И на какое-то время народная артистка тогда еще РСФСР превратилась в послушную ученицу.
Братья только диву давались, глядя на то, как она буквально на лету схватывает все премудрости степа.
- Ну вы даете, Татьяна Ивановна! - услышала она восхищенное.
- Да ладно вам, - улыбнулась смущенно.
Было время, когда к их компании присоединялся и Владимир Аркадьевич, тогда он уже не руководил Театром оперетты, а просто был актером Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Они выступали вместе. А после концерта Канделаки словно "приказывал": "Все зашли ко мне!" И все собирались в гостинице в их номере. Так принято на гастролях. И она на глазах у "изумленной публики" превращалась в просто жену и хозяйку, с которой можно было поговорить на любую тему.
Гастроли сближают людей. Перелеты, переезды, жилье в одной гостинице, совместный отдых в свободное время…
Она не любила обращать на себя внимание. Кремер частенько называл ее "женщина без выкрутасов", она лишь хохотала в ответ. Летом, если они выезжали на гастроли на юг ли, на Украину ли, она ходила по улицам в сарафанчике на лямочках, в сандалиях на босу ногу, на голове - косынка… Ее действительно практически никто не узнавал, а она была и рада этому.
Хотя однажды ее неузнаваемость привела к тому, что пришлось задержать начало спектакля. Дело было в конце 50-х.
В те времена нравы были более чем строгие. В 1953 году отменили запрет на декольте, и появились коллекции платьев с вырезом. И тем не менее открытые плечи, большие декольте, чересчур открытая спина не приветствовались в повседневной жизни. Да она и не любила "оголяться". Ее и на сцене-то "раздеть" было весьма проблематично. И художники по костюмам с ней постоянно мучились, отстаивая каждый миллиметр выреза на платье у ее героини. Что уж говорить про повседневную жизнь. В то лето театр уехал на гастроли в один из южных городов. В чемодан она положила новое летнее платье - оно ей настолько нравилось, что она, вопреки своим правилам, уступила уговорам портнихи и смирилась с тем, что спина будет чуть более открытой, чем всегда.
- Танечка, - уговаривала портниха, - это же для летнего отдыха. Вот поедешь отдыхать, как наденешь на пляж, так все и ахнут от восхищения.
Портниха оказалась права. А ей самой платье настолько нравилось, что однажды она надела его вечером и решила пешком прогуляться до театра. Шла по улицам и вдыхала аромат южного города.
И вдруг услышала:
- Пройдемте, гражданочка!
Рядом с ней оказались два милиционера.
- Вы мне?
- Вам.
Пришлось пройти в отделение милиции. А там выслушать целую лекцию о нравах, о том, что можно носить приличной девушке, а что нельзя. Она слушала и поглядывала на часы - время неумолимо приближалось к началу вечернего спектакля. А ведь ей еще надо приготовиться.
- Отпустите меня, пожалуйста. У меня скоро спектакль начнется.
- Ах вы еще в таком виде и в театр собрались… Ну знаете ли…
Лекция началась по второму кругу.
- Я - актриса, - пыталась она объяснить ситуацию. - На сцену выйду совсем в другом костюме.
- Актриса? Ну-ну… И как же ваша фамилия?
- Меня зовут Татьяна Шмыга.
- Девушка, сегодня явно не ваш день, - прервал ее один из милиционеров. - Как раз вчера я был на спектакле и видел на сцене Татьяну Шмыгу. Вы на нее нисколечко не похожи.
- Но я правда Шмыга! - Она чуть не плакала. - Сейчас удостоверение покажу. - И она полезла в сумочку, но с ужасом обнаружила, что документы оставила в гостинице.
- Позвоните, пожалуйста, в театр. Спросите Владимира Аркадьевича Канделаки. Он вам подтвердит, что я - это я. Меня там уже потеряли. Только не говорите, что вы из милиции, а то через три секунды весь театр будет знать…
Один из милиционеров пододвинул к ней телефон.
- Позвоните сами.
- Здравствуйте! - произнесла она в трубку. - Это Таня Шмыга. Можно попросить Владимира Аркадьевича? Нет- нет, все в порядке…
- Девочка! Ты где? Что случилось? Почему тебя нет в театре?
- Владимир Аркадьевич, я в милиции, это недалеко от театра. Подтвердите, пожалуйста, что я - это я.
Через несколько минут Канделаки бушевал в небольшой комнате в отделении милиции.
- Вы кого забрали? Как вы могли про нее хоть что-то подумать? Чем вам ее платье-то не угодило? Мы уже скоро месяц гастролируем здесь, по всему городу афиши расклеены, а вы Шмыгу за то, что вырез на спине больше на два сантиметра, чем положено, в отделение забрали. Вы хоть понимаете, что вы делаете?! Вы бы лучше девок непотребных ловили, а не ведущую актрису театра и мою жену… Совсем с ума посходили со своей нравственностью. В ресторане вечером поужинать невозможно, от б… отбоя нет. А вы…
Канделаки иногда мог быть очень грубым.
- Они меня не узнали, Владимир Аркадьевич, - тихо произнесла она. - А удостоверение я в гостинице оставила. Сама виновата.
- Вы не узнали Шмыгу? - От услышанного Канделаки даже ругаться перестал.
- Ну да, - обреченно сказал один из них. - Я вчера видел вашу жену на сцене. И она была совсем не похожа на эту девушку.
Вечером, как всегда после спектакля, в их номере собралась компания. Тема обсуждения была одна - как Татьяну Шмыгу в милицию забрали. Хохотали до упаду. Она - громче всех…
- Танька! - смеялся Канделаки. - Ну если ты не похожа на Шмыгу, хоть документы с собой тогда всегда носи.
На гастролях вообще много всего случалось. И смешного, и грустного…
Однажды у нее буквально перед самым выходом на сцену сломался передний зуб.
Лето 1977 года. Она уже около месяца гастролирует по Украине с оркестром легкой музыки МГУ под руководством Анатолия Кремера. Оркестр, созданный в конце 50-х годов, имел невероятный успех не только в Москве, но и за ее пределами. Иногда на концерты зрители прорывались всеми правдами и неправдами, потому что невозможно было купить билеты.
И вот они в Мелитополе. По всему городу расклеены афиши, все билеты проданы. Концерты были построены так: в первом отделении оркестр и его солисты выступали со своей программой, а во втором на сцену выходила она - либо одна, либо со своими партнерами.
В тот день был третий концерт - первые два прошли на ура. Она сидела у себя в гримерной и слышала, как принимают оркестр. Скоро антракт. Как ее сегодня встретит публика?
- Танюля! - В дверях гримерной стоял Анатолий Львович. - Ты как?
- Нормально. - Она как всегда по традиции докрашивала ногти.
- Скажешь, когда будешь готова.
Она кивнула.
Первый звонок. Второй. Что ж, пора на выход. Она сделала шаг к двери и вдруг поняла, что с ней что-то произошло. Что именно? Подошла к зеркалу. Вроде все в порядке. Костюм, грим…Что-то не то. За щекой что-то перекатывается, словно леденец. Но ведь она не ела конфет. То, что оказалось у нее на ладони, повергло ее в шок. Улыбнулась в зеркало. Третий звонок. Это конец. В гримерную заглянула костюмерша:
- Татьяна Ивановна, начинаем!
Она в ответ молча показала ей свою ладонь.
И вдруг слышит за дверью гримерной рассерженный голос Кремера:
- В чем дело?
- А-а-а-натолий Львович, - заикаясь, начала костюмерша, - у Татьяны Ивановны серьезные неприятности.
- Что случилось?
- Зуб сломался!
- Ну так почините!
- Это невозможно. Нужен врач.
- Твою мать! Неужели в этой дыре нет стоматолога?
- Уже ищем. Анатолий Львович, не волнуйтесь.
Когда она вовремя не подошла к выходу на сцену, он подумал, что случилось что-то страшное - упала, сломала руку, ногу, да все, что угодно, могло случиться. От испуга за любимую женщину он сразу и не понял, о чем именно ему сказала костюмерша. А когда понял, рывком открыл дверь ее гримерной.
- Танюля, да плевать на этот зуб. Главное, что ты сама цела, я уж бог знает что успел подумать.
Глаза жены были полны слез.
- Я не смогу выйти на сцену. Как я буду петь?
Она права, мелькнуло в голове. Помимо эстетической стороны есть еще и техническая - во время пения звук идет через зубы.
- Ты только не волнуйся, ну найдут же врача, он сейчас придет и тебе поможет. Придумает что-нибудь. Он же врач все-таки.
А в зале уже слышны свист и крики: "Халтура!"
- Так, ты сиди жди врача, а я пошел выкручиваться.
Второе действие концерта пришлось перекраивать на ходу. "Персидский марш" Штрауса - беспроигрышный вариант. Дирижер незаметно уходит со сцены - музыканты играют сами.
- Ну что? Где зубодер? - В гримерную к ней он уже не стал заходить, чтобы лишний раз не нервировать.
- Анатолий Львович, врач пришел, но он не стоматолог.
- А кто? - Кремер уже начал рычать.
- Гинеколог.
- Кто?!!
Он открыл дверь гримерной. Его жена заливалась смехом.
- Толюня! Это могло случиться только со мной. Представляешь, Шмыге чинить зуб пришел гинеколог! Все. Иди на сцену. Я сейчас сама что-нибудь придумаю.
Но сказать проще, чем сделать. Ей надо было хоть как- то успокоить мужа.
Она прислушалась к тому, что происходило на сцене. И услышала вальс Арама Хачатуряна из "Маскарада". Так, минут пять у нее есть.
- Думай, Татьяна Ивановна, думай, - твердила как заклинание. - Лак для ногтей? Нет. Сандарачный клей? Точно.
Как она сразу не сообразила, ресницы же им приклеивают. Только бы удержался. Ресницы ресницами, а зуб - это несколько иное. Была не была.
Прилепив наклеенный на маленький кусочек ваты осколочек к зубу, она посмотрела на себя в зеркало - вроде держится. Попробовала голос - нормально. Произнесла две-три фразы - все в порядке. И бегом на сцену.
Ее встретили на ура. "Видимо, уже знают историю про зуб и гинеколога", - промелькнуло в голове.
Первый номер. Во время поклонов языком пощупала зуб - пока держится. А на втором номере она вдруг почувствовала, что приклеенный кусочек начал отваливаться. Допела с трудом. Маэстро все понял. Достаточно было одного его взгляда. Также он понял, что какое-то время ему опять придется "выкручиваться", а "починив" зуб, она вновь вернется на сцену.
Так оно и случилось. Исаак Дунаевский. Марш из кинофильма "Цирк". На середине исполнения он боковым зрением увидел свою любимую жену в кулисе. Музыканты продолжали играть, Кремер ушел за кулисы, взял ее под руку и вывел на сцену. Зал взорвался аплодисментами.
После концерта публика долго не отпускала. А когда наконец они, усталые, но довольные тем, что все-таки, несмотря ни на что, она выступила, вышли из театра, поняли: до гостиницы, которая буквально в двух шагах, они дойдут не скоро. Такое количество автографов она раздавала только после первого прогона спектакля "Эспаньола" в Москве. "Шмыга! Шмыга!" - раздавалось со всех сторон. Казалось, что ее фамилия разносится по всему уже ночному Мелитополю. Она лишь растягивала губы в улыбке, рассмеяться она не могла. Завтра с утра ей предстоял поход - на сей раз к стоматологу.
С милицией связана еще одна история. И тоже из разряда курьезов. Это было в начале 90-х. Кремер был на гастролях, и в один из дней она отправилась на дачу в Валентиновку с подругой.
Приехали, набрали клубники и вернулись в город - времени для длительного отдыха не было. В машине обсуждали, как сейчас приедут и займутся своей красотой: сделают маску из клубники. Они вышли из машины, она закрыла ее, и, болтая, поднялись в квартиру. Только успели нанести вкусно пахнущую кашку из клубники на лицо, как раздался звонок в дверь.
- О! Кремер вернулся с гастролей. - Хохоча, она побежала открывать входную дверь. - И, как всегда, ключи дома забыл.
Открыла, не посмотрев в глазок. И ахнула… На пороге стояли два милиционера.
Через полчаса они уже сидели за накрытым столом.
"Наведение красоты" пришлось отложить. Заболтавшись, она совсем забыла о том, что квартира стоит на охране, и не позвонила на пульт.
Дача… Ее любимая дача. С ней связано столько воспоминаний. Здесь жили родители. И она была уверена в том, что именно свежий воздух и продлил ее маме жизнь. Зинаида Григорьевна любила сюда приезжать.
- Татьяна Ивановна, вам из Москвы несколько раз звонили. Просили вот это передать. - Администратор гостиницы протягивал ей листок бумаги.
Она вздрогнула. Последние десять лет она практически не жила на свете - болела мама. Один за другим перенесла три инфаркта. Порой она разрывалась между больницей, театром, своими домом и домом, где жили родители. С годами ведь они не молодеют. Маме - 67 лет, папе - 76, Владимиру Аркадьевичу - 67. Да и самой ей в этом году исполнится 47.
Она развернула листок тут же, у стойки администратора. "Танечка! Срочно позвони домой. Канделаки". Ключ от номера упал на пол.
- Таня-Ваня! - к ней приближался ее любимый Генри Хиггинс - Александр Горелик. - Ты сегодня была в ударе. Я глаз от твоей Нинон не мог оторвать.
Он поднял ключ с пола и увидел ее глаза, полные слез.
- Что с тобой? Что-то случилось?
- Да.
Она развернулась на каблуках и побежала к себе в номер. Заказала разговор с Москвой и, пока ее соединяли, не могла сдвинуться с места. Сидела и смотрела в одну точку.
Междугородный звонок.
- Володя! - даже не поздоровавшись, чуть не закричала она. А потом еле слышно спросила: - Что? Мама?
- Да, Танечка!
- Инфаркт? Не молчи же, Володя…
- Девочка, возвращайся в Москву.
До конца гастролей оставалось десять дней.
И уже в номере директора театра:
- Георгий Павлович, я вернусь через три дня.
- Может, вам имеет смысл остаться в Москве?
- Нет! Мое имя стоит в афишах, зрители купили билеты, и я не имею права их разочаровывать.
Маму она похоронила на Введенском кладбище.
Вечером следующего дня со сцены уже раздавалось ее неповторимое:
Веселится и ликует весь ночной Монмартр,
Всюду море ослепительных огней.
Так уж устроены актеры: как бы тяжело им ни было, они выходят на освещенную сцену после похорон своих родных и близких, а иногда и в день их смерти, и если им по замыслу спектакля в тот вечер предстоит заразить зрителей энергией и жизнелюбием, они, будучи сами надломлены горем, выйдут на сцену, и будут на той сцене царить сплошная энергия и сплошное жизнелюбие.
Зал стонал от "Карамболины", а за кулисами партнеры видели ее заплаканные глаза, осунувшееся и, несмотря на грим, очень бледное лицо, испарину, покрывавшую лоб, дрожащие руки и тихий шепот: "Не могу, не могу, больше не могу!" И снова на сцену. И снова:
Улыбкой нежной, чуть-чуть небрежной
Ты сердце каждого пленишь.
И ее неповторимое "О-ля!" со звонким колокольчиком наверху.
И снова канкан, и снова ее знаменитая проходка по авансцене, и снова неповторимый жест под подбородком - ее героиня будто сошла с полотна Тулуз-Лотрека. В тот вечер она бисировала три раза. Зрители, словно почувствовав что-то, никак не хотели отпускать со сцены любимую актрису.
А вечером следующего дня была "Моя прекрасная леди".
- Танечка! Ты как? - Это Саша Горелик открыл дверь ее гримерной.
- Вот и моя бабушка, говорят, померла от инфлюэнцы, - был ему ответ. - А я так думаю, что бабку просто укокошили! "Капустная кочерыжка" готова! - Она поправила свои нелепые перчатки и походкой гориллы - правая рука и нога одновременно - вышла из гримерной.
Обязательный батман перед выходом. "Господи, пронеси!"
И вот уже зал умирает от хохота, глядя на появившуюся Шмыгу. Нахальная, вульгарная и смешная девчонка с лондонского дна в драной клетчатой юбке, вязаных чулках, громоздких башмаках и невообразимой шляпе в виде цветочного горшка. Ее толстенькая и неуклюжая героиня хрюкала, гундосила, тянула ударные гласные, произнося их в нос, и, заглатывая окончания слов, со смаком произносила на весь зрительный зал: "Подумаешь, какое г… но!"
Хохот, аплодисменты, казалось, еще чуть-чуть - и за ними не будет слышно текста. Но… Хитрая и лукавая улыбка появляется на ее губах. Зал замирает. А вместе с ним и Саша Горелик на минуту теряет дар речи. А когда наконец обретает, то… видит высунутый язык своей партнерши.
Все. Еще секунда - и можно будет давать занавес. Смех на сцене очень заразителен, а смешливость может возникнуть даже по самому незначительному поводу. Стоит одному прыснуть или пискнуть, неудержимый смех охватит всех, находящихся на сцене. За кулисами партнеры скрючиваются от смеха, музыканты в оркестре того и гляди лягут на пол.
Генри Хиггинс, чуть нарушив мизансцену, подошел к Элизе и тихо шепнул на ухо:
- Танька! Ты гениальна, но, умоляю, прекрати. Сейчас спектакль сорвем…
И опять слышит потрясающее хрюканье.
- Шмыженька! Я тебя убью после спектакля!
И вновь видит высунутый язык.
Он все прекрасно понимал - ее многолетний партнер. Видел, как тяжело ей не плакать, знал, что ей необходимо подурачиться больше положенного по роли - только здесь, на сцене, она хоть на время может заглушить ту невыносимую боль от потери самого дорогого человека, которая рвет ее сердце на части. Поэтому и подыгрывал ей своим шепотом, чтобы она понимала - все хорошо. Она умница. И самая замечательная партнерша на всем белом свете.
Однажды она узнает совершенно невероятную историю. И поначалу не поверит в нее. Американская актриса Одри Хепберн - самая знаменитая Элиза Дулитл - в один из дней поймает волну советского радио и услышит постановку Театра оперетты "Моя прекрасная леди". Она будет настолько очарована, что не выдержит и напишет письмо в Москву, на радио. "Я знала, что в России есть много красивых женщин, - с восторгом писала знаменитая актриса. - Но теперь я знаю имя вашей прекрасной леди - Татьяна Шмыга".
Слезы навернулись на глаза. Здесь, в больнице, они были особенно близко. И плакала она часто. Ее родители… Сколько лет уже прошло с тех пор, как они ушли. Она все никак не может с этим смириться. Такое ощущение, что они где-то рядом. Она их чувствует. Хотя в детстве и не была к ним особенно привязана - была уличным ребенком. Эдаким сорванцом - бегала наперегонки с мальчишками, лазила по деревьям и легко перемахивала через заборы. Стеснительность и застенчивость придут к ней гораздо позже, и до сих пор она так и не разучилась стесняться.
А тогда…
Прибегала из школы, портфель под стол - и на улицу, гулять. Нагулявшись, устраивалась за тем же столом и делала уроки. Училась всегда легко, проблем с этим не было. Потом уборка. Мама всегда говорила: "Научись сначала делать все сама, барыней еще успеешь побыть". Она и делала, строго выполняя указания мамы.
- Танька! - шутила Зинаида Григорьевна. - Берешь веник и из углов все на середину комнаты выметаешь. Только так.
Чистота в доме и порядок - это от мамы. Так она сама и носилась по дому с веником - из углов все на середину. Нанесет новый лак на ногти, сделает уборку и… вновь перекрашивает.
- Бимочка, - спросит однажды муж, - а нельзя наоборот: сначала уборка, а потом лак на ногти?
- Нет, - смеясь ответила она. - Лак всегда должен быть свежим.
Особая привязанность к родителям пришла с годами, и, когда их не стало, она в полной мере ощутила, что они для нее значили. Какое-то болезненное ощущение родства.