Без лицемерия
То, что жизнь превращается в анекдот, не так уж плохо. Все становится честнее. И потому сегодняшний анекдот уже не нуждается в литературной обработке: все обстоит именно так, как нам видится. Без лицемерия.
Можно перестать смеяться над остротами и начать смеяться над действительностью. В частности, Максим Кононенко ведь почти не препарирует реплики Путина и термины Суркова. Он их просто повторяет, и всем смешно. Это же касается современной отечественной политики, культуры, телевидения, радиовещания, газетных публикаций (не исключая этой) и семейных отношений.
А главным жанром нашего времени станет, вероятно, блог. Публичный дневник или спор. То, что раньше делалось для себя или ближайших родственников, сегодня становится публичным - в полном соответствии с главной тенденцией эпохи. Человек заявляет себя, громко, во всеуслышание: да, я такой. Могу о политике, могу о прекрасном. И что?
Да ничего. Смешно.
Герои старых анекдотов
Чапаев:
Чапаевцы отбили у белых полустанок. При осмотре трофеев Василий Иванович и Петька обнаружили цистерну со спиртом.
Чтобы бойцы не перепились, подписали: С2Н5(ОН), надеясь, что бойцы химию знают слабо. Наутро все были "в стельку". Чапаев растормошил одного и спрашивает:
- Как нашли?
- Да просто. Искали мы, искали, вдруг смотрим - что-то на цистерне написано, а в скобочках: ОН. Попробовали - точно он!
Штирлиц:
Мюллер вызывает Штирлица и говорит: "Завтра коммунистический субботник, явка обязательна". Штирлиц отвечает: "Есть" - и понимает, что провалился. Он садится за стол и, не замечая удивленного взгляда Мюллера, пишет: "Я, штандартенфюрер фон Штирлиц, на самом деле являюсь советским разведчиком". Мюллер, прочитав этот рапорт, звонит Шелленбергу и говорит: "Вальтер, зайдите, посмотрите, что ваши люди придумывают, лишь бы на субботник не ходить".
Брежнев:
В кремлевском коридоре чиновник встречается с Брежневым:
- Христос воскресе, Леонид Ильич!
- Спасибо, мне уже доложили.
Горбачев:
Идет социологическое исследование. У бабули спрашивают:
- Как вы думаете, кто эту перестройку придумал - ученые или Горбачев?
- Конечно, Горбачев.
- А почему?
- Потому что ученые сначала бы на животных опыты провели.
Герои сегодняшних анекдотов
Путин:
Путин со спикерами Грызловым и Мироновым приходят в ресторан.
- Я буду есть мясо, - говорит Путин официанту.
- А овощи? - спрашивает тот.
- Овощи тоже будут мясо.
Ющенко:
Путин жарит на вертеле Ющенко. Лукашенко волнуется: "Зачем так быстро вращаете?" - "Потому что если вращать медленно, он уголь ворует".
Лукашенко:
Президент Лукашенко издал указ, по которому баллотироваться в президенты может только человек со стажем работы в президентах не менее 5 лет.
Буш:
Возвращается Буш из Европы в США. Долго летит, устал. Пришел в кабину летчиков, спрашивает: "Скоро долетим?" - "Минут через 15, если на то будет воля Аллаха".
Саакашвили:
Подходят к висящему на стене распятию президенты Буш, Путин и Саакашвили.
Буш: В чем мое счастье, Господи?
Иисус: Америка сейчас великая страна. Вы являетесь гарантом спокойствия всего мира. И ты - глава этой страны. Вот твое счастье!
Путин: А в чем мое счастье, Господи?
Иисус: У России огромный потенциал. Русский народ еще скажет свое слово в этом мире. И ты управляешь этой страной. Вот твое счастье!
Саакашвили: А мое счастье в чем?
Иисус: А твое счастье в том, что у меня руки прибиты!!!
10 октября 2006 года
Дмитрий Быков
Гулливер - это чайка, набитая требухой
280 лет назад была издана одна из самых важных книг в мировой литературе, эталонное сатирическое произведение, на котором так легко и наглядно демонстрируется людское самомнение.
Лестная самоидентификация человечества
Самой популярной частью "Путешествий Гулливера", сочиненных пятидесятилетним деканом собора св. Патрика, стала первая - о посещении Лилипутии. Имя Гулливера сделалось нарицательным - он олицетворяет великана, а ведь был вполне дюжинным малым.
Гулливер, по замыслу Свифта, - человек вообще, "типичный представитель", подвергаемый самым разным испытаниям: в Лилипутии его испытывают миниатюрностью окружающих и ничтожностью их проблем, в Бробдингнегге он оказывается среди великанов и сам чувствует себя вошью. В королевстве Лапуту он обитает среди духовной и интеллектуальной элиты, вознесенной над прочими столь высоко, что на земле ей уже не место - она живет на летающем острове и опасается снижаться, чтоб не растерзали. В Лаггнегге его испытывают соблазном бессмертия, демонстрируя потрясенному путешественнику "вечных людей" - струдльбруггов. В царстве гуингмов он окружен лошадьми, использующими людей в качестве тягловой силы, - и люди, как выясняется, не заслуживают ничего другого.
Помещая героя в столь разнообразные обстоятельства, Свифт ненавязчиво подводит своего Абсолютного Человека, со всеми его слабостями и предрассудками, к мысли об изначальной и неистребимой порочности человеческой природы с ее судами, любовью к угнетению и праздности, развратом и корыстолюбием; однако благодарное человечество по-настоящему запомнило из этой книги только историю о великане, окруженном ничтожествами. Вероятно, это наиболее лестная самоидентификация.
Все нехороши, на лошадей одна надежда
Свифт дал едва ли не самый яркий в мировой литературе пример онтологической сатиры - простите за мудреное слово, его в самом деле нечем заменить. Объектом насмешки в книгах этого жанра становятся не социальные условия - они вторичны; не тираны и не сатрапы - они всего лишь люди; автор замахивается на вещи фундаментальные.
Свифт написал чрезвычайно брезгливую книгу. Она проникнута отвращением к физиологии как таковой - не зря Гулливер все время упоминает об отвратительных запахах, окружающих его. Йэху пахнут "смесью лисицы и хорька", воняют груди великанш, зловоние царствует над академией в Лагадо, поскольку один из тамошних ученых работает над обратным превращением дерьма в пищу…
Распадом, нечистоплотностью и безумием разит от струдльбруггов, воплотивших вековую мечту человечества о бессмертии: бессмертие оборачивается маразмом. Лучшего лекарства от страха смерти еще не придумано: помнится, лет в пятнадцать-шестнадцать меня очень мучила эта мировая несправедливость - всеобщая конечность, обреченность; своевременно перечитанная третья часть "Путешествий" вернула мне оптимизм.
Какое там бессмертие, если это бессмертие глупости, пошлости, трусости - всего человеческого! Стоит ли бояться смерти, когда такова жизнь! Не скажу, что это универсальное средство, но радикальное: юность вообще склонна к мизантропии, так что Свифт, безусловно, писатель молодых. Все нехороши, на лошадей одна надежда.
Именно молодым - от страха перед бесконечно притягательным и столь же опасным миром секса - свойственно подчас несколько истерическое пуританство, Свифт и здесь подходит - он питает такое же отвращение к любому соитию, не ведущему к оплодотворению.
Гуингмы зачинают единственного ребенка и после этого от половой жизни отказываются; 160 лет спустя Толстой в "Крейцеровой сонате" тоже ставил животных в пример человечеству - они, мол, занимаются этою гадостью раз в год и по необходимости…
Интеллигенции действительно лучше летать
Не сказать, чтобы Свифта так уж отвращали все люди. В образе лапутского королевства он попытался изобразить некую идеократию - власть мыслителей, исследователей, мудрецов; вся власть в Лапуту находится на летающем острове, который лишь очень редко и в случае крайней необходимости опускается на подданных, и то ненадолго. Это такой метод подавления восстаний - шлепнуться на восставших, сровняв их с землей, и тут же взлететь опять.
Я не думаю, что советские толкователи, рассматривавшие всю лапутскую часть "Путешествий" как злую сатиру на английскую власть, были так уж близки к истине: скорее, тут речь идет как раз об идеальных властителях, которым, однако, опасно чересчур приближаться к народу. Народ, как сказано в "Путешествиях", может их притянуть - тогда они рухнут и костей не соберут; плавное снижение не всегда возможно… В идеократиях и бюрократиях вроде советской сближение народа с властью действительно чревато катастрофой - тут Свифт оказался пророком.
Интеллигенции действительно лучше летать над миром на своем алмазном острове - снижаясь, она неизбежно падает. Не знаю, насколько такое прочтение близко к свифтовскому замыслу, но российская история наводит именно на эту трактовку.
То, что Гулливер после путешествий тяготится людским обществом и живет затворником, вполне естественно: как Журден, не догадывавшийся о своей способности говорить прозой, он и понятия не имел о своей принадлежности к самым грязным, ленивым и опасным животным. Ему казалось, что он такой, как надо. Увидавши таких, как надо, - чудных, благородных гуингмов, решительно не способных взять в толк, зачем нужен порох, - он осознал свою близость к зловонным и трусливым йэху, и представление о собственной значимости немедленно покинуло его.
Свифт постепенно впадает в безумие
Свифт, в общем, наглядно изображает развитие всякого честного интеллектуала: начинает он с догадки о своем величии, с ощущения, что все вокруг лилипуты и проблемы у них лилипутские. Чуть подросши, наш герой понимает, что он не более чем игрушка обстоятельств (как и Гулливер был игрушкой славной, но слишком большой девочки Глюмдальклич). Еще позже, в расцвете прекрасной зрелости, герой догадывается, что человек-то он нормальный, не хуже прочих, - но вот сближаться с этими прочими ему не нужно: делиться знаниями бессмысленно, из обмена опытом выходит одна профанация вроде Лагадской академии, взаимопонимание обманчиво, жить надо на собственном острове.
На этом уровне некоторые и останавливаются - Александр Зиновьев, например, любил называть себя "суверенной территорией" и имел на то все основания. Лишь ничтожное число умников и умниц - таких, как сам Свифт, - приходят под конец к осознанию собственной непоправимой ущербности, к мысли об изначальной порочности человеческой природы и о том, что никакое исправление нравов в данной Вселенной невозможно.
Людей можно приучить к подневольному труду, насильственной дисциплине и искусственной чистоплотности, но сделать гуингмов из йэху не сможет никакая алхимия. С тем Гулливер и возвращается из своих странствий - а Свифт постепенно впадает в безумие, которое и служит единственным венцом описанной здесь эволюции.
Gull и liver
Интересно, что мысль о безнадежности человечества являлась многим и никогда не приводила к душевной гармонии, почти всегда уволакивая мыслителя в безумие; однако художественный результат получался, в общем, приличный. Так, Леонид Леонов в старости впал в окончательную мизантропию и посвятил двухтомный роман "Пирамида" доказательству давней, еще дохристианской гипотезы об изначальной порочности человека, в котором нарушено соотношение "огня и глины" - почему участью человечества в конце концов обязано стать самоуничтожение. Не сказать, чтобы "Пирамиду" легко было читать, многие ее страницы обличают в авторе прямое безумие, - но текст не уступает свифтовскому, особенно в сатирической его части.
До похожих выводов додумался Отто Вейнингер - сначала ему не нравились женщины, потом весь род человеческий, а дописавши трактат "Последние слова", он вообще застрелился. Свифт сам сочинил себе эпитафию: "Здесь лежит Свифт, и негодование больше не раздирает ему сердце". В безумии он повторял: "Я болен рассудком, как дерево сохнет с верхушки".
Его книга останется гениальным памятником мизантропии - и напоминанием о ее последствиях. Вся она пронизана любовью к добру и благородству, и это самое ужасное - добро и благородство никак не сочетаются с любовью, а идеализм в ужасе бежит от соприкосновения с реальностью.
Идеалистам должно жить на летающем острове. Сочетание духа и глины для них неприемлемо.
Собственно, само имя Гулливера сделано из сочетания gull и liver - чайки и требухи. Чайка, набитая требухой, - какого другого символа вам надо, дети Евы?
25 октября 2006 года
Памятник коллективной ответственности
28 октября был официальный день рождения Свободы. То есть не самой свободы, конечно, она появилась значительно раньше, и ею сразу же стали злоупотреблять. Всякое яблоко, познание добра и зла, изгнание на неплодные земли - в общем, вы помните. Хотя - если мы уж все равно не знаем точного дня, в который Создатель слепил человека и наделил его правом выбора, - почему бы не отмечать день рождения свободы одновременно с очередной годовщиной статуи? Ее планировали открыть 4 июля, в День независимости, но не поспели с монтажом. У нас бы поспели, особенно при Лужкове. Правда, простояла бы она после этого 120 лет или нет - вопрос.
А у них простояла, и вот мы от души поздравляем народ США с юбилеем его любимого символа, до сих пор, хотя и в сильно позеленевшем виде, исправно приветствующего всех, кому удалось прорвать визовый кордон и выбраться в Штаты. Хорошо иметь такую статую - национальный символ в виде красивой женщины всегда приятен. Не орел, чай, и не другой какой-нибудь хищник; не человек с ружьем, не лысый коротышка с протянутой рукой - то ли "Подайте сюда", то ли "Подите туда"… Очень мне жалко, что у нас нет ничего подобного. И жалко, между прочим, не мне одному.
Сергей Миронов - человек, примечательный в нынешней тусклой политике хотя бы склонностью к экспромтам, - в ноябре 2003 года говорил на эту тему с Эрнстом Неизвестным. Я, говорит, предложил Эрнсту Иосифовичу - создайте для России статую Ответственности! И глаза у Эрнста Иосифовича, по свидетельству Сергея Михайловича, загорелись.
Правда, руки у него, к сожалению, не зачесались - памятника ответственности до сих пор как не было, так и нет. Это, вероятно, потому, что он не очень себе представляет, как должна выглядеть ответственность.
Со свободой все более или менее понятно: она, во-первых, красивая. Что у нее там внутри - другой вопрос (у американской статуи - пустота, как оно чаще всего и бывает), но снаружи все выглядит крайне привлекательно. Во-вторых, она вечно юная. Как надежда. Сколько уж раз человечество имело шанс убедиться, что свобода не может быть самоцелью, она средство, - и всякий раз деструкция и развал, приходящие под знаменем свободы, приветствовались восторженным визгом и бросанием чепчиков! Ну и то, что она зеленая, - тоже, в общем, адекватно. Потому что обеспечение у свободы, как правило, тоже зеленое.
С ответственностью все сложнее. Прежде всего - она не одна. Эрнсту Неизвестному пришлось бы ваять целую скульптурную группу. Слово "ответственность" полноправно присутствует во множестве бюрократических идиом.
В центре группы, возвышаясь над прочими персонажами, должна помещаться Уголовная ответственность - единственный стимул местной законопослушности. Она некрасивая и даже страшная. Я посоветовал бы изобразить ее в виде генпрокурора в мундире, при полном параде. Генпрокурор должен быть каучуковый, чтобы символизировать гибкость отечественного правосудия. В левой руке он должен держать УК РФ с комментариями, в правой - жертву, схваченную за шиворот. В монументе Уголовной ответственности должна быть щель для пожертвований. Если пожертвование окажется достаточным, Ответственность опускает руку и отпускает жертву. При современном развитии машинерии это сделать несложно, а прибыль от статуи будет немалая - туристы так и повалят. По большим праздникам Ответственность может отпускать жертву бесплатно, в порядке амнистии.
Рядом я расположил бы Гражданскую ответственность, она же патриотизм. Мне хотелось бы придать ей облик функционера с человеческим лицом - простым и славным лицом человека, агитирующего народ записаться добровольцем, поехать на целину, отказаться от сливочного масла… У таких людей всегда добрые, открытые лица. Ясно, что сами они в любой момент записались бы добровольцами на целину без масла, но им не позволяет занятость: они воспитывают нас. Такие люди всегда умеют в нужный момент проникновенно спросить: "Ведь ты любишь Родину?" И как-то язык не поворачивается ответить "Не твое дело".
Тут же я разместил бы и Политическую ответственность - персонажа, способного принимать ответственные решения, политического тяжеловеса, крепкого хозяйственника, отца народов, чей облик неизменен вне зависимости от эпохи. Главной физиогномической его чертой должны стать брылы. Меняются атрибуты - скипетр, трубка, - но уверенность в своем праве ответственно решать судьбы остается неизменной. Сам ответственный политик пусть будет железный, и только зад у него пусть будет каменный. Это существенная деталь его облика и главный механизм карьерного роста.
Все эти персонажи могут держать в руках самые разные предметы, от плетки до взятки, но лучше бы все они поддерживали на вытянутых руках тяжелую бетонную плиту. Эта плита как раз и олицетворяла бы собою ответственность - ту самую, которую они непрерывно возлагают на нас. Ведь это мы в конечном итоге отвечаем тут за все, в том числе и за любые их художества: сами виноваты, зачем терпели?! Туристы, гуляющие непосредственно под плитой, изящно дополняли бы композицию памятника. Они олицетворяли бы народ, а то его лепить замучаешься. Плита должна держаться не очень крепко - это придаст осмотру памятника необходимую экстремальность. Гости Москвы почувствуют себя немного местными - теми, на кого бетонная ответственность может быть с размаху возложена в любой момент.
Правда, при виде такого монумента, украшающего собою въезд в страну, многие охотно поворотили бы оглобли. Зато для выезжающих такая статуя была бы сущим праздником. Оглядываясь на нее, остающуюся позади, они испытывали бы ни с чем не сравнимое облегчение - катарсис, которого не дает никакая статуя Свободы.
30 октября 2006 года