Уже спустившись на несколько ступенек ниже, она вдруг резко обернулась:
- Дима! Ты знаешь "Помнишь ли ты?"?
- Конечно, Татьяна Ивановна!
- Поешь?
- Ну, да, - задумчиво произнес молодой актер.
- Споешь со мной в "Большом канкане" послезавтра?
- С вами? - Казалось, он не поверил услышанному.
- Так да или нет?
- Нет. То есть да. Но что в театре-то скажут? Иерархия все-таки…
- Что скажут? - Она расхохоталась. - "Ах, тебя еще и Шмыга выбрала!" - вот что скажут. Не пожалеешь потом?
- Поскольку мы с вами уже играем "Катрин" и сейчас предложение я услышал от вас лично, значит, в подхалимаже вы меня не уличите. Поэтому скажу, хотя вы и не любите громких фраз. Это самое лучшее, что могло со мной произойти в Театре оперетты. И поверьте, выступление с вами дороже любых званий.
…Она сама предложила его на роль Лефевра в спектакле "Катрин". И по театру тут же пронесся шепоток: "У Шмыги появился новый фаворит!" Репетиции были легкими, он хорошо знал спектакль - во-первых, много раз смотрел, а во-вторых, и играл в нем. Пусть небольшую роль, но тем не менее. Для актера, который вводится в уже состоявшийся спектакль, это важно. Хохот не смолкал во время репетиций. Особенно в сцене, где Лефевр шлепает свою любимую Катрин по мягкому месту, а она, оборачиваясь, разводит руками в стороны и с чувством произносит: "Ге-е-ерцог!" Никак не получался у молодого актера этот самый шлепок. Она понимала его - скорее всего, стеснялся, все-таки она - Татьяна Шмыга. На помощь пришел Анатолий Львович и показал, как именно надо шлепать любимую жену. Вот так, под чутким руководством мужа, жена и репетировала эту сцену с молодым партнером. Репетировали дольше других, потому что первой от смеха раскалывалась она. И уже не могла остановиться. За ней хохотали и остальные.
Она в нем была уверена, а это очень важно - знать, что партнер не будет соревноваться с тобой в популярности, в количестве поклонников, сидящих в зрительном зале, не будет тянуть на себя одеяло. Она знала, что он подстрахует ее в любом случае. Вовремя подаст руку, чуть дольше задержит в объятиях…
"Дима, - слышал он на самых первых спектаклях перед выходом на сцену, - у меня голова кружится. Подстрахуешь, если что…" Однажды в момент их общей сцены он услышал шепот: "Держи меня крепче, пожалуйста! Если не вступлю вовремя - споешь?"
Чем дольше они играли вместе "Катрин", тем больше он понимал ее. И ей уже ничего не надо было говорить. Он чувствовал, когда ей нужно восстановить дыхание после танца или арии, и вот здесь-то как раз и тянул на себя одеяло, чтобы отвлечь внимание зрителей. И как только понимал, что она готова продолжать игру, пальму первенства передавал ей. Однажды он в самом прямом смысле слова поймал ее, поднял на руки - уже тогда болели ноги, и она могла бы упасть на сцене - и обыграл мизансцену, да так, что даже сидящие в зале многолетние поклонники, чуть ли не наизусть знающие спектакль, ничего не заметили. А уж те, кто пришел впервые, - тем более. На таких спектаклях он подстраховывал ее до самого конца. И, выходя на поклоны, обязательно протягивал руку - мало ли что. Изредка она пользовалась его рукой, опиралась на нее. Но чаще слышал: "Фигушки тебе, я сама". И за кулисами после поклонов - хохот…
А однажды он сам забыл текст. Во втором акте, когда Лефевр выходит от Наполеона. Она сидела на авансцене и, не услышав привычного текста, обернулась. Лицо испуганное, а то, что он пытался произнести, было весьма далеко от либретто. Настал ее черед выручать партнера.
После спектакля она услышит за кулисами: "Бить будете, Татьяна Ивановна?" - "За что?" - Одна из бровей удивленно приподнялась. Затем раздался заразительный хохот. Теперь пришел черед удивляться Шумейко. Оказывается, он не первый из Лефевров, кто забывает текст, и именно в этой сцене.
В тот день Фуше играл Александр Маркелов, а Лефевра - Валерий Барынин.
Они с Маркеловым уже отыграли сцену Катрин и Фуше. Следующий выход Лефевра. Он выходит и, вместо того чтобы пройти к ним на авансцену, останавливается возле задника. Пауза затягивается. И тут Маркелов - Фуше вдруг слышит шепот: "Саша!" Понимая, что что-то случилось, как может обыгрывает паузу и двигается в глубину сцены.
- Саша!!! - раздается вновь.
Маркелов изумленно смотрит на Барынина.
Надо было такому случиться, что именно на этом спектакле решили опробовать так называемые лягушки. Акустика в театре и так хорошая, а тут еще и усилители. Малейший шорох - и все становится слышно от первого ряда партера до самого последнего на балконе второго яруса.
- Саш, - шепот продолжается. - Что мы играем?
От растерянности Маркелов сразу и не сообразил, что Валерий имеет в виду, какую сцену, и ответил так же шепотом:
- "Катрин".
Пауза.
Она понимает, что за ее спиной что-то происходит, музыканты в оркестровой яме еще чуть-чуть - и начнут хохотать в голос.
И вдруг слышит:
- А что я должен говорить?
- А я откуда знаю. Это же не моя роль.
И она якобы по мизансцене начинает искать Фуше. Пока крутила головой в разные стороны, краем глаза заметила, где находятся ее партнеры. Встала, обернулась, и поняв, что оба они в растерянности, пошла к ним, протягивая руки, и чуть ли не вытолкнула их на ту точку, где все они должны стоять в следующей сцене.
- Ну что? - она слегка пнула своего Лефевра. - Что сказал император?
- Что сказал император? - партнер ничего не может понять.
- Ну да. Что ТЕБЕ сказал император?
- А… - наконец-то включился Барынин. - Император сказал, что не будет ни военного суда, ни суда вообще.
И дальше все пошло так, как и было написано авторами. Ее счастье, что она не слышала первоначальных реплик, иначе раскололась бы первой - такая уж она смешливая - и пришлось бы давать занавес. А так каждый из них, отыграв свою сцену, отходил вглубь и хохотал, что называется "без звука" - лишь самые внимательные зрители могли обратить внимание на содрогающиеся плечи актеров. Хорошо, что они не видели музыкантов - у них от смеха тряслись не только плечи, но и руки, как они вообще смогли играть, она так и не поняла. На поклонах все хохотали в открытую: и зрители, и актеры. Они долго не могли уйти за кулисы - овация длилась несколько минут и публика никак не хотела их отпускать.
…На репетицию дуэта Сильвы и Эдвина у них был всего один день.
- Благодарю вас, графиня, за честь, которую вы оказали мне своим присутствием…
Как только он это произнес, она интуитивно поняла, что все у них получится.
- Дима, - сказала она на следующий день перед выходом, - я очень тебя прошу - пой чуть тише, а то меня "забьешь".
- Вас? Как можно, Татьяна Ивановна…
Он прекрасно понимал, что она волнуется. Как знал и то, что, несмотря ни на что, по-прежнему считает свой голос не таким уж сильным. Понимал он и другое - есть в зале несколько человек, которые специально пришли посмотреть на провал Шмыги - Шумейко. Что ж, не дождутся!
В один из дней декабря 2010 года, уже будучи в палате Боткинской больницы, она услышит его голос в телефонной трубке. Он позвонит, чтобы поздравить ее с днем рождения и наступающим Новым, 2011 годом.
- Мы еще встретимся, Татьяна Ивановна!
- Да, Дима, да!
А что еще она могла ему ответить…
Если бы были на свете волшебники, единственное, что она попросила бы, это сделать так, чтобы в ее жизни не было ни этого чудовищного диагноза, ни последних операций - уж сколько их она перенесла за свою жизнь…
Однажды в детстве, тяжело заболев, она получила осложнение на сердце. Лежала на кровати и даже пошевельнуться не могла. Не было сил. Неизвестно, как бы дальше сложилась ее судьба и смогла бы она вообще встать на ноги, если бы не их семейный доктор, которая на протяжении трех месяцев лечила ее кагором и шоколадом. У них с братом и так слабые сердечки были, этим они пошли в маму, а тут еще такое осложнение. Только выкарабкалась из этой болячки, снова заболела - на сей раз дифтеритом. И опять ее спасла Надежда Яковлевна Сендульская - их ангел-хранитель, семейный доктор. Благодаря ей маленькую девочку не отправили в больницу - оттуда она бы точно не вышла. Ее отвезли к маминой крестной в Черкизово - тогда это был пригород Москвы, и Надежда Яковлевна регулярно приезжала к ней. Однажды пришла глубокой ночью, и вовремя - она уже начинала задыхаться, а врач, которого вызвала мамина крестная, все не приезжал. Так интуиция семейного доктора вновь спасла маленькой девочке жизнь.
Неудачная операция по удалению аппендицита и, как следствие, - перитонит. Два месяца в больнице, первые две недели из которых врачи ничего не могли сказать ее родителям - она балансировала между жизнью и смертью.
На пике ее популярности в театре по Москве пронесся слух: "Шмыга слепнет!" У нее начались проблемы с глазами - резко упало зрение и, готовя новую роль, она вплоть до генеральной репетиции была на сцене в очках. На ощупь же, как про нее говорили, на сцену она, конечно, не выходила, но некоторые очертания были размыты. Спасало ее только то, что она прекрасно знала сцену и великолепно на ней ориентировалась. В течение нескольких лет она перенесла не одну операцию на глазах. Кудесникам врачам на время удалось вернуть ей зрение до единицы.
Было достаточно операций. Даже, может, и многовато для одного человека. Хотя одну из них она сама себе устроила. Решила убрать морщинки, и мимические - в первую очередь. Она же постоянно хохочет, а их от этого только больше становится.
Врач, который оперировал не одну актрису советского театра и кинематографа, к тому времени переехал в Свердловск. Она его разыскала и отправилась на операцию. Она ему верила, потому что знала - одну из актрис, которая к нему пришла уже не в первый раз, он отказался оперировать, мотивировав свой отказ тем, что "больше уже нельзя, потому что может быть хуже".
Он и ее вначале попытался отговорить - мол, зачем вам это надо, нет у вас таких уж морщин, от которых настало время избавляться, а те, которые есть, придают лицу свой шарм и пикантность. Но женщина есть женщина - если уж что задумала, отговорить ее от этого практически невозможно. На всякий случай врач предупредил:
- Татьяна Ивановна! Уберу только морщинки, больше ничего делать не буду и не просите. И к другим не советую обращаться. У вас лицо молодой, а не вашего возраста, уж простите меня за прямоту, женщины. Так что не будем гневить Всевышнего. Обещаете?
Обещания своего она не нарушила. Действительно, зачем что-то исправлять, если нет на то необходимости.
Операций, болезней и диагнозов ей и так хватало.
За последний год они сыпались из уст врачей как из рога изобилия, и все трудновыговариваемые. Обследуют в одной больнице - отпустят домой, потом снова больница - уже другая. Одна операция, другая… Наркоз, которого она боялась больше всего. Вместе с ним внутри разливалось нечто вязкое, мутное, липкое, постепенно затягивающее ее в ту самую воронку, из которой она уже не могла выбраться сама. Глубоко вдыхала, выдыхала, а вот резко в сторону уже не получалось. Она лежала на операционном столе и, точно так же как и находящиеся рядом врачи, переговаривающиеся шепотом, ждала, когда же наконец сознание подчинится наркозу. И в этот момент ей хотелось лишь одного: чтобы эти адские боли, измучившие ее организм, закончились.
Ей становилось то лучше, то хуже. Она сама понимала, что с ней что-то не то. А вот что именно? Ясно одно: беда с сосудами. И с кровью. Хотя врачи говорят, что как раз с последним люди живут. Это молодые уходят быстро. "А в вашем возрасте…" - донеслось до нее однажды… Ох, шутники эти врачи. Сами-то хоть знают, от чего лечат?
Вспомнилось, как однажды очень рассердилась на них за то, что прервали такой волшебный сон: она не бежала - нет, она парила над полем, ее ноги, которые сводили с ума миллионы зрителей, едва касались изумрудной травы. Она в детстве так же бегала по огромному коридору коммунальной квартиры - на пальчиках.
- Татка! - неслось с разных сторон. Голоса были звонкими, чистыми, они заполняли собой все пространство над землей. Эти голоса она узнала бы из тысячи других - мама, папа, любимый братик.
Папа в последние годы жизни узнавал уже только ее. Она испугалась за маму: ей нельзя быстро ходить - ведь у нее больное сердце. Испугалась и почти было споткнулась - сколько раз так было и на сцене, и в жизни.
И вдруг увидела мамину руку, протянутую к ней. Что- то не дает ей сделать шаг навстречу маме.
- Зачем вы меня вернули? - четко и сердито спросила она тех, кто суетился около ее кровати.
- Ох, Татьяна Ивановна! Ну и напугали же вы нас.
Это случилось после самой последней операции.
Среди лиц врачей и медицинских сестер она увидела одно, ставшее ей за последние месяцы родным. Лена. Ее добрый ангел. Она появилась в ее жизни совсем недавно - уже здесь, в палате Боткинской больницы, и сегодня она точно знает - ее ей послал Всевышний. Поначалу она с трудом поверила в то, что Лена ее совсем не знает, а потом обрадовалась этому факту - значит, будет относиться не как к известной актрисе, а просто как к женщине, которой в настоящее время очень нужна помощь человека, находящегося с ней круглосуточно.
В один из дней, когда Лена на секундочку выйдет из палаты и они с мужем останутся одни, она тихо произнесет:
- Толя, если со мной что случится, пожалуйста, не обижай Лену!
Сказала и успокоилась. Мало ли что может произойти в ее непростом положении. После столь чудовищной операции. Да еще и в ее возрасте. И что тогда будет с Анатолием Львовичем?
Возраст… Она его никогда и не скрывала. На протяжении последних лет пятнадцати ее часто спрашивали, в чем секрет ее молодости, и она неизменно отвечала:
"Вы, наверное, ждете, что я вам расскажу о какой-то специальной гимнастике, о массажах… Ничего этого нет. Когда-то я регулярно делала гимнастику, одно время увлекалась йогой - я не очень гибкая и поэтому пыталась делать какие-то упражнения. Единственное мое серьезное увлечение - ходьба. В юности я исходила всю Москву, причем одна. Хожу я вообще очень быстро. А сейчас какая-то ленивая стала. Гимнастикой регулярно уже не занимаюсь, ни в какие бассейны не хожу. Правда, я так много бегаю по квартире.
Просто я не думаю о том, сколько мне лет и как мне себя вести. Как ведется, так и веду".
Еще говорят, что любая болезнь - расплата за что-то. За грехи наши тяжкие. Может быть, жила не очень правильно, а вот насчет грехов… Грех для нее в первую очередь - это предательство. А она никогда и никого не предавала. Ее предавали, да. Шептались за спиной. Срывали свою злость на ней. Может быть, за то, что была выше интриг, что никогда не позволяла прийти на репетицию не в тонусе, за то, что оставалась в балетном классе и истязала себя до тех самых пор, пока не доводила пластику и движения до совершенства. За то, что у нее всегда была своя планка. Пусть завышенная. Но ведь по отношению к себе же… Сомневалась до последней репетиции, как будто только в театр пришла. А потом выходила на сцену и показывала, как надо играть. Так ей говорили, не она сама это придумала.
Тогда за что?
За красоту, молодость, талант, за то, что на протяжении стольких лет, выходя на сцену театра, дарила людям радость? За то, что мужики разных возрастов толпами ходили за ней, признавались в любви? Но ведь она никогда не давала им надежду, потому что… всегда была замужем. Может быть, они хотели бы оказаться на месте ее мужей, но ведь это ее выбор.
За то, что никогда не делала гадости другим, за то, что умудрилась сохранить хорошие отношения с бывшими мужьями. Иногда в ее квартире раздавался телефонный звонок, и, поднимая трубку, она непременно слышала: "Маленькая". Так ее называет только Рудька Борецкий. Хотя теперь он уже давно не Рудька, а Рудольф Андреевич Борецкий - профессор кафедры телевидения и радиовещания факультета журналистики МГУ, доктор филологических наук. Студенты от него без ума. Канделаки сначала воспринял ее побег в штыки, но со временем все страсти улеглись… Когда он заболел, она ездила вместе с Толей к нему в больницу. Владимир Аркадьевич был против этого, видимо, не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии. А она все равно приезжала…
Ее обвиняли в том, что она разлучница. Ну а как еще назвать женщину, которая уводит мужчину из семьи? Так было во все времена. Наверное, это и есть ее самый большой грех, и не будет она говорить, что ни в чем не виновата. Хотя в чем ее вина? В том, что полюбила? Так сердцу- то ведь не прикажешь. И расплачивалась за свою любовь страданиями. Если бы она строила козни, писала анонимки, ставила ультиматумы. Не делала она этого, решения принимали они сами.
Разве не обвиняли ее в том, что женой Канделаки она стала исключительно по расчету: богатый, знаменитый, да еще и главный режиссер театра, в котором она работает.
Да, он был знаменитый. И знала его не только вся театральная Москва. А вот насчет того, что богатый… Одно время у него было немерено денег. Но они у него долго не задерживались. Что поделаешь - грузинский темперамент и размах! А потом… Какие у них могли появиться особенные деньги, откуда? Это же было такое время, когда он с концертами не ездил, зарплата в основном отдавалась в первую семью, где подрастала дочь. И "доброжелатели" об этом прекрасно знали. Как знали и о том, что свою совместную жизнь они начинали, живя у друзей. Потом какое-то время снимали жилье. Потом ей, а вовсе не Канделаки, дали крошечную квартирку, где они прожили пять лет. Если бы у него были деньги, стал бы он разменивать ту, в которой жила его прежняя семья? Конечно же нет, проще было бы купить. Но в то время не то что квартиру - им даже мебель не на что было купить. Но зачем об этом было знать недоброжелателям? Бог с ними! Все-таки хороших людей вокруг намного больше.
А деньги… Деньги она может заработать и сама. Сказано - сделано. Она создала небольшую "концертную бригаду" - она сама, Александр Горелик, Анатолий Пиневич, Эмиль Орловецкий и братья Сазоновы - Геннадий и Валерий - прекрасные танцовщики, непревзойденные мастера степа. И с этой бригадой она на протяжении многих лет ездила на концерты по городам Советского Союза. Выезжали они и за рубеж.
Вспомнился забавный эпизод. Они репетировали отрывок из мюзикла "Хелло, Долли!" - она, Александр Горелик и братья Сазоновы. По мизансцене ее Долли танцует степ вместе с гангстерами, которых и исполняли Сазоновы. Степ и для подготовленного танцовщика сложен, что тогда говорить о ней. Хотя многие удивлялись, когда видели ее в балетном классе, а кто-то, наверное, и не понимал - зачем делать станок наравне с балетными - ведь для актрисы ее уровня достаточно просто небольшой разминки.
А она делала. Раз-два… Раз-два… Плие… батман… арабеск… Вперед, в сторону, назад. В глазах загораются огоньки. Щеки раскраснелись. Вдох - выдох. Носок завивается к потолку, голова почти касается пола. Засверкали бисеринки пота. Вдох - выдох…
- Татьяна Ивановна! - услышит она однажды от братьев. - Мы все понимаем. Давайте поступим так: вы только обозначайте, что вы будто бы танцуете, а все остальное сделаем мы. Никто из зрителей и не заметит.
- Нет, - услышали в ответ Геннадий и Валерий, - не буду обозначать, буду танцевать, как вы. Все нужно делать по-настоящему. Научите меня?