Мы с Костылиным довольно быстро разработали идею - все абсолютно бесхитростно: рассказы о любви, о семье, о страсти, без пошлых подробностей, как это делал "Вич-инфо", а, наоборот, с проникновением в человеческую душу, в психологию, в чувства. Дизайн будущего издания придумала наша же художница Ира - он как будто бы повторял облик полосы писем "Успеха" про любовь, но наполнился новыми графическими элементами - тонкими, романтичными, изящными. Дело оставалось за малым - где-то взять людей, которые будут наполнять новую газету содержанием. И тут успеховцы - мои дорогие "узбеки"! - все как один наотрез отказались участвовать в новой затее. Я собрала планерку и предложила каждому написать по материалу или хотя бы одно письмо. В ответ мне было глухое молчание. Даже Нелька сиротливо отводила глаза - мол, занята очень. И мне ничего не оставалось кроме как сказать:
- Ну что ж, хорошо. Тогда газету "Декамерон" буду делать я одна. А Павленкову назначаю помощницей. Я буду собирать и писать материалы, а Лена - закидывать в компьютер и редактировать. Справимся вдвоем.
Это я бедной Ленке опомниться не дала. Она тоже была против и тоже, как все, не хотела участвовать в этой довольно авантюрной затее, но я уже закончила планерку и вышла из комнаты.
Павленкова с понурой головой поплелась вслед за мной и с ходу заканючила:
- Ну вот, почему чуть что - так сразу я? И к Сидорову ты меня как на амбразуру кинула, и опять в какое-то сомнительное дельце пихаешь. Я же веду номера в "Успехе", я же загружена по самое "немогу"…
- Послушай, Лена, - устало ответила я, - не хочешь - не делай. Я все сделаю сама, вот возьму, черт бы вас всех побрал, и сделаю. Но когда у газеты будет миллионный тираж и она разбогатеет - вы все будете жалеть - и ты первая!
Видно, в моих словах было столько убежденности и отчаяния, что Павленкова вдруг вмиг согласилась и только робко спросила:
- А "Успех"?
- Будешь "успевать" и тут, и там, - скаламбурила я, - я ведь тоже остаюсь, никто с меня обязанности главного редактора не снимет. Ленк, ну ты подумай, мы будем делать газету для души - про любовь, про ля-ля, это же тебе не про гробы писать и не про бандита из женевской тюрьмы!
Павленкова задумалась. Но я была все-таки главным редактором, и хотя все мои приказы больше походили на просьбы, отказать мне никто не смел. Поскольку новую газету предстояло делать нам вдвоем, а лишних кабинетов не было, она перетащила свой комп ко мне, села за соседний стол. И мы начали работать. Было решено: для лучшей раскрутки "Декамерона" хоть как-то привязаться к миллионной славе "Вич-инфо". Близился как раз 10-летний юбилей "В-И", поэтому первые несколько страниц - из пиетета перед старшим товарищем, а скорее из-за нищеты, мы отдавали старым публикациям "Вича". В шапке разверстали лозунг: "Из материалов, не вошедших в основной номер "Вич-инфо"". Дальше по нашей задумке следовало большое интервью - или просто очерк - о какой-то громкой истории любви. Ну а дальше обычный набор - письма, советы, тесты, кроссворд, гороскоп…
Писать эти самые очерки и интервью, а по-газетному говоря - "гвозди", желающих особых не наблюдалось. Небольшой коллектив едва успевал лепить еженедельный "Успех", к тому же двое - я и Павленкова - уже практически не участвовали в этом. Пришлось мне снова вспомнить свою основную древнейшую профессию. Тем более у меня теперь был навороченный диктофон, подаренный Жилиным и Костылиным.
Первую историю, между прочим, мне в свое время рассказала моя бывшая свекровь. С ней у меня близкие и добрые отношения, я до сих пор считаю ее своей второй мамой. Это мужья бывают бывшие. Так вот, у свекрови была подруга, которая якобы встречалась с Маяковским и даже была в него влюблена. Разыскать ее, как выяснилось, ничего не стоило - она жила со свекровью в одном доме.
Старушка оказалась что надо. Маленькая, щупленькая, сухонькая с очень живой, прекрасной памятью. К тому же она отлично сохранила старые фотографии. История ее жизни меня потрясла. Там было все - и любовь, и страсть, и Маяковский, который носил ее на руках, и расстрел любимого мужа - "врага народа", и предательство единственной дочери. Чего лучше для первого номера?
И пошло-поехало. Днем мы с Павленковой готовили материалы, в выходные я встречалась с людьми, ночами писала свои "гвозди". И никто не мог меня заменить, потому что на первых порах гонораров у нас не было. И только я одна, главный редактор, готова была писать совершенно бесплатно и работать просто за идею.
Это не хвастовство. Это мой идиотизм. Вместо того чтобы как-то запатентовать проект, сделать газету своей собственностью, я упивалась самим процессом работы. Представляю, как умирал со смеху Костылин, глядя, как мы с Павленковой упахиваемся практически бесплатно, выпуская номер за номером, и каждый следующий выпуск был лучше предыдущего, тираж рос как на дрожжах, и уже пятый номер выходил полумиллионным тиражом.
Зато не упустил своего Хозяин. Он сразу уловил момент, когда надо снова подставлять большой кошелек. Он убедил Костылина, что выпуск "Успеха" надо прекращать, а "Декамерону" перебираться под крыло издательского дома. Ну как же! У них там налаженное распространение, опытный отдел подписки, маркетинг и логистика, хорошие новые компьютеры и возможности дизайна. И уж, конечно же, он пообещал Костылину за это хороший куш: быстренько была отправлена в Америку директор рекламного агентства, а на ее место назначен молодой и перспективный Юрочка Костылин.
"Декамерон" каким-то мистическим образом повлиял на мою личную жизнь. К моим домашним - маме, сыну и собаке прибавился еще и муж.
Андрей Максимов
Когда я работала в "Собеседнике", мы с Максимовым на планерках сидели друг против друга. Поэтому даже сейчас я с закрытыми глазами могу описать его выдающуюся внешность, чем-то напоминающую Карла Маркса, только симпатичнее и моложе.
Подружились мы после одного случая. Я написала статью, довольно скандальную по тем временам. Попыталась разобраться в одном судебном деле, которое напрямую касалось известного журналиста "Комсомолки" Валерия Аграновского. Когда-то - довольно давно - его осудили по скандальной статье, исключили из партии и союза журналистов. По сути его наказали за излишне смелые выступления - журналист замахнулся критиковать комсомол в самой что ни есть комсомольской газете! А когда критика зашла слишком далеко, против журналиста состряпали уголовное дело - некрасивое и гадкое. Позже дело это развалилось, его закрыли, но ни в партии, и ни в союзе журналистов известного публициста не восстановили. Он тяжело болел, писал книжки и, в общем-то, ничего не требовал. Это была моя инициатива - описать всю эту историю - по сути, историю предательства. Аграновский выдающийся журналист, один их тех, кто своими смелыми очерками сделал славу и тираж газете "Комсомольская правда" в далекие 70-е. Он был настолько знаменит, что его статьи обсуждались на занятиях факультетов журналистики, а я так и вовсе писала диплом по его творчеству. Собственно, это и стало причиной нашего знакомства когда-то…
Валерий Абрамович мой пыл пытался остудить: "Я ценю вашу заботу обо мне, но эту историю никто никогда не опубликует - в нашей стране не любят ни каяться, ни признавать своих ошибок".
"Ну, да, - шумела я в ответ, - как это не опубликуют? У нас - демократия, свобода слова! "Собеседник" - передовая газета и у нее молодой прогрессивный главный редактор!" Я считала, что это веские доводы.
Валерий Абрамович смотрел на меня с сочувствием, как на слегка умалишенную.
В общем, я проделала гигантскую работу: обзвонила многих участников того самого партийного собрания, на котором все единогласно проголосовали за исключение из партии их знаменитого коллеги, невиновность которого была очевидна. Нет, вру. Один человек - Геннадий Жаворонков - был против. Через три месяца, кстати, его тоже выгнали из "КП". А "старики" редакции - знаменитые Ярослав Голованов, Ольга Кучкина, Василий Песков и другие просто не пошли на это позорное сборище.
Гордая, я принесла свою статью главному редактору "Собеседника". Через день он мне сказал, что статья плохая, "не прописанная", бездоказательная, и ставить ее нельзя. Была, конечно, в моем опусе одна закавыка: секретарь парторганизации, который устроил тогда суд Линча над Аграновским, теперь являлся главным редактором "Комсомолки", считал себя демократом и создавал новую свободную журналистику. Но ссылку на него я готова была убрать.
Мой главный поморщился:
- Не в этом дело. Слабенькая статейка. Плохо написанная.
Сказал бы правду: не хочу ее печатать, потому что не хочу ссориться с коллегой из "Комсомолки". Я бы, наверное, поняла. Но назвать мою статью "слабенькой"!?
В "Собеседнике" было введено "демократическое" правило - если кто-то не согласен с мнением главного редактора - вопрос выносится на обсуждение редколлегии. Я и воспользовалась этим правилом.
Все прочитали статью. Началась редколлегия. И все по очереди начали объяснять мне, какую плохую и даже вредную статью я написала. Моя голова опускалась все ниже и ниже. Я проиграла, и как после этого я буду смотреть в глаза Аграновскому - ведь он оказался прав!
Доходит очередь до Андрея Максимова. И он держит такую речь:
- Господа, слушаю вас и поражаюсь. Зачем мы обманываем друг друга? Она, - жест в мою сторону, - написала классный материал. Жесткий, доказательный, эмоциональный. То, что в нем все до последней точки правда, я могу подтвердить - я в то время был в "Комсомолке" стажером. И хотя меня на собрание не пустили, все об этом говорили, и я точно знаю, как это было на самом деле, - вот так, как она написала. Зачем мы врем друг другу? Давайте скажем честно, что не будем печатать эту статью не потому, что она слабая, а потому что боимся поссориться с "Комсомолкой" и осложнить себе жизнь. Тогда это хотя бы будет правдой…
Вот такую речь двинул замечательный Андрей Маркович, от которого я это ожидала меньше всего. Андрей никогда не был борцом, не толкал пламенных речей и любил поговорить исключительно об искусстве.
Статью мою, конечно, в "Собеседнике" не напечатали. Но тот же Максимов после заседания редколлегии посоветовал отправить ее в "Независимую газету". Что я и сделала. Виталий Третьяков напечатал ее прямо в завтрашнем номере.
Во время рождения "Декамерона" Андрей Маркович вел на радио "Эхо Москвы" передачу о любви. Целый час он разговаривал с приглашенным в редакцию гостем о прекрасном чувстве, причем, не влезая ни в какие интимные подробности, корректно и очень эмоционально. Вот примерно такой разговор хотелось вести мне и в "Декамероне".
Раздрай в редакции
Павленкова, которая стала часто бывать в главном офисе фирмы, - фотки забрать, верстку показать и т. д., - иногда приходила и ошарашивала меня новостями: "Ты знаешь, Вичи говорят о том, что за стремительный рост тиража "Декамерону" выписали большую премию. Приказ висит на доске". Я отмахивалась: если нам и переводили деньги, то они уходили на пока неприбыльный "Успех". Павленкова смотрела на меня с жалостью. Иногда она приступала с расспросами к Костылину. Тот немедленно делал круглые глаза: "Какие деньги, Лена, ты что? Разве ты не знаешь, сколько мы должны Хозяину за "Успех"? Мы же брали в долг, а сейчас отдаем". Въедливая Павленкова не верила, но не за горло же брать генерального директора нашей маленькой фирмы! Мы по-прежнему бедствовали, хотя и появились, наконец, мизерные гонорары, и я могла хоть иногда заказывать интервью авторам.
Самое забавное и обидное, что мои дорогие "узбеки" повели себя совсем как дети, - они обиделись на меня и на Павленкову за то, что мы фактически бросили "Успех". Но если я все-таки давила авторитетом, то с бедной Ленкой они просто перестали разговаривать. И даже ее близкая подружка Нелька, с которой они работали еще в Ташкенте в дремучие годы, в упор ее не видела. Это был такой странный бойкот, с которым никто ничего не мог поделать. И я, и красноречивый Жилин не один раз пытались объяснить и на планерке, и в личной беседе, что "Декамерон" - это не предательство, а единственно возможный путь для выживания "Успеха" - все было бесполезно. С Павленковой никто не разговаривал целый год.
Это, увы, был не первый наш конфликт. Когда мы только складывали бумаги в коробки и готовились к переезду на Поликарпова, выяснилось, что два человека из нашей команды перевербованы "Вич-инфо" и остаются там работать. Сломались двое, и как водится - представители сильного пола: наш Длинноволосый и очень талантливый художник, ну и, конечно, Певец со своей тонкой и ранимой душой. Это был удар, но гораздо легче того, что нанесла нам под самый дых моя любимица Сайкина. Она ушла с нами в новый "Успех", но с первого дня не переставала ныть на тему "нечем кормить детей". Я разрешила ей подрабатывать - писать в другие издания. Но она издалека начала подготовку к тому, что ей "очень не хочется, но придется увольняться, и идти в профильные издания, потому что там хорошо платят и т. д. и т. п." В конце концов она написала заявление об уходе, я чуть ли не со слезами его подписала. Сайкина ушла, а через день всезнающая Павленкова сообщила, что наша Сайкина благополучно работает в газете "Вич-инфо".
- Кто следующий? - зло спросила я на планерке свой осиротевший коллектив. Ответом было глухое молчание. Только Антон огрызнулся, он всегда не понимал, почему это Сайкина ходит у руководства в любимчиках.
Ну как я могла ее осудить? Начать вспоминать, что я практически спасла ее от голодной смерти, взяв в "Успех" на хорошую зарплату? Так она эту зарплату вполне отбарабанила, поставляя "гвозди" - сенсационные статьи - в каждый номер. Упрекнуть ее в том, что человек всегда ищет, где лучше? Так слаб он, человек, слаб и беден.
Ну а потом началась эта беспрецедентная травля Павленковой. Что-то, наверное, я делаю не так, грустила я по ночам у себя дома. Плохой, видно, из меня редактор, если ни предателей вычислить не могу, ни конфликт в коллективе разрулить. А могу только день и ночь сочинять свои заметки да писать дурацкие статейки про любовь и дружбу. А слабо написать про предательство? Слабо! Слабо, потому что любить трудно, а предать - легко, здесь нет страсти, нет драмы, для предательства не нужны ни душа, ни сердце - один голый расчет.
Кстати, о предательстве. Худо ли бедно, но все мои сотрудники после окончательного, уже второго закрытия газеты "Успех" устроились с работой. Кроме Жилина. Верткий Костылин как-то не подумал о своем закадычном дружке, когда торговался с Хозяином, продавая "Декамерон", а заодно и нас всех скопом. На Вовку было страшно смотреть. Он даже говорить не мог - от обиды ему сводило скулы, и он только мычал. И вот тогда-то я первый раз подумала: ну, Вовка это Вовка, со мной ничего подобного произойти не может. А уже ВСЕ ПРОИЗОШЛО. Только я этого тогда не понимала. И под традиционное, но такое приятное уху подпевание Хозяина "гений вы наш!", я с улыбкой юродивого на лице снова переместилась в стены "Вич-инфо".
Мои "гвозди"
Но сначала, прежде чем покинуть наш уютный, хоть и тесный дом на Поликарпова, я вспомнила всех тех, кто сделал славу и тираж новой газете "Декамерон". Многие из них приезжали сюда и сидели на этих стульях, другие даже выпивали с сотрудниками немного леминого коньяка, а некоторые оставались нашими друзьями на долгое время и с удовольствием приезжали на редакционные тусовки и вечеринки. Почему эти артисты, звезды, между прочим, первой величины соглашались на интервью никому не известной со скользким содержанием газеты "Декамерон"? Трудно сказать. Помню, что Марка Григорьевича Розовского порекомендовала мне директор поп-группы "Доктор Ватсон". Она когда-то работала в театре "У Никитских ворот" и каким-то дивным образом легко уговорила маститого режиссера на интервью. Чтобы не приводить светил нашей культуры в обшарпанные кабинеты офиса, мы нашли небольшое кафе на Соколе. Его владельцы с удовольствием принимали наших гостей - их угощали совершенно бесплатно, а они фотографировались на память. Их изображения потом появлялись на стене обеденного зала под заголовком "Наши постоянные посетители". И все были довольны - артисты за угощение, журналист - за интервью, владельцы кафе - за рекламу, а фотокор Серега - за дармовое пиво в любых количествах. Естественно, под каждым интервью мы публиковали рекламу нашего любимого кафе.
Марк Григорьевич - человек с потрясающим чувством юмора. Жаль, что не все его спектакли одухотворены этим качеством. Он долго рассказывал о своей жизни, с удовольствием вспоминал родителей и свое детство, особенно - стиляжное прошлое, а потом вдруг спохватился: "А зачем я вам все это рассказываю?" Я начала убеждать его, что личная жизнь известного человека так же интересна зрителям, как и творческая. Тем более, у Розовского совсем молодая жена и только что родился сын Сенька.
Идея фикс у меня было сделать интервью с секс-символом 90-х годов Андреем Соколовым, которого мы между собой называли "Маленький Вер" - за его первую звездную роль в нашумевшем фильме "Маленькая Вера" Василия Пичула. Удивительно, но Соколов согласился. Моя творческая мысль заработала дальше - а не снять ли нам его на обложку? Соколов удивил еще раз - он был готов, но при этом поставил условие: никаких женщин рядом. Только он один. Но мужчина на обложке женского журнала - это скучно, даже если этот мужчина Маленький Вер. И тогда я пошла на хитрость. Уговорила его поехать в Пушкинский музей в выходной день и сфотографироваться рядом с мраморной копией Венеры Милосской. Как я уговаривала музейных работников - отдельная песня. Но Соколова любили, у него, действительно, была заоблачная популярность. Когда он рано утром подкатил к Пушкинскому музею на своем джипе, диковинной еще тогда в Москве машине, посмотреть на него высыпали даже ночные электрики и сторожа, специально ради такого случая задержавшиеся на работе.
Соколов очень долго лепил из себя перед журналистами образ неженатого скучающего мужчины. Артисты всегда играют роль. Так вживаются в профессию, что выйти из нее не могут и в жизни. Но там, в таинственном полумраке пустынного музея, мы разговаривали шепотом, чтобы эхо не неслось по залам и экспозициям, "не для печати". Пока фотокор Серега ставил свет и искал композицию, мы сидели в ногах Венеры Милосской.
- Неужели ты вправду думаешь, что я до сорока лет прожил холостяком? - удивился на один из моих вопросов Андрей. И вздохнул: - Да все у меня есть. И семья, и дети. Только зрительницы больше любят неженатых кумиров. Понимаешь?
Я, конечно, понимала. Но думала о другом: как же они, бедные артисты, не уверены в своем таланте, в своей популярности, если ее надо все время подогревать не ролями, не фильмами и спектаклями, а всякими враками?
В этом смысле мне было гораздо интереснее с артистами старшего поколения. Эти уже были не просто любимцами публиками, а легендами, эпохой, и им уже не нужна была дешевая популярность. Милые откровения и даже интимные подробности личной жизни уже не могли подпортить ни их авторитета, ни их славы.