Ее родители к искусству прямого отношения не имели, но были очень образованными и воспитанными людьми. Папа - инженер, много лет проработал заместителем директора крупного завода. А мама была просто мамой, красавицей и умницей. Театр они обожали. Каждый поход туда напоминал ритуал. Мама торжественно делала прическу и маникюр, папа неторопливо брился и застегивал хрустящую белую сорочку.
А еще они любили петь. В доме было два патефона. Больше такого она не видела ни в одном доме. Голубой и красный. Один из них звучал каждый вечер. Слушали Лещенко и Утесова. Танцевали. Настоящие бальные танцы. Мазурку, венгерку. Когда были молодыми, даже призы за танцы брали. Может быть, эта их мечта об изящной жизни и возвышенных чувствах и стала для нее путеводной звездой? Почему-то из детства самым сильным воспоминанием остались они, танцующие, и розы с росой поутру на даче, куда ее возили "витаминизироваться".
Она вспомнила себя окунающей лицо в мокрые от росы бутоны белых роз и заплакала.
Нет. Ей нужны силы. Нужно уходить от воспоминаний. От грустных, во всяком случае. "Игры с памятью бесконечно опасны" - так говорила ее героиня в спектакле "Перекресток".
Все-таки она молодец, что поддалась на долгие уговоры Владимира Андреева и вышла на сцену в этой совершенно новой для нее роли - драматической.
И вновь лестница, по которой она спускается на сцену. Элегантная, молодая, красивая. Белые строгие брюки, белый батник, яркий оранжевый пиджак и столь же яркий шарф на шее. Весь ее багаж - в небольшой сумке. Она любит путешествовать и умеет это делать.
На всякий случай прикрывшись маской известной в Польше писательницы детективных романов, она начинает ни к чему не обязывающий разговор с мужчиной, сидящим в укромном уголке многоголосого и многолюдного аэропорта. И вдруг… Неожиданно оба погружаются в воспоминания. Все началось со слова "перекресток", которое мужчина назвал магическим в своей жизни. Она узнала его сразу, а вот он ее…
И вот здесь, в небольшом зальчике международного аэропорта, она слышит всю историю своей жизни и своей любви к студенту московского института. Он рассказывает ей о ней же… О том, как три ночи подряд не спал, разгружая вагоны, чтобы купить своей любимой девушке модные туфельки, а потом, придя к ней, уснул прямо в кресле. И про самую первую их ночь вдвоем в ее общежитии - он проспал Новый год, и в гости они так и не пошли. И это была самая лучшая ночь в его жизни. Он вспоминал о прекрасной неделе, которую они провели на лыжной базе, где им выделили крохотную лачужку, "нечто среднее между конурой и сторожкой". И как им было хорошо вместе той московской студеной зимой. И как он сбежал от нее, потому что запретили браки с иностранцами. И как потом нашел ее в Польше, куда приехал в командировку. И как пришел к ней в Москве, где она в то время гастролировала, на концерт.
Она очень хочет, чтобы он узнал ее, и боится этого - ведь сколько лет уже прошло! И провоцирует его своими подчас желчными вопросами или комментариями.
"Она призналась, что любит меня, и я с этим живу всю жизнь", - слышит ее героиня. Так долго она ждала этого признания. В душевном порыве делает шаг к нему и вдруг понимает, что все прошло и время вспять повернуть невозможно. Ну почему, почему, почему? Почему нельзя сделать это здесь и сейчас - ведь все изменилось, и в первую очередь время. Браки с иностранцами уже давно разрешены, уже нет "железного занавеса", - живи в любой стране, было бы желание. Ведь теперь уже ничего не мешает: он овдовел, в городе, где он живет, у него есть сын со своей семьей - а им он не так уж и нужен. Она несколько раз была замужем, а вот детей так и не родила. Есть только племянница, которая при любой возможности старается отправить свою тетушку отдыхать. Старики молодежь только раздражают. Своими советами и наставлениями.
Повествование о мужьях насквозь пропитано сарказмом и иронией.
- В конце концов я стала раздумывать, чем бы мне его извести - ядом, газом или подсвечником? - рассказывала ее героиня о своем уже котором по счету муже.
Что ж, говорят, что ирония и есть та самая маска для беззащитных. Хотя ее героиня и утверждала обратное: "Ирония - великое дело, с ней можно проскочить через драму!"
Жизнь показывает, что проскочить невозможно. Ее героиня уже сама готова вот-вот открыться, а там будь что будет - в конце концов, сколько им осталось еще той самой жизни на этой грешной земле.
Сердце замирает, когда он говорит: "А я вас узнал!" Вот сейчас она ему все и скажет. И вдруг слышит: "Вы - Иоанна Хмелевская!"
Все. Полное опустошение, руки опускаются и безжизненно повисают, словно плети. Она пытается их поднять к лицу, чтобы заслонить слезы в глазах.
"Ну, самозванка, ты довольна? Господи, спасибо тебе за твое милосердие. Добр ты, Господи! Все-таки он меня не узнал", - шепчет она.
А сама все понимает: он узнал ее, просто в очередной раз испугался. Слишком хлопотно в этом возрасте круто менять свою жизнь. А может быть, все-таки не узнал?
Зрительный зал плакал вместе с ее героиней, слушая ее мелодию любви, мелодию несостоявшегося счастья. Простого "бабьего" счастья, о котором мечтает каждая женщина. Вся ее жизнь и была этим самым залом ожидания - и вот сегодня она уже была близка к тому, чтобы вновь обрести то, что ждала так много лет. И… вновь потеряла. Теперь уже навсегда.
…Ее героини. Такие разные и такие любимые. Скольких она сыграла за свою жизнь… Большую и счастливую.
Почему-то вспомнился "Конкурс красоты". Ее Галя Смирнова выходила на затемненную сцену под знакомую всем с детства музыку Чарли Чаплина из фильма "Новые времена". Луч прожектора высвечивал ее фигурку, и зал замирал - на сцене был Чарли Чаплин. Маленький человечек в огромных башмаках и нелепо сползающих вниз мятых брюках, которые он постоянно подтягивает, знаменитой походочкой протанцовывал по сцене и так же внезапно, как и появился, исчезал. Именно после исполнения "Чаплинианы" один из критиков про нее напишет: "Даже когда она молчит, зрители знают, о чем думает ее героиня".
В последний раз она станцевала "Чаплиниану" в 2004 году, выйдя на сцену театра на своем юбилейном вечере. Ей было 75 лет!
О многом вспоминается с улыбкой.
Дача… Ее любимая дача в Валентиновке. Она купила ее в 1964 году. Так сложились обстоятельства, что ее пришлось продать. Уж сколько лет там живут другие люди. И ничего там от нее не осталось. Одни воспоминания, да и то ее личные. Больно. Невыносимо больно. Но что теперь жалеть об этом, на тот момент у нее просто не было выбора.
Вот уж поистине: "Помнишь ли ты, как мы на даче кутили?"
Есть надежда, что не только у нее остались светлые воспоминания о знаменитых посиделках в Валентиновке. Особенно на Новый год.
Она ведь родилась за три часа до наступления Нового, 1929 года. Мама уговаривала папу при регистрации поставить дату 1 января, зная, что для девочки это важно. А папа сказал: "Ой, ну девчонка же. Ей в армию не идти!" И в свидетельстве о рождении появилась запись: "31 декабря 1928 года". Так папа прибавил ей целый год за три часа жизни.
Так что 31 декабря на протяжении всей ее жизни было сразу два праздника.
С утра дым стоял коромыслом. Она готовила, накрывала на стол, бегая между кухней и столовой. Кремер, затаившись на втором этаже, старался лишний раз не попадать ей под руку.
Несмотря на изящество, у нее была очень сильная рука. И когда они с мужем шутя боролись, побеждала конечно же она.
- Ребята, вы с ней поаккуратнее, - "жаловался" Кремер своим друзьям. - Раз вмажет - от стенки не отскребешь.
Шутил конечно же…
- Ваш выход, маэстро! - слышал он звонкое с первого этажа. Это означало, что стол накрыт и теперь его очередь спускаться и подниматься по лестнице, обеспечивая на столе бутылки со спиртными напитками. Шампанское, водка, коньяк, а для нее - кагор. Он покупал для нее самый лучший, но, принося домой, неизменно подшучивал:
- И зачем я это делаю? Ты же в нем все равно ничего не понимаешь…
Накрытый стол напоминал произведение искусства - и всегда с селедочкой и картошечкой под водочку.
Сама она садилась во главе стола и, потирая руки, объявляла: "Ой, сейчас выпьем, закусим!" Вдохновленные гости выпивали по рюмке, сама она едва осиливала капель пятнадцать кагора - и, трагически роняя лицо на ладони, произносила: "Боже, ну зачем же я столько пила?!" Это повторялось из раза в раз, как необходимый ритуал. После чего Кремер начинал так же традиционно пародировать ее забавную манеру.
В детстве 31 декабря взрослые поздравляли новорожденную, а потом праздновали Новый год. В этот день в ее доме всегда была елка. Эта традиция родом из ее детства, когда папа за два часа до наступления Нового года приносил настоящую елку. Запах хвои, леса и мандаринов - это тоже из детства, ведь елочных игрушек в то время было очень мало.
Став взрослой, она сохранила традицию родительского дома. Многочисленные гости - а их иногда приезжало человек двадцать, а то и больше - в десять часов усаживались за стол. Она выслушивала поздравления, хохотала в ответ на все хвалебные оды, произносимые в ее адрес, а потом они все вместе провожали старый год. И вновь гости умудрялись пить исключительно за новорожденную. Без пяти двенадцать пробки шампанского взлетали к потолку, и, встретив Новый год, они начинали праздновать. И пили, и ели, и пели, и танцевали, и дурачились, и с горок катались, словно маленькие дети. И поскальзывались, и падали.
Иногда муж просил ее специально что-то рассказать за столом, она отмахивалась: "Отстань, ничего не помню!" У нее правда - в одно ухо влетало, из другого вылетало. Он же, наоборот, всегда любил вещать - порой рассказывал истории про нее, свидетелем которых даже не был. Выступал за двоих!
Хохот не смолкал. Смеялись над рассказами, анекдотами, подшучивали друг над другом.
- Ой, анекдот вспомнила, - говорила она и сразу же начинала смеяться.
- Тань, ты расскажи сначала. Мы ждем, - пытался успокоить ее муж.
Она начинала и не могла продолжить из-за смеха.
- Татьяна Ивановна, ты прожуй хоть сначала! - Кремер уже сам стонал от хохота.
Застолья по поводу и без, смех, шутки… Друзья, партнеры по спектаклям слетались на дачу и в городскую квартиру, словно мотыльки на свет.
Премьеры, вводы…
- О! - услышал сидевший за роялем в ее квартире Дмитрий Шумейко (в тот вечер он впервые сыграл Лефевра в "Катрин"). - Вы еще и играете?! - И увидел озорных чертенят в глазах Кремера.
Так было всегда. И дома. И на даче. Она стремилась туда в каждую свободную минуту. Иногда приезжала просто побродить по лесу, подышать свежим воздухом.
Почему-то вспомнилось, через какие тернии пробивались к зрителям музыкальные спектакли, написанные для нее Кремером.
…Ее выход был подан в лучших традициях актерского театра. Премьерша и бенефициантка, она двигалась из глубины сцены:
Мы шуты и придворные всех эпох и времен,
Театральная сцена - наша плаха и трон!
Каждый вечер все заново, зал замрет, и в тиши
Раздвигается занавес - начинается жизнь!
Серебристая мантия, роскошные туалеты, загадочная улыбка, сияние чуть раскосых глаз. На сцене - великая актриса Англии Джулия Ламберт.
А через некоторое время:
- Ну что, старая корова, как начало? Как я сегодня выгляжу?
Это - Джулия Ламберт в жизни.
- Тридцать лет тому назад вы были лучше и тоньше! - в тон ей отвечает невозмутимая служанка Эви. С годами она научилась соответствовать своей хозяйке и на все ее колкости давать достойный отпор.
- Чепуха!!! Тридцать лет тому назад я ничего не умела.
Перед зрителями проходила вся жизнь Джулии с ее бедами и радостями, любовью и разочарованием: с самого первого появления молодой и неопытной девчонки на провинциальных подмостках и до последнего прощального выхода на лондонскую сцену. "Я благодарю всех!" - произносила она в финале. Секундная пауза тонула в громе аплодисментов: они звучали одновременно и на сцене, и в зрительном зале.
"Театр - мой дом", - пела Джулия в финале. Зрители понимали, что Джулию Ламберт и Татьяну Шмыгу объединяет одно: обе они не мыслят своей жизни без театра.
Сегодня в это трудно поверить, но ведь одной из ее самых любимых ролей могло и не быть.
И дело даже не в том, что роман Сомерсета Моэма "Театр" практически невозможно перенести на театральную сцену, хотя и этот факт немаловажен. И не в том, что в то время по телевидению был показан двухсерийный фильм с несравненной Вией Артмане в роли Джулии и у всех зрителей героиня романа ассоциировалась с этой великолепной актрисой.
Дело было совсем в ином: она не могла себя представить в роли Джулии Ламберт. Ну не могла, и все тут.
Джулия Ламберт - собирательный образ, ведь за много лет своей творческой жизни Моэм узнал многих выдающихся актрис театра и кино. В фильмах, снятых по его романам, играли Бэтт Дэвис, Коринна Гриффит, Грета Гарбо, Глория Свенсон, Глэдис Купер. Что-то он взял от образов Сары Сиддонс и Сары Бернар, не зря же последние упоминаются в романе.
Итак, Джулия Ламберт - великая актриса Англии, Сара Бернар своего времени. Ей сорок шесть лет, она красива, богата, знаменита, занята любимым делом, играет в собственном театре.
Всю свою жизнь она посвятила сцене. Публика любила ее, многие дарили ей подарки и цветы, чтобы не потерять обожателей, она каждому из них писала несколько строк благодарности в ответ. У нее были воздыхатели, с которыми она общалась лично, они признавались ей в любви и восхищались ее игрой. Джулия постоянно была на людях и никогда не оставалась одна. Вечеринки, светские мероприятия, все те места, где она была в центре внимания. К сожалению, и вне сцены она тоже жила игрой. Внутренняя необходимость в признании и любви окружающих подталкивала ее подстраивать под себя всех, с кем она общается. Муж, сын, прислуга, светское общество - все танцевали под ее дудку.
Вспоминая о прошлом, Джулия грустит: жизнь обманула ее, лишила того самого семейного счастья, о котором мечтают чуть ли не все женщины планеты. Ее любовь к мужу умерла, так и не получив ответа со стороны Майкла. Но у нее осталось ее искусство - каждый вечер она выходит на сцену, из мира притворства в мир реальности. В конце романа Джулия приходит к мысли, что настоящий театр - это и есть жизнь. Люди играют бесконечный спектакль и сами являются материалом, из которого актеры лепят потом характеры.
С одной стороны, Моэм восхищается той виртуозностью, с которой Джулия жонглирует чужими судьбами, непринужденно и с удовольствием ломая жизнь другим людям по собственной прихоти, с другой же - читатель замечает в словах автора издевку, что говорит не в пользу актерства за пределами сцены. Привычка ли это пропускать многое мимо ушей и не замечать очевидного, закостенение ли во взглядах, но слова сына, сказанные в порыве откровенности: "Ты не существуешь. Когда ты заходишь в пустую комнату, мне иногда хочется внезапно распахнуть дверь туда, но я ни разу не решился на это - боюсь, что никого там не найду!" - так и не тронули ее прохладное сердце, хотя в них была немалая доля той горькой истины, что способна свести в минус все достижения прожитой жизни.
Все это и смущало ее. Ведь они с Джулией такие разные. Но больше всего ее смущал другой момент, и именно он и мешал приступить к работе.
В центре романа - история карьеры великой актрисы Джулии Ламберт. А вокруг - тонкая, едко-ироничная история блистательной, умной актрисы, отмечающей "кризис середины жизни" романом с красивым молодым "хищником". Да и намек на то, что Джулия любит молоденьких мальчиков, сквозит на протяжении всего романа. Не зря же Моэм написал про отношение героини к мужу: "Джулия осознала, что он потерял аромат юности и стал просто мужчиной".
Она - Татьяна Шмыга - совсем другая. Да, она красива, знаменита, обожает свою работу. И у нее тоже есть толпы обожателей, которые, как любит говорить ее муж, "хвостами ходят за ней". Но в отличие от Джулии, которая живет только на сцене, а в повседневной жизни лишь притворяется (не зря же сын ее спрашивает: "Из какой это роли, мамочка?"), она - Татьяна Шмыга - не королева чардаша и не эффектная Нинон.
В ее облике и манерах ничто не выдает артистку, которой знакомы слава и успех. Закончился спектакль, закрылся занавес, отгремели овации, она сняла в своей грим-уборной театральный костюм и грим, надела очки, вышла через служебный вход на улицу - и уже через некоторое время занялась обычными повседневными делами. А блеск и шик своих героинь оставила в стенах театра. Она не путает сцену и повседневную жизнь.
Иногда доходит до смешного. Люди не из театрального мира, пришедшие в театр со служебного входа по своим делам, желая увидеть ее "в жизни", говорят: "Покажите мне вашу прославленную Шмыгу" - и с этим возгласом порой проходят мимо нее. Она только радуется этому обстоятельству. Как и тому, что на улицах ее узнают очень редко.
- Зайдешь в магазин, так не дай бог, чтобы узнали, - не раз хохотала она. - А то какая-нибудь экзальтированная дамочка воскликнет: "Ой, Татьяна Ивановна, да вы бы без очереди…" Я тут же подхватываюсь - и пулей из этого магазина.
Не любит она и светскую жизнь. Предпочитает уединение в собственном доме. Ее очень редко можно встретить на различного рода банкетах и презентациях. Она собирает гостей у себя дома. Сюда очень любят приходить друзья - а они у нее замечательные, настоящие. Люди, с которыми она прошла через десятилетия. Причем в основном они не актеры - врачи, учителя, физики.
Так что же объединяет с Джулией? Многое. И это многое называется - Театр!
Она сделала свою Джулию. Безумно талантливую, тонкую, колкую, ироничную, трогательную, смешную, где-то нелепую, но неистово служащую лишь одному - Его Величеству Театру, пусть даже в ущерб собственной жизни. Ведь в наше время актеры служат театру не менее истово, чем в прошлые века.
Ее Джулия не была грубой, а уж тем более вульгарной, как это написано у Моэма. Свое знаменитое "черт побери!" она произносила не только с настоящим опереточным шиком, но и с необычайной тонкостью и особым женским шармом.
С таким же настоящим опереточным шиком, необычайной тонкостью и особым женским шармом она играла свой роман с молоденьким клерком. Ведь Джулия - женщина умная и все прекрасно понимает: и что происходит, и чем закончится ее столь страстное увлечение, которое со стороны выглядит несколько нелепо.
С каким лукавством и шармом истинной женщины она исполняла одну из своих любимых арий:
Когда мне стукнет шестьдесят,
Мне все на свете будет можно!
Я пива свежего напьюсь
За все не выпитое мною,
Потом большой прием устрою
И никому не улыбнусь!
Пускай мне это не простят!
А мне плевать! Плевать на ссоры.
Но ведь шестьдесят будет еще так не скоро… И именно поэтому ей еще рано прощаться с театром. Да и не простится она с ним никогда - сколько бы лет ей ни было. Потому что театр для нее - это:
"Мир, где радость и боль. И дается нам роль в нем навсегда!"
Так было и так будет всегда! Для нее, во всяком случае.