Подчиняясь ему, как на тренировках, шеренги стали синхронно давить на майдановцев и шаг за шагом продвигаться вперед. Как два бурных весенних потока, столкнувшиеся в узком русле, бьются друг о друга, пытаясь поглотить того, кто окажется слабее. В бурлящих человеческими эмоциями шеренгах закручиваются водовороты и уже черные каски силовиков можно увидеть среди оранжевых касок активистов, и наоборот. Над этой человеческой рекой стоит поднимающийся вверх пар от сотен распаренных тел, столкнувшихся между собой.
Поднявшись на баррикаду, Иван попал в третью шеренгу. Продвигаясь вперед, он чувствовал, как сзади напирают его товарищи, поднимающиеся вслед за ним. От сцены была слышна музыка, в промежутках которой неслись призывы: "Разом сила! Тримаємось!". Им отвечали сотни глоток, вместе с которыми кричал и Иван:
– И-и раз! И-и раз!
Плотность человеческих тел все увеличивалась и увеличивалась. Маска на лице под шлемом стала мокрая, запотевшее забрало покрылось изморозью и стало матовым. Иван и не заметил, как очутился в первой шеренге. Его придавило к активисту, от которого стоял запах давно не мытого тела, а изо рта разило луком. В какой-то момент его вдавили в строй "Беркута" и, пытаясь выбраться назад, он хватался за одежду своих товарищей, с глазами коровы, которую ведут на убой, причитал: "Хлопці, не кидайте! Хлопці, допоможіть!". Несколько крепких милицейских рук схватили его за драную куртку и потащили вглубь строя. С куском оторванного рукава от пуховика одного из своих товарищей, за который он только что хватался, и криком: "Прощавайте, хлопці!", майдановец исчез в сомкнувшемся за ним строю силовиков. Его, передавая из рук в руки, вытолкнули позади строя. В толпе противников "Беркута" даже не заметили исчезновения одного из своих товарищей, как говорится, "отряд не заметил потери бойца".
Передние шеренги, придавленные задними, в которые постоянно вливались новые подкрепления, давили друг на друга все сильнее и сильнее. Иван, зажатый со всех сторон, уже не контролировал свое тело, как щепку в бурном потоке его крутило в толпе, бросая в разные стороны, и этому сопротивляться не было никакой возможности. Грудь сдавило, не давая вздохнуть, ноги иногда отрывались от земли и тогда боец висел, зажатый между людьми, не чувствуя под собой твердой опоры. В голове у милиционера появился шум, а окружающие предметы перед глазами стали расплываться. Ивану стало по-настоящему страшно, что сейчас он потеряет сознание и свалится на дно этого неконтролируемого человеческого моря, где сотни ног будут топтаться по нему, втаптывая в грязь, а выбраться сил уже не будет. Когда он представил все это, к горлу подступил спазм. Иван выдавил из горла крик:
– А-а-а…
Рыча и отталкивая не дающих ему дышать людей, как утопающий, цепляясь за все, что попадалось под руку, он уже плохо соображал. Ему уже было все равно, кто возле него – друзья или враги. Мозг кричал: "Дышать! Воздуха!". Человек хотел жить и готов был бороться за это. Кто-то ударил Журбу в лицо, но он не обращал на это внимания. Поднявшись на руках над неспокойным человеческим потоком и почувствовав, что грудь перестало сдавливать, Иван сделал первый глубокий вдох теплого воздуха, поднимающегося над сотнями распаренных тел. В голове толчками пульсировала кровь, перед глазами понемногу стало проясняться. Милиционер увидел впереди море колышущихся оранжевых касок, а сзади такое же море черных шлемов "Беркута". Толпа пришла в движение, и боец опять соскользнул в строй. Уже наученный своим горьким опытом, выставил вперед локти, стараясь сохранить немного пространства. Через некоторое время в духоте и давке недалеко от Ивана стало плохо парню лет тридцати, одетому в синюю болоньевую куртку и толстый бежевый свитер под горло. Всхлипнув, он закатил глаза и стал сползать вниз. Его тут же подхватили товарищи и стоявшие рядом спецназовцы, подняв над головами, аккуратно стали передавать к краю человеческой массы. Позади строя "Беркута" было слышно рычание машин и звонкий визг болгарок и бензопил. Сооружение майдана постепенно таяло. Коммунальные машины увозили мусор. Задача была выполнена.
– Стой! "Беркут", стой! – услышал сзади себя Иван.
Медленно бурное человеческое море успокаивалось. Противники, тяжело дыша, смотрели исподлобья друг на друга. Между враждующими сторонами с края стали вливаться небольшим ручейком вэвэшники со щитами, оттесняя активистов от "Беркута", становясь разделительной линией. Кое-где возникали конфликты между солдатами и разгоряченными майдановцами. Они пытались вырвать щиты из рук солдат или не пускали их дальше. За товарищей вступались "Беркута" и возникали драки, которые быстро растаскивали с одной стороны офицеры, идущие вместе с солдатами, а с другой спортивные парни в коротких черных куртках, появившиеся сразу, как только пошли вэвэшники. Отойдя за спины срочников, Иван осмотрелся по сторонам. Вокруг были незнакомые лица бойцов из других областей.
– "Беркут", отходим! – прошла по строю команда. Иван, протискиваясь через строй, искал своих товарищей. Со стороны майдана неслось: "Молодці! Молодці!", "Міліція з народом!", на сцене пел Вакарчук. Наконец Иван увидел Олега Логвиненко, Саркиса и еще несколько человек из своего подразделения. "Далеко меня занесло", – подумал он, догоняя своих товарищей. Бойцы выходили к машинам коммунальщиков и разбредались по отрядам.
– Становись, – скомандовал командир. Уставшие бойцы нехотя выстраивались во что-то наподобие строя.
– Офицеры, постройте свой личный состав и проверьте, кого нет.
Видя, что милиционеры ползают, как сонные мухи, командир начал злиться. Когда все с горем пополам построились, полковник поднялся на бугор и объявил:
– Барсуков, ты вместе с бойцами остаешься здесь со мной. Остальные с Силенковым идут в автобусы. Полчаса отдых и меняют тех, кто остался здесь. Кому нужно к врачу, доложите старшим, и выше по Институтской стоит "скорая помощь".
Строй зашевелился. Кто оставался, подтягивались ближе к ротному, а счастливчики отходили на правый фланг, где стоял Олег Викторович. Через несколько минут толпа, провожаемая взглядами оставшихся товарищей, во главе с замом командира, пошла вверх по Институтской в сторону стоящих недалеко автобусов.
Поднявшись в салон, первым делом Иван спросил у водителя потрескавшимися губами:
– Вода есть?
– Держи, – Игорь достал из-под сидения полуторалитровую баклажку "Моршинской". Милиционер жадно припал к горлышку, большими глотками старался утолить жажду.
– Ух! – громко выдохнул он, передавая полупустую бутылку только что вошедшему Саркису. Он схватил бутылку и жадно стал пить.
– Спасибо, Игорек. Ты мне жизнь спас, – вытирая с подбородка пролитую воду, поблагодарил Иван.
– Пожалуйста. Должен будешь.
– Ты же знаешь, я кому должен, всем прощаю, – с улыбкой ответил боец.
Из-за мокрой от пота одежды или пережитого нервного напряжения тело бил легкий озноб. Стянув с себя бронежилет и бушлат, Иван с удивлением заметил, что от пота мокрый даже китель, под которым были надеты свитер и термобелье. Раздевшись, он обтерся снятым термобельем и, достав из кулька запасное, надел на себя. Прохладная ткань притрагивалась к распаренному телу, вызывала неприятные ощущения. Милиционер вышел на улицу, где возле дверей увидел Леху Каустовича, выкручивающего свою футболку, из которой капала вода.
– Вот это я сегодня пропотел. Сильнее чем в спортзале. Наверное, килограмм пять скинул, – сказал он. От обнаженного торса бойца на морозе шел пар, как после бани.
– Ты смотри, так и воспаление можно подхватить, – сделал замечание Иван.
– Да ничего страшного, я привык. Помочь выкрутить? – кивнул головой Алексей на вещи в руках товарища.
– Помоги, – согласился он. Встряхнув выкрученную футболку, Леха забросил ее на плечо.
– У меня батя военный, так он меня приучил с утра холодной водой обливаться. Я в детстве хиленький был, постоянно болел.
– Ты хиленький? – не поверил Иван, смотря на крепкие, мускулистые руки товарища, помогающего выкручивать одежду.
– Еще какой. Зимой в школу не ходил. Неделю в школе, неделю мама со мной на больничном. Батя и начал меня закалять, к водным процедурам приучал. Мама сначала против была, как ты сейчас переживала, что воспаление легких подхвачу, а потом и сама к холодной воде приобщилась.
– Так вы семья моржей? – засмеялся Иван.
– Может и так, – согласился Алексей. – Я слышал, что моржи это те, кто зимой в проруби постоянно купаются, а мы только на Водохрещення. Помню, отец из гаража свою старенькую шестерку выгоняет, мама чая в термосе заварит, халат, полотенца возьмет, и едем на речку. Возле проруби уже народа не протолкнешься. Весело, смех, гам. Мужики из военного городка уже водочкой разогретые из воды выбегают, над ними пар стоит, другие им навстречу в воду заскакивают, три раза окунулся, перекрестился и с охами назад. Мы с батей тоже по грудь заходим и три раза окунаемся. Первый раз, как с головой погружаешься, аж дыхание останавливается, а на третий в голове молоточки стучать начинают. Из воды выскакиваю, мамка досуха полотенцем растирает и в махровый халат меня заворачивает. Я трусы мокрые переодену и в теплую машину, на переднее сидение с ногами залезу. Мама в крышку термоса душистого травяного чая нальет. Эх, так классно!
– Пошли в автобус, мечтатель. Тебе книги писать надо. Молодец, все в таких подробностях описал, я как будто с тобой на реке побывал, – похвалил друга Иван, подымаясь в автобус.
– Даст Бог все нормально, домой скоро вернемся, на это Крещение с тобой обязательно поеду.
В автобусе, как в прачечной, везде: на поручнях и на спинках сидений сушилась развешанная одежда. Возле печек стояли ботинки, на голенищах которых висели мокрые носки и перчатки. Достав из кулька термос и открутив крышку, из-под которой пошел душистый запах чая, Иван крикнул в салон:
– Кто чая хочет?
Из-за висевшего белья не было видно, кто где сидит. К милиционеру стали подходить товарищи с чашками, он наливал им чай. С места водителя, тоже обвешанного бельем, высунулся Одас с одноразовым стаканчиком.
– Плесни полстаканчика кипяточка. – И протянул бутерброд с вареной колбасой.
– Спасибо, братан, – поблагодарил друга Иван, наливая ему чай. Он уже доедал бутерброд, когда с улицы раздался крик Силенкова:
– Выходим строиться!
– Что, уже полчаса прошло? – с нотками сомнения своим басом спросил Логвиненко.
– Пошли! Пацаны мокрые на морозе стоят. Пускай придут, переоденутся и отогреются немного, – позвал Иван, надевая броню на себя.
– Конечно. Я уже выхожу.
Колонна спецназовцев, быстро построившись, спустилась вниз к товарищам, прыгающим и толкающимся на ветру, чтобы немного согреться.
– Где вы ходите? Мы уже здесь околели, – встретили упреками коллег замерзшие бойцы. Гурьбой, возглавляемые майором Барсуковым, быстро пошли к автобусам. Иван осмотрелся по сторонам. Баррикаду уже разобрали и сейчас парни в оранжевых жилетах грузили кучи мусора на машины. Немного дальше стояли вэвэшники, поставив щиты на землю, а перед ними то, что некоторое время назад было безумным человеческим морем: несколько сотен мужиков в ярких строительных касках, мирно беседующих со срочниками и спокойно наблюдающих за демонтажем остатков своего сооружения. Мелкий снежок, падающий с неба, прикрывал белым покрывалом мусор и грязь, оставленную людьми, а ветер подхватывал бумагу, обертки и прятал все это, забивая в углы и щели. Чуть выше от "Беркута", на брусчатке, истоптанной сегодня тысячами ботинок, по отполированному ледяному зеркалу, стоя на ногах, катались вэвэшники. Они иногда поскальзывались, падали, вскакивали все в снегу, весело смеясь, отряхивались и бежали обратно к началу катка, где их товарищи ждали своей очереди. Офицеры, стоя на тротуаре, снисходительно наблюдали за детскими забавами своих подчиненных.
Иван подошел к группе бойцов, стоящих чуть в стороне и что-то обсуждающих.
– Я тебе говорю, уже ничего не поможет. Оно засохнет, – услышал он слова Миши Ахтыркина. Заглянув через плечо друга, увидел Костю Серкова, который грязной тряпкой пытался подвязать поломанное молодое деревцо.
– Чем каркать, лучше придержи, пока я примотаю. Вдруг прирастет. Дед как сад прививает, вообще ветки из другого дерева принимаются. Жалко деревце.
– Так это весной надо делать и на ветках.
– Слышь, ты, Мичурин, тебя попросили всего лишь деревце подержать, а ты мне уже весь мозг проел.
– Хорошо, хорошо, – согласился с коллегой Лапатый, прижимая на изломе дерево. – Будешь потом мне сто лет вспоминать, – бурчал он.
Позади себя Иван услышал веселый дружный смех. Повернувшись, он увидел Линенко Николая, увлеченно рассказывающего очередную свою байку.
– А вот еще один прикол, мне его знакомый товарищ из ГАИ рассказал. Стоит на сельской дороге под границей гаишник из дальнего приграничного района, а из города после концерта едет Макаревич. Зачем он поехал в это захолустье, неизвестно, или Джи-Пи-Эс навигатор не туда завел, или чтобы быстрее границу пройти. "Честный" работник ГАИ видит: по разбитой сельской дороге колхоза "Червоный камыш", где волга председателя раз в месяц ездит, летит иномарка, еще и с московскими номерами. Витая в радужных мечтах, он машет жезлом и что есть силы дует в свисток. Подходит к водителю и представляется: "Старший сержант Петренко, троє дітей. Ваші документи". Водитель, коренной москвич, понимает лишь одно слово: "документы". Передает представителю власти документы на машину. Старший сержант внимательно читает документы, заглядывает в салон машины. Макаревич, чтобы ускорить процесс, опускает заднее стекло возле себя и, улыбаясь инспектору, говорит: "Сержант, может мы поедем? Вы что, меня не узнаете?". Рукой взлохмачивает придавленные в машине волосы. Инспектор отрывается от прав водителя и пристально смотрит на певца. Макаревич поворачивает голову в профиль для облегчения опознания милиционеру и, наконец, лицо инспектора озаряет улыбка, а в глазах появляется понимание ситуации.
– Точно! – восклицает он, указывая пальцем на певца. Тот, улыбаясь, утвердительно качает головой.
– Це не ти в прошлом годі сахар з Росії через нас тягав?
У звезды эстрады глаза по пять копеек, а выражение лица как у дяди Васи из "Червоного камышу", когда его жена на свадьбе племянника с пьяных глаз назвала Степкой и полезла целоваться.
После того, как Коля закончил свой рассказ, все еще долго смеялись, смакуя отдельные эпизоды жизненной истории.
– Ну, можешь, Морячок, ты насмешить, – похвалил товарища Гена. Иван не заметил, как к ним подошел Силенков.
– Командир позвонил, отбой дал. Все, идем в автобусы!
Замерзших сотрудников долго упрашивать не пришлось. Построившись в колонну, весело перешучиваясь друг с другом, спецназовцы пошли вверх. Иван оглянулся назад. Баррикады, которую они штурмовали, уже и след простыл. Собирая последний мусор, ходили несколько коммунальщиков. Все так же болтали с представителями майдана вэвэшники. Над головой у них на пешеходном мосту через Институтскую одиноко трепыхался на ветру жовто-блакытный флаг.
– Все в автобусы. Уезжаем, – раздался громкий голос Григория Ивановича. Курильщики возле автобусов зашевелились, заскакивали в открытые двери. В автобусе Иван, уже сидя на своем месте, из-за висевших по всему салону вещей не мог рассмотреть, что происходит в конце салона, он видел только Гену, который раскладывал вещи, готовясь отойти ко сну.
– Галерка, у вас все? – крикнул Иван в салон.
– Да, – раздалось в ответ.
– Игорек, передай по рации, у нас все, – попросил он водителя. После проверки и докладов автобусы с "Беркутом" разворачивались и натужно рыча, тянулись друг за другом вверх по Институтской. Немного не доезжая до метро "Крещатик" автобус остановился.
– Что случилось? – задал вопрос Олег Логвиненко. Он сейчас сидел на переднем сиденье и еще не успел заснуть. Почти все в автобусе уже крепко спали, утомленные ночными событиями.
– Не знаю. Колонна вся припарковалась, – ответил водитель. В окно Иван увидел, что вдоль автобусов быстро идет командир.
– Игорек, а ну скорее открывай двери, – попросил он, вскакивая с места и подходя к дверям. Командир заметил высунувшегося из дверей бойца и, опережая его вопрос, сказал:
– Пока находимся здесь. Скажи всем, пусть отдыхают. Экипировку снимут, но не прячут.
– Понял, – ответил милиционер, прячась за закрывающимися дверьми. Логвиненко, слышавший разговор Ивана с командиром, уже улегся спать. На двигателе, расстилая свой спальник, мостился спать Одас. Больше передавать команду было некому. Вымотанные спецназовцы спали, в автобусе стояло сонное царство. Журба тоже, следуя примеру друзей, вытянул ноги в проход, подложив под голову свою маленькую подушечку, удобно устроился, опершись на спинку сиденье, быстро заснул.
Начало дня почти как всегда получилось сумбурным. Проснулся милиционер от того, что по радиостанции вызывал командир.
– На приеме, – поспешно ответил он, схватив рацию.
– Вы что там, оглохли все? Где водитель? – По голосу было слышно, командир начинает раздражаться.
– Игорек, – толкнул водителя Иван.
– Скажи Одасу, пускай заводит автобус и ждет команды.
– Принял, – ответил Журба в рацию. Игорь уже завел автобус, он громко тарахтел на повышенных оборотах. Через лобовое стекло в салон ярко светило солнце. Иван, открыв двери, вышел на улицу и зажмурился, после полутьмы завешанного вещами автобуса яркий свет резал глаза. Следом за ним выскочил Олег Логвиненко.
– Покурю по-быстрому, – сказал он, доставая из внутреннего кармана сигареты. Солнечная погода сразу подняла настроение, заряжая позитивом. Не портили его даже несколько десятков активистов, стоящих на перекрестке с флагами и плакатом "Зека геть".
– К чему они этот плакат перед нами развернули? – спросил Олег.
– Не знаю, – ответил Иван односложно. Сейчас ему не хотелось заморачиваться на политике. На улице было хорошо: светило солнышко, на деревьях, прыгая с ветки на ветку, весело чирикали воробьи. Собрав пригоршню чистого снега, Журба умыл лицо. Снег приятно холодил кожу, таял и холодные капельки, скатываясь, капали на свитер. Он потянулся и громко выдохнул.
– Эх, хорошо!
Несмотря на рабочий день и время – одиннадцатый час, людей на улице почти не было. Изредка несколько человек выходили из метро и, увидев "Беркут" и митингующих, решали не испытывать судьбу, поскорее уходили. Центр Киева в это неспокойное время популярностью не пользовался. Из стоящей перед автобусами машины командира вышел Силенков.
– Садитесь в автобусы. Сейчас поедем, – крикнул он стоящим на улице бойцам и пошел в сторону митингующих. Милиционеры расселись в автобусы. Поговорив с активистами, Олег Викторович махнул рукой. Блокирующие проезд разошлись, пропуская автобусы "Беркута".
– Едем на базу. По дороге заезжаем на заправку, – раздалось в радиостанции. Завернув на автозаправку, автобусы выстраивались в очередь.
– Леха! Ты кофе брать будешь?
Вопрос Журбы застал Каустовича уже в дверях, он торопился в магазин на заправке.
– Да.
– Мне возьми эспрессо, – крикнул Иван уже в спину убегающему товарищу. Через некоторое время, развалившись на сиденье, покачиваясь на ямах, он пил ароматный зерновой кофе, стараясь его не разлить.