...
"В интересах наших совместных военных усилий против Германии, которые сейчас открывают блестящую перспективу быстрых успехов в деле распада германских войск ( выделение моё. – С.К. ), я должен по-прежнему предполагать, что Вы питаете столь же высокое доверие к моей честности и надёжности…"
и так далее.
Однако блестящие перспективы быстрых успехов в деле распада германских войск к началу апреля 1945 года наблюдались только на Западном фронте и только для англо-американцев!
Безусловно, их продвижение по Европе и Германии, как на учениях, порождало у Рузвельта эйфорию и мнение, что и на Восточном фронте, у русских, дела обстоят так же радужно и блестяще и что германские войска так же охвачены распадом на фронтах Красной Армии, как это происходит на фронтах у Эйзенхауэра, Монтгомери и Александера.
Рузвельт, безусловно, заблуждался относительно ситуации к началу апреля 1945 года на Восточном фронте, но его психологическое состояние в начале апреля 1945 года, обусловленное ситуацией на Западном фронте, говорит само за себя и доказывает: к тому времени немцы против союзников военных действий фактически не вели, продолжая войну лишь с русскими.
О чём Сталин Рузвельту и написал.
Уже сказанное выше показывает, что освобождали Европу русские, а янки её в основном занимали .
Надеюсь, читатель улавливает разницу в смысле двух последних глаголов в предыдущей фразе?
А теперь вернёмся в самое начало 1945 года.
После того как советский удар на востоке Центральной Европы спас стратегическую ситуацию на западе Европы, почти проваленную союзниками в результате их "арденнского" краха, англо-американские войска начали готовиться к новому наступлению.
С 30 января по 2 февраля 1945 года на Мальте прошла генеральная репетиция действий американской и английской делегаций на предстоящей Крымской (Ялтинской) конференции. И там, на Мальте, 2 февраля 1945 года на совещании начальников штабов, где присутствовали Рузвельт и Черчилль, был принят план завершающего наступления союзников.
Главный удар должен был быть нанесён на северном участке Западного фронта в направлении Рура, вспомогательный – в направлении Франкфурта-на-Майне – Касселя.
Началось это наступление 8 февраля.
Пока англосаксы судили да рядили, Красная Армия уже наступала – мощно и успешно. Поэтому, как отмечал английский историк Дж. Эрман в официальной английской истории войны "Большая стратегия" (том за октябрь 1944 – август 1945 гг.), союзники хотели начать свою операцию "как можно скорее, пока наступление русских на Восточном фронте не завершилось полным поражением немцев".
Это ведь англосакс написал, а не я.
И написал уже после войны, когда не надо было подсюсюкивать "этим русским", чтобы они начинали раньше времени своё наступление и спасали бриттов и янки от полного разгрома.
К тому же это написано серьёзным историком в серьёзном исследовании о войне.
Что следует из сказанного Эрманом? Хотя, конечно, его мнение не было единственным, трактующим проблему подобным образом.
А вот что…
Проведём мысленный эксперимент.
Допустим, союзники не получили бы поддержки в виде ускорения советского наступления, и немцы серьёзно потрепали бы их в Арденнах и вообще на западе. А мы бы начали всесторонне подготовленное наступление в ранее определённые сроки – на полмесяца позднее, чем мы начали.
Ведь это означало бы, кроме прочего, отсутствие на советско-германском фронте большого количества немецких войск, увязших в ряде операций по окончательному разгрому всё еще очень сильной союзнической группировки.
И прежде всего это означало бы отсутствие перед фронтом нашего наступления прекрасных, воодушевлённых арденнским успехом танковых соединений Рейха.
Мы и так – в условиях не полностью подготовленного наступления и противодействия спешно переброшенных с запада на восток германских частей и соединений – наступали почти непрерывно и быстро. До тридцати километров в сутки! Почти как немцы летом 1941 года.
А если бы всё у нас было полностью плановым – как задумывалось с самого начала? Смотришь, мы бы не то что до Берлина первыми дошли, но и до Рура с Касселем.
И потери наши могли бы быть не такими уж и чрезмерными – ведь немецкое противодействие не было бы таким мощным, каким оно оказалось после усиления восточной группировки немцев западными подкреплениями.
На западе немцам всё равно пришлось бы воевать: силы союзников были всё же огромны – на континенте высадились миллионы только американцев. И если бы мы союзникам в январе 1945 года не помогли, бои на западе приобрели бы, скорее всего, затяжной характер и шли бы с переменным успехом.
С одной стороны, это не позволяло бы союзникам продвигаться очень быстро – воодушевлённые успехами немцы вряд ли сдавались бы им так массово, как они реально сдавались. С другой стороны, немцы не стали бы перебрасывать войска на восток, видя, что не всё потеряно на западе.
К тому же на западе и противник им противостоял неустойчивый, а значит, и успех против него был вероятнее.
То есть вместо триумфального (за счёт открытия немцами фронта и повальной их сдачи в плен) продвижения союзников по Германии весьма вероятно имело бы место их топтание на месте, отходы, местные успехи то союзников, то немцев.
А в целом – взаимное истощение на фоне непрекращающегося советского наступления.
И такое моё предположение в рамках мысленного эксперимента отнюдь не легковесно. Уже упомянутый Дж. Эрман признавал:
...
"…общее положение зимой 1944/45 года характеризовалось не только тем, что на западном фронте союзники зашли в тупик, но и тем, что под угрозой провала оказались все их оперативные планы в Европе".
Да кой чёрт – "оперативные"! Если бы не своевременная, бескорыстная и благородная русская помощь, под угрозой могли бы оказаться стратегические планы англосаксов в Европе!
И, весьма вероятно, оказались бы…
Так кто освободил Европу?
Я повторюсь, но ещё раз приведу уже известный читателю фрагмент из доклада заместителя начальника Генерального штаба Красной Армии генерала армии Антонова на Крымской конференции.
4 февраля 1945 года Антонов докладывал о ходе советского наступления и сообщал, что к 4 февраля нами разгромлено 45 дивизий немцев.
Далее он говорил:
...
"Немцы будут защищать Берлин, для чего постараются задержать продвижение советских войск на рубеже реки Одер, организуя здесь оборону за счёт отходящих войск и резервов, перебрасываемых из Германии ( выделения везде мои. – С.К. ), Западной Европы и Италии.
…Немцы будут, возможно, прочнее прикрывать венское направление, усиливая его за счёт войск, действующих в Италии .
…Переброска войск противника:
а) На нашем фронте уже появились:
из центральных районов Германии – 9 дивизий;
с западноевропейского фронта – 6 дивизий;
из Италии – 1 дивизия.
Итого 16 дивизий
б) Находятся в переброске:
4 танковые дивизии;
1 моторизованная дивизия;
Итого 5 дивизий.
В) Вероятно, будет ещё переброшено до 30–35 дивизий за счёт западноевропейского фронта , Норвегии, Италии и резервов, находящихся в Германии. Таким образом, на нашем фронте может дополнительно появиться 35–40 дивизий".
И оценки Антонова относительно усиления немцев на востоке подтвердились даже в большей мере, чем предполагалось, потому что немцы всё нарастающим образом оголяли фронт на западе для того, чтобы укреплять фронт на востоке.
Антонов тогда же высказал пожелание ускорить начало наступления союзников, чему, как он верно отметил, способствует "поражение немцев на Восточном фронте; поражение группировки немцев в Арденнах; ослабление немецких сил на западе в связи с переброской их резервов на восток".
Наступление-то союзники начали, и в сроки, желательные для нас, но помощь Красной Армии была от этого не очень-то велика. Немцы на западе сопротивлялись вяло, а союзники воевали без боевого напора, и все их успехи объяснялись нежеланием немцев продолжать борьбу на западе.
Немцы начинали надеяться на сепаратный мир и уж, во всяком случае, предпочитали попадать в союзнический плен, а не в русский. Отсюда и эйфория Рузвельта!
Союзники "наступали", однако вермахт не только не перебрасывал резервы на запад, но, напротив, постоянно снимал с Западного фронта боеспособные соединения и бросал их в мясорубку Восточного фронта.
Увы, эта мясорубка перемалывала не только германские, но и советские войска. Война есть война. Особенно, когда оба противника воюют по-настоящему.
Спору нет, союзники имели огромный перевес в наземной технике, не говоря уже об авиации. Но даже в апреле 1945 года реальный боевой дух союзных войск был не так уж и велик.
Что же до перевеса в авиации, то "ковровые" бомбёжки войск, а не городов никогда не бывали очень уж эффективными. "Буханье по площадям" – занятие мало успешное.
Полезно ещё раз провести краткое сравнение поведения союзников и русских в 1945 году во время мощного январского удара немцев по союзникам на западе, и во время мощного мартовского удара немцев по нам в районе озера Балатон в Венгрии.
Союзники тут же рухнули и тут же запросили помощи у Сталина. А русские с ситуацией справились сами. Причём в Венгрии положение было намного тяжелее – был шире фронт, удар наносился с трёх сторон и т. д.
Как известно, союзники разгромили и пленили 176 дивизий стран германского блока, а советские Вооружённые Силы – 607 дивизий и уничтожили 75 % боевой техники врага. И это соотношение показывает, кто и какой внёс вклад в освобождение Европы.
Можно, впрочем, подсчитать в цифрах. 176 + 607 = 783. Разделив же 176 на 783, получим 0,22. То есть вклад англосаксов составил примерно пятую часть от вклада России.
И даже – меньше, если учитывать, что против нас немцы сражались и в самом конце войны ожесточённо, капитулируя неохотно, чему свидетельство – Будапешт, Кенигсберг, Шнайдемюль, Берлин… А союзникам немцы с какого-то момента сдавались "пачками", не говоря уже об итальянцах, которые тоже пошли в "общий зачёт" англо-американских "успехов".
И думаешь сегодня – а, может, действительно не стоило нам очень уж напористо наступать в 1945 году, так сразу и не полностью подготовившись? Может, стоило дать немцам возможность устроить англосаксам второй Дюнкерк, а уж потом ударить по измотанным этим успехом немцам всей силой?
Смотришь, мы дошли бы не до Шпрее, а до Ла-Манша. Может быть, так бы надёжнее вышло?!
Но что поделаешь – Сталин был человеком неистребимого внутреннего благородства и рассчитывал, что хотя бы капля такого же благородства отыщется если не в сердцах политиканов типа Черчилля, то хотя бы в сердцах народов Европы, прежде всего Советскому Союзу обязанных своим освобождением.
Каждый ведь судит о других по себе. И, как я понимаю, Сталин, жертвуя заманчивыми возможностями освобождения Европы и разгрома Рейха на собственных условиях, надеялся на благодарную память народов.
Он, как я понимаю, надеялся на то, что Европа и весь мир будут вечно помнить о вторичном примере воинского и политического благородства русских, обеспечивших в 1945 году союзникам по антигитлеровской коалиции "чудо в Арденнах" после того, как подвиг русских воинов в Первую мировую войну обеспечил тогдашним нашим союзникам по Антанте "чудо на Марне".
Увы, Европа забыла оба этих благородных союзнических акта России. Деды и отцы, освобождённые русскими и приветствовавшие русских, не смогли передать эстафету благодарности внукам и правнукам. Европейцы оказались недостойны надежд Сталина.
Вместо благодарной памяти – мелкая дрянь гнусной лжи, подлость исторического беспамятства и как итог – нынешние обвинения Европы в адрес как самого Сталина, так и Державы, им созданной и возвеличенной. Той Державы, которая освободила Европу в жестокой и кровавой борьбе с врагом.
Впрочем, отставим патетику в сторону и ещё раз обратимся к документам. Напомню, что когда на Крымской (Ялтинской) конференции Черчилль выразил благодарность Красной Армии за зимнее наступление 1945 года, Сталин заметил, что это было "выполнением товарищеского долга", и что "согласно решениям, принятым на Тегеранской конференции, Советское правительство не обязано было предпринимать зимнее наступление".
Сталин подчеркнул, что Советское правительство "считало это своим долгом, долгом союзника, хотя у него не было формальных обязательств на этот счёт", и что он, Сталин, "хочет, чтобы деятели союзных держав учли, что советские деятели не только выполняют свои обязательства, но и готовы выполнить свой моральный долг по мере возможностей".
Тактичный Сталин употребил формулу "по мере возможностей", но мы выполняли в 1945 году (как, впрочем, и в 1944-м, и в 1943-м, и в 1942-м, и 1941-м годах) свой союзнический долг чаще всего сверх всяких разумных возможностей.
На той же Крымской конференции в тот же день, 4 февраля 1945 года, за столом переговоров велись такие речи, что я, читая стенограмму от 4 февраля, не знал, смеяться или злиться.
Впрочем, пусть читатель судит сам.
Сталин, после того как высказал свои пожелания в отношении того, как союзные армии могут помочь советским войскам, спросил, какие пожелания у союзников имеются в отношении советских войск.
Для англосаксов понятие "морального долга" по отношению к чужакам (а русские для англосаксов всегда были чужаками) относится к абстрактным и не имеет реального смысла. Поэтому пожелания Сталина так и остались в основном пожеланиями. Что же до пожеланий Сталину , то Сталин сообщил Рузвельту и Черчиллю, что заместитель верховного командующего союзными экспедиционными силами на Европейском театре военных действий главный маршал авиации Теддер "высказал пожелание о том, чтобы советские войска не прекращали наступление до конца марта".
Сообщив об этом, советский Верховный Главнокомандующий сказал: "Мы будем продолжать своё наступление, если позволит погода и если дороги будут проходимыми".
Мы и продолжали своё наступление – как Сталин и обещал. Но ведь 1945 год – это не 1941 год. Все виды и рода войск Красной Армии были в 1945 году насыщены эффективной военной техникой, и непрекращающееся наступление в условиях непогоды и распутицы снижало эффективность действий авиации, бронетанковых сил, тяжёлых артиллерийских частей, да и мотопехоты.
А мы всё же наступали – в силу, в том числе, и морального союзнического долга.
Рузвельт разглагольствовал о том, что понимает, мол, что "каждый союзник морально обязан продвигаться с возможно большей скоростью", а Черчилль безмятежно заявлял, что причиной того, что союзники в Тегеране не заключили с Советским Союзом соглашения о будущих операциях, была "их уверенность в Советском Союзе и его военных".
То есть англосаксы "тянули резину" с открытием Второго фронта до июня 1944 года, потому что были уверены в том, что могут спокойно готовиться к "освобождению" Европы за валом из трупов русских, единолично сдерживающих "тевтонов" в изнурительных битвах.
Вольно же после этого всякой "демократической" шушере рассказывать о том, что мы, мол, просто завалили немцев своими трупами!..
Да, наши потери были велики. Но были бы они такими огромными, если бы Рузвельт не на словах, а на деле, и не в 1945-м, а в 1942 или, хотя бы, в 1943-м году сознавал, что каждый союзник морально обязан продвигаться к Победе с возможно большей скоростью?
Однако Рузвельт 4 февраля 1945 года – возможно, от радости, что русские и дальше будут отвлекать основные силы немцев на себя, – выкинул такой словесный "вольт", что диву даёшься, как можно было быть таким то ли наивным, то ли бесстыдным. Он заявил, что Тегеранская конференция происходила-де перед его переизбранием, и было-де "ещё неизвестно, будет ли американский народ на его, Рузвельта, стороне". Поэтому, мол, "было трудно составить общие военные планы".
Очень занятное признание!
Ведь из слов Рузвельта логично вытекал любопытный вывод: если бы американский народ оказался не на стороне Рузвельта и не переизбрал бы его, то Америка вообще могла бы оставить Европу наедине с Гитлером, предоставив России честь одной громить Германию.
Не так ли?
И это признание американского президента освещает историю "освобождения" Европы американцами ещё с одной, неожиданной, но реально имевшей место быть стороны.
Кто кого проверял в Потсдаме?
НАЧИНАЯ с этого раздела, я буду время от времени касаться также "атомных" дел 1945 года. Ведь этот год стал не только годом Победы над гитлеровской Германией и милитаристской Японией, но и годом прихода в мир Бомбы.
"Атомная" история 1945 года полна мифами ещё более, чем его история чисто военная. Так, до сих пор устойчив "атомный" миф о том, что значение Атомной проблемы Сталин якобы не понял даже после того, как его на Берлинской (Потсдамской) конференции 1945 года "просветил" на этот счёт президент США Трумэн.
Творцом мифа стал, пожалуй, Черчилль, описавший этот случай в своих мемуарах о войне. С другой стороны, этот миф смог укрепиться потому, что основные документы начальной истории советского Атомного проекта были опубликованы лишь после 1991 года, а в СССР они так и не стали достоянием гласности. Не отвлекаясь на вопрос, почему было так, скажу, что к восьмидесятым уж, во всяком случае годам многое из того, что стало известно к концу ХХ века, можно и нужно было решительно рассекретить и сделать частью общей истории страны.
А теперь перенесёмся в Потсдам, в лето 1945 года – в те дни, когда английскую делегацию возглавлял ещё Черчилль.
16 июля 1945 года на полигоне в Аламогордо (штат Нью-Мексико) был успешно осуществлён первый в истории мира атомный взрыв мощностью в 21 тысячу тонн тротилового эквивалента.
Президент Трумэн, находившийся в Потсдаме, был немедленно извещён об этом и осведомил Черчилля – англичане активно работали в американском "Манхэттенском проекте" Бомбы.
И сразу же перед Трумэном и Черчиллем встал вопрос – сообщать ли о новом оружии Сталину? И если сообщать, то как – устно или письменно, на официальном совещании или в ходе одной из бесед после совещания?
Решено было сделать так… 24 июля 1945 года, после окончания пленарного заседания, когда все поднялись со своих мест и стояли вокруг стола по два-три человека, Трумэн подошёл к Сталину, и они начали разговаривать одни. Черчилль с расстояния примерно четырёх метров внимательно наблюдал за тем, какое впечатление произведёт на Сталина сообщение президента.
Позднее Черчилль с апломбом написал: