Страстный монолог друга глубоко тронул маркизу, и она с грустью сказала:
- У каждого из нас свой долг пред Богом, и в жизни разные даны пути, которые расходятся во многом. Безропотно нам должно крест нести.
Но он не мог согласиться с такой позицией, противоречащей его натуре.
- Скажите прямо, что я вам не пара и в излияньях пылких чувств смешон!
- Мой Микеланджело, - и она взяла его за руку, чтобы успокоить, - грозит нам кара, и тучами затянут небосклон. Мы с вами оказались в чёрном списке - фискалы папские донос строчат.
Его как огнём обожгло прикосновение её руки.
- Раз наши души родственны и близки, бежим скорей куда глаза глядят, оставив в Риме страхи и сомненья.
- Куда бежать? - воскликнула она, подойдя к образу на стене. - Иной вам жребий дан, а вот меня на днях ждёт постриженье. И знайте, огнедышащий вулкан, что я лишь хрупкая свеча, не боле.
- Я в вас нуждаюсь, как в поводыре, чтоб не зачахнуть одному в неволе.
- Да разве же для вас мой аналой? - упорствовала Колонна. - Не келья вам нужна - простор Вселенной. Наделены вы силой неземной. Я верю в ваш удел благословенный, и он не для молитвенной тиши.
Но он словно не слышал её слов и, движимый страстью, настаивал на своём.
- Тогда презрев условности каноны, уединимся где-нибудь в глуши.
- Умерьте же свой пыл - вокруг шпионы. У инквизиции длинна рука, и никакой пощады вольнодумцам.
Но он уже был охвачен идеей бегства.
- Прошу - не обессудь, святой Лука!81 Пусть кое-кто сочтёт меня безумцем, я ради вас с искусством распрощусь.
Чтобы остановить его, она решительно отрезала:
- Такая не нужна от вас услуга, и с ней я никогда не соглашусь!
- Судьбою сведены мы друг для друга, и в целом мире нет прочнее уз. Без вас я вижу зависть, зло, измену, двуличие друзей и неприязнь. Просвета нет, хоть бейся лбом о стену. Вас умоляю - отведите казнь!
В его глазах была такая мольба, что она не знала, как и чем его успокоить.
- Мне этой жертвы не простят потомки, а вы принадлежите им сполна. Что будет завтра - для меня потёмки. Сегодня же я сердцем вам верна. Молю, чтоб дольше полыхал в вас пламень, дарящий людям веру и тепло.
Микеланджело наклонился и поцеловал ей руку.
- Благодарю. Хоть вы не сняли камень, но на душе немного отлегло.
- Из Апокалипсиса откровенья вы склонны снова вместе почитать?
- Чтоб ваше заслужить расположенье, готов я на кресте себя распять. Хотите, дам обет носить вериги иль папу в смертных обличать грехах похлеще даже Лютера-расстриги! Вот вижу и улыбку на устах.
Он вынул из кармана блокнот и карандаш:
- Виттория, замрите на минутку - мне нужно дивный миг запечатлеть!
- Серьёзное вы обратили в шутку. Как долго я должна ещё терпеть?
Он быстрыми движениями водил карандашом.
- Один лишь штрих - и вот улыбки трепет. О, как он будет душу бередить!
- Дивлюсь на вас. Какой-то детский лепет!
- Не могут руки без движенья быть. А им дано в рисунке вас касаться - вот и безумствует мой карандаш.
- Договорились делом мы заняться. Оставьте же мальчишескую блажь!
Довольный полученным рисунком, он весело объявил:
- На всё готов, мечтая лишь о малом.
- О чём?
- Чтоб нам сидеть пред камельком и наслаждаться счастьем запоздалым.
Сдерживая улыбку, Колонна поднялась:
- Несносны вы! Давайте в сад пройдём, где всё уже для чтения готово. Я вижу, в голове у вас содом - послушаем Иоанна Богослова.
От двери отпрянула инокиня, смотря им вслед:
- Пока воркуют голубки в саду, всё слышанное мигом на бумажку и к матери игуменье пойду. Иль утаить? Но не простят промашку. Никто не говорил мне нежных слов, хотя о счастье я молила Бога.
Она перекрестилась.
- А мастер-то в любви на всё готов. Зачем ему маркиза-недотрога?
Неслышно ступая, появился Пол:
- Подслушивала, детка? Ай-ай-ай! Тебе к игуменье идти не надо. Вознагражу, но глаз с них не спускай. Ко мне, когда стемнеет, для доклада. Будь умницей, старайся! Я пошёл.
Инокиня проводила его недобрым взглядом:
- С тобою мне якшаться не пристало. Ты мягко стелешь, преподобный Пол, но мёдом потчуя, вонзаешь жало.
* * *
Много позже Микеланджело изрядно удивили восторженные слова Вазари в его "Жизнеописаниях" о кардинале Поле, с которыми ни он, ни друг Джаннотти никак не могли согласиться, зная двурушническую натуру англичанина.
Воскресные чтения служили для Микеланджело отдушиной, укреплявшей в нём веру и поднимавшие дух. Они вдохновляли его при написании трагической фрески, работа над которой близилась к завершению. Принято считать, что с этого мадригала начинается цикл стихов, посвящённых Виттории Колонна:
Ужель, моя синьора,
Ты так же можешь, как и мы, дышать,
Плоды земли вкушать
И одарять нас, смертных, лаской взора
Без всякого укора?
Любой, забыв сомненья, возгордится
И бросится в погоню за мечтой.
Кому же ум - опора,
Вослед не устремится.
Коль не прав, смути и мой покой
Небесной красотой.
Но камень нем, как и листок бумаги,
Когда творцу недостаёт отваги (111).
Однажды во время чтения "Откровений святого Иоанна Богослова" старый монах Амброджо особенно выделил проникновенным голосом следующий отрывок:
"И увидел подобного Сыну Человеческому. Глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень, огненны… Итак, напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего…"
Микеланджело вдруг почувствовал, что его душат исходящие из глубины души рыдания. У него перехватило дыхание, и он низко опустил голову, стараясь скрыть волнение.
Обеспокоенная его состоянием, маркиза попросила монаха прерваться.
- Скажите, мастер, отчего вы так разволновались?
- Оттого, маркиза, что я тоже с седыми волосами, как и повстречавшийся Иоанну Богослову человек.
После неожиданно прерванного чтения Виктория Колонна, которой передалось волнение друга, была так нежна и приветлива к своему другу, что он вдруг почувствовал что-то неладное в её поведении, а в его тетради появились странные терцины:
От резких смен страдает наш покой.
В испуге сердце бьётся учащённо -
Его погубит горе или счастье.Чтоб порождённая твоей красой
Любовь ко мне была бы благосклонна,
Умерь порывы пылкого участья! (150)
Воскресные встречи продолжались, служившие передышкой после работы в Сикстинской капелле. Как свидетельствует Кондиви, Микеланджело нарисовал по просьбе Виттории Колонна Христа. Снятое с креста тело поддерживают два бескрылых ангела, чтобы оно не рухнуло к ногам Пресвятой Девы Марии. Она сидит у подножия креста, и лицо, залитое слезами, выражает невыносимое страдание, а её распростёртые руки обращены к Небу. На деревянном кресте надпись: "Non vi si pensa quanto sangue costa" - "Не думают, какою куплен кровью" (Виндзор, Королевская коллекция). Этот рисунок явился прообразом для последующих трёх изваяний "Пьета".
Со временем появились и другие рисунки, которыми Микеланджело одаривал свою обожаемую подругу. Так появился рисунок распятого Иисуса Христа, но не мёртвым, как его обычно изображают, а ещё живым. Обратив лицо к своему Отцу Небесному, Христос взывает: "Эли! Эли!" (Лондон, Британский музей).
В память о тех встречах сохранилось множество писем и стихотворных посланий, которыми обменивались художник и поэтесса. Виттория Колонна одаривала Микеланджело чисто "духовными" сонетами, от которых часто веяло запахами травы и полевых цветов, а он направлял ей сонеты и мадригалы, полные страсти, любви и обожания…
За годы дружбы с поэтессой из-под его пера вышло 42 поэтических послания, преисполненных не только любви, но и мыслями о вере и об искусстве. Одновременно с циклом посвящений Виттории Колонна появилось 40 стихов, посвящённых, как было указано в рукописи, "А donna bella е crudele" - "Прекрасной и жестокой донне", - ни в чём не уступающих по выразительности и накалу страстей. По всей вероятности, образ этот вымышленный, который понадобился Микеланджело, чтобы показать Виттории Колонна, сколь пагубна для любящего холодность любимой, от которой он часто страдал, заявляя, что "не из камня сделаны сердца". Возможно, ему хотелось вызвать у неё ревность. Какая женщина устоит, когда не ей, а другой посвящаются страстные признания?
Не исключено также, как об этом было сказано выше, что под образом "прекрасной и жестокой донны" подразумевалась любимая Флоренция, ставшая для Микеланджело далёкой и недоступной. Мысли о ней не покидали его, о чём говорят такие строки:
О, как же эта женщина смела,
Раз мне погибелью грозя заране,
Вонзила нож и держит в свежей ране!
В её очах прелестных столько зла,
Что оторопь взяла.
Я задыхаюсь, скорчившись от мук,
Уж тает жизни звук
И рядом смерть. Но вдруг
Исчезло всё, и прежние невзгоды
Мне продлевают горестные годы (124).
В его воображении мысли о маркизе, жестокой донне и не отвечающей ему взаимностью Флоренции нередко вызывали путаницу. Чтобы не вводить в заблуждение самого себя и переписчика его стихов набело Дель Риччо, в одном из стихотворений он раскрывает секрет "прекрасной и жестокой донны", которая будоражила его чувства и воображение:
Улыбки, лепет, жемчуг и парча -
Тут всякий сгоряча
Падёт в божественном благоговенье.
А злато и каменья
Вдвойне огнём слепят.
Но потускнел бы яркий твой наряд,
Когда б не взгляд мой, полный восхищенья (115).
Друзья, а особенно Кавальери, ревниво относились к дружбе мастера с маркизой Колонна и совсем терялись в догадках, когда узнавали о наличии ещё одной тайной пассии. Пожалуй, один лишь умница Джаннотти понимал правду и уважительно относился к чувствам великого друга и неожиданным всплескам его воображения.
Испытывая боль за людские страдания, Микеланджело в работе над фреской нуждался в поддержке Виттории Колонна и чутко прислушивался к её голосу…
Мужчина в женщине иль Божий глас
Мне истины вещает,
А слух речам внимает,
И слёзы умиления из глаз.
В благословенный час
Я сам не свой, и мнится,
Что, воспарив над суетой мирской,
Себя от кары спас. Все остальные лица
От взора скрыты тленной пеленой.
О, донна, будь со мной!
Веди чрез воды, огнь стезёй счастливой,
Чтоб мне не знаться с долею постылой! (235)
"Те, кто восхищаются творениями Микеланджело, - говорила Виттория Колонна, - восхищаются лишь малой толикой его сути". Проявив свой недюжинный ум, в одном из писем художнику она проявила глубокое понимание подлинной сути своего великого друга: "Считаю достойным восхищения, что Вы сумели отрешиться от мира, от ненужных славословий и посулов князей, дабы в полном одиночестве следовать своим путём и безраздельно отдаваться труду, превратив всю свою жизнь в одно-единственное творение". Она была права и чисто по-женски понимала, что ей, столь же одинокой и отрешённой от суетного мира, как и он, нет места в его жизни, целиком отданной служению искусству с его неуёмными почти космическими взлётами творческой фантазии.
После такого признания обожаемой подруги мастера в некоторых публикациях странно читать о "пагубном влиянии" Виттории Колонна на творца.82 Это ошибочное мнение легко развеять, сославшись на многие его сонеты, посвящённые гордой и неприступной маркизе, в которых он признаёт:
Ты предо мной Вселенную открыла.
Так преврати всего меня ты в око,
Чтоб каждой порой кожи я глядел! (166)
Позднее один из посвящённых ей мадригалов он заканчивает столь же неожиданным странным признанием:
По милости твоей парю высоко
И возлюбил, чего не видит око (258).
Вот оно - неуёмное желание человека Возрождения охватить весь мир пытливым оком и дойти в своём понимании до самой сути, дав полное и правдоподобное изображение того, что считалось непостижимым и бесконечным! Стремление к грандиозному и безмерному является парадоксом Позднего Возрождения в его страстном желании превзойти природу, а особенно природу самого человека, что было дерзкой попыткой превзойти себя и выразить сверхвозможное. Таким был Микеланджело.
Дружба с Витторией Колонна - одна из ярчайших и самых плодотворных страниц в жизни великого мастера, обрёкшего себя на отшельническое существование. Микеланджело был бесконечно благодарен судьбе за то, что на его пути в жестокий век повстречалась добрая душа, перед которой он испытывал благоговение. Но сколь бы ни были велики его любовь и преклонение перед гордой маркизой, он оставался самим собой, храня верность искусству.
Глава XXVII "СТРАШНЫЙ СУД" И КОНТРРЕФОРМАЦИЯ
Ужель, Господь, я буду осуждён,
Хоть обращаюсь лишь к Тебе в молитвах,
За позднее раскаянье в грехах? (294)
Когда-то под нажимом папы Юлия II он с явной неохотой взялся за роспись потолка в Сикстинской капелле. Спустя почти тридцать лет ему пришлось приняться за написание фрески "Страшный суд". Берясь за новую роспись, Микеланджело не стал принимать в расчёт ранее расписанный плафон, словно отрешившись от него и времени его создания, когда он был обуреваем другими чувствами и настроениями, полон сил и радужных надежд. Поэтому ныне при одновременном рассмотрении обеих фресок невозможно отделаться от чувства дисгармонии. В полном диссонансе с эпически спокойной росписью потолка на алтарной стене вскрылся окончательный разрыв с традициями Возрождения. Нет даже намёка на пропорциональную соразмерность и на использование прямой перспективы, что свойственно классическому стилю. Здесь раскрывается глубинная страсть постаревшего мастера к объёмам, господствующим над всем остальным.
Три горизонтали делят картину на четыре неравновеликие части. Самый верх её поделён вторгшимся с плафона неистовым пророком Ионой на две полусферы, на которых летящие ангелы несут орудия казней Христовых: терновый венец, крест и колонну, у которой он был подвергнут бичеванию. Центром композиции является мощная фигура Христа, готового подняться во весь рост. От его грозно воздетой длани исходит колоссальная космическая сила, которая сотрясает всю Вселенную. В образовавшемся от грозного жеста вихревом круговороте всё смешалось - святые, праведники, ангелы, демоны и ждущие своей участи грешники. Их обнажённые тела корчатся и извиваются в ужасных конвульсиях, сшибаясь друг с другом и сливаясь в колоссальные объёмы. В отличие от дошедших до нас эскизов на фреске почти нет дробления на частности, и единичное теряет своё значение, поскольку вся поверхность алтарной фрески заполнена сгрудившимися воедино телами.
Дикая круговерть на фреске напоминает один из кругов Дантова ада. Различие лишь в том, что при сочинении песен "Ада" Данте выступал обвинителем и судиёй, ведомый по кругам Ада своим верным провожатым Вергилием, а Микеланджело при написании "Страшного суда" отвёл себе роль кающегося грешника. Гигантская фреска на алтарной стене - это своего рода теа culpa великого творца, сознающего по опыту, что ничто в жизни не остаётся безнаказанным, и не побоявшегося прилюдно покаяться в своих грехах перед собственной совестью и Высшим судиёй.
При написании фрески "Страшный суд" Микеланджело использовал всё накопленное им богатство знаний и опыт при изображении разнообразия движений, судорог, резких жестов и гримас ужаса, отчаяния и смятения. В этой полифонии криков и скрежета зубовного преобладают трагические ноты, усугубляемые звуками трубящих ангелов, призывающих мёртвых восстать из могил. Но неожиданно сквозь сумбурное звучание криков и стонов прорываются нотки радости спасённых душ, и среди них выделяется фигура матери, умоляющей Всевышнего о спасении дочери.
Любого, кто подходит к фреске, прежде всего потрясает фигура перевозчика душ Харона. С горящими адским огнём глазами он загружает свою ладью проклятыми и веслом подгоняет замешкавшихся грешников. Несчастные, покорно согнувшись, увёртываются от ударов злобного старика, смирившись со своей судьбой. Вот как об этом сказано у Данте в "Божественной комедии":
А бес Харон сзывает стаю грешных,
Вращая взор, как уголья в золе,
И гонит их, и бьёт веслом неспешных.
Никогда ещё отчаяние осуждённых грешников не было выражено в живописи столь выразительно и полно. В самом низу у входа в преисподнюю осуждённых на вечные муки встречает пугающий своим видом адский судья, безобразный Минос.
Сама фреска выглядит непомерно большой для интерьера капеллы, занимая всю алтарную стену и не только подавляя собой прежнюю живопись мастеров Кватроченто, но и нарушая установившиеся веками каноны истолковании темы Судного дня. У Микеланджело Христос с поднятой в грозном жесте дланью предстает не милосердным Спасителем, а гневным карающим мстителем, куда более походящим на античного Зевса Громовержца, чем на христианского милосердного Бога из "Тайной вечери" Леонардо да Винчи или "Преображения" Рафаэля.
Рядом с Сыном, посылающим вечное проклятие осуждённым, опустившая очи долу Богоматерь, исполненная горестного участия и сострадания к грешникам. Она является носительницей столь дорогой всему христианскому миру идеи Искупления. Её хрупкая фигура в бирюзовом хитоне ещё больше подчёркивает титаническую мощь, заключённую в Христе, который вершит правый суд. Мария в страхе прильнула к Спасителю, но отвернула от него голову, словно сознавая своё бессилие смягчить его гнев.
На написание фрески о всемирной катастрофе ушло семь лет, которые прошли в крепнущей из года в год дружбе и духовной близости с Витторией Колонна. К её мнению Микеланджело прислушивался, и вполне уместно предположить, что при написании Девы Марии он мысленно исходил из образа своей мудрой подруги, как когда-то в работе над рельефом "Мадонна у лестницы" запечатлел профиль Контессины Медичи, будоражившей его юношеские чувства и воображение. Маркизе Колонна не раз приходилось сдерживать всплески неистового гнева её гениального друга и призывать его к сдержанности, которой ей редко удавалось добиваться. При всей своей любви к ней Микеланджело вырывался из её представлений о благочестивом смирении, которое было несовместно с его натурой.
В какофонию стонов и воплей на алтарной стене то и дело вторгаются трагические ноты звучания, напоминающие мощные аккорды "Dies irae" из гениального "Реквиема" Верди, который, безусловно, видел это творение, и оно не могло его не потрясти. Ничего подобного мировая живопись не знала и не знает.