концертом или после, я сама все узнаю. - И повернувшись к нему уже в дверях, произнесла: - Да… в Москву мы улетаем ближайшим рейсом.
- Но завтра же последний концерт.
- Значит, я заболею. И концерт отменят "в связи с болезнью народной артистки СССР Татьяны Шмыги". Так что случилось, Толя?
- Игорь в Матросской Тишине.
- За что?
- Нетрудовые доходы.
- Та-а-к, - протянула она задумчиво. - Все понятно: лес рубят - щепки летят. Все, Толюня, иди, готовься к концерту.
- А ты?
- А что я? Я пошла распеваться.
- Танечка, - он зашел к ней в антракте в гримерную, - ты как?
- Все нормально! - докрасив ноготь, она подняла глаза и поймала его взгляд в зеркале. - Чемоданы я уже собрала, - она кивнула головой в угол комнаты. - Билеты, надеюсь, скоро принесут, а нет - так улетим. После концерта мы сразу уезжаем в аэропорт. Все, Толюня, через пять минут я буду готова.
Не зря ее Катрин поет: "Для нас вдвоем беда - не беда".
Муж уже в который раз поразился выдержке своей любимой жены: в тяжелые моменты, когда большинство женщин бились бы в истерике, его Бимочка собирается с мыслями и силами и действует. Плакать она будет потом.
Приземлившись в аэропорту Москвы, они, не заезжая домой, поехали к Розе Давыдовне. То, что они услышали, казалось полным бредом. При обыске в квартире Игоря, ее сына (в то время он был начальником производства автосервиса в Люблино), среди вещей была найдена "толстая цепочка из желтого металла" - так было записано в протоколе обыска. Вот она-то и стала главным "свидетелем обвинения" по статье 153 УК РСФСР. "Частнопредпринимательская деятельность и коммерческое посредничество".
- Так, мне все понятно! - Она взяла бразды правления в свои руки. - Надо было кого-то посадить, арестовали Игоря. Никто не собирается доказывать, что это ошибка. У НИХ ошибок быть не должно.
- Таня, подожди, это все слова, надо же что-то делать… - Она поняла, что Кремер тоже растерялся.
- Толюня! - ласково промурлыкала она. - Ты великолепный дирижер, - так разговаривают с маленьким ребенком, который вот-вот расплачется. - Но здесь позволь уж дирижировать мне.
- Роза Давыдовна! Вы - врач от Бога. Но завтра вы вспомните, что ваши пациенты не просто пациенты, а люди с большими связями.
- Танечка! - плакала бывшая жена ее мужа. - Но ведь Игорь же ни в чем не виноват!
- Да. Но только доказывать это придется НАМ. Поэтому вы поднимаете в ружье всех своих пациентов, я - поклонников - у кого-то обязательно найдется хороший адвокат, и не один.
- А мне кого поднимать в ружье? - Кремер попытался улыбнуться. - Своих музыкантов?
- А ты, Толюня, завтра же пойдешь в районную прокуратуру и попытаешься у прокурора выяснить, в чем конкретно виноват твой сын.
…От прокурора Кремер пришел ни с чем. Она узнала об этом за ужином.
- Я этой тупой скотине так и сказал: "Буду искать правду не у вас".
- А она?
- Откуда ты знаешь, что прокурор - баба? - изумился Кремер.
- Ничего я не знаю. Сам же только что сказал "тупая скотина". Я только это имела в виду.
- Она попросила довезти ее до дома.
- Надеюсь, хотя бы до метро ты ее все-таки довез. - И она рассмеялась. Знала, когда нужно разрядить обстановку.
Поход мужа к старшему следователю по особо важным делам Московской городской прокуратуры по фамилии Телушкин имел точно такой же результат.
- Что вы хотите? - задал он вопрос Кремеру.
- Хочу, чтобы невинный человек вышел на свободу и работал на благо Отечества.
- Но ведь его вина доказана…
Через какое-то время она поняла, что Игоря просто-напросто кто-то очень хочет засадить за решетку. Иначе как объяснить тот факт, что к нему даже не пускали адвокатов, явно придумывая отговорки - то в камере карантин, то вдруг Игорь сам заболел. Найденные зубры-адвокаты тщетно бились в закрытые двери.
И тогда она записалась на прием к главному прокурору города Москвы. Не принять народную артистку Советского Союза, лауреата Государственной премии РСФСР имени Глинки он не мог.
Стремительно пройдя к нему в кабинет, она даже не присела на предложенный стул, чем заставила прокурора встать из-за своего стола.
- Много времени я у вас не отниму. - Она протянула ему письмо. - Вот здесь все написано. Когда я смогу получить ответ?
- Татьяна Ивановна, дорогая! - Он не упустил возможности поиздеваться над известной актрисой. - Ну что же вы можете сказать? Вы же этого молодого человека узнали не так давно!
- Я вам не дорогая!
Глаза сверкнули из-под очков. Ох зря он ее разозлил.
- Да, вы правы, - она поправила их своим фирменным жестом, - не так давно. А вы еще позже. Так почему же вы полагаете, что истина у вас, а не у меня?
Она умела, и достаточно жестко, ставить людей на место. Профессия, должность и положение в обществе в данном случае ее не волновали. Хамить не надо. Это единственное, что она не прощала людям.
- Так когда я смогу получить ответ?
- Вам позвонят.
- Благодарю вас. Будьте здоровы! - И развернувшись на двенадцатисантиметровых каблуках, она так же стремительно, как и вошла, вышла из его кабинета.
То, что ей никогда не позвонят из этого места и она не получит ответа на письмо, она поняла сразу. Но тем не менее довела свою партию до конца.
Шли дни, проходили месяцы, а Игорь по-прежнему находился в Матросской Тишине. Роза превратилась в тень, да и на Кремера было страшно смотреть.
И опять она вспомнила ту самую воронку. У нее нет другого выхода, кроме как глубоко вдохнуть, нырнуть… и резко в сторону.
На следующее утро она набирала номер телефона.
- Кому ты так рано звонишь? - поинтересовался муж. Она лишь рукой махнула. Лицо было сосредоточенно. Кремеру на миг показалось, что его жена стала похожа на пантеру, готовую к прыжку, - настолько напряжена она была.
- Добрый день! - услышал он звонкий колокольчик. - Вас беспокоит народная артистка СССР Татьяна Шмыга.
Растерянный муж присел на первый попавшийся стул. Господи, что она задумала? Его Танечка никогда "не включала звезду", а тут четко произнесла свое звание.
- Скажите, пожалуйста, - слышал он дальше, - когда я могу записаться к Виктору Васильевичу на прием?
Она внимательно слушала, что ей говорили на том конце провода.
- По личному вопросу. Благодарю вас, - и она положила трубку.
- Бимочка! Ты с ума сошла. Найденов же заместитель Генерального прокурора СССР, - только и вымолвил он.