– Ходили в атаку с запорожцами возле Дома профсоюзов, думали это вы.
В Доме профсоюзов разгорался пожар. Пламя, воя и ревя, как раненый зверь, вырывалось из нескольких окон, стреляя раскаленным стеклом, вверх взлетали мириады оранжевых искр. Было видно, что милиционеры отошли от здания, чтобы не попасть под горящие ошметки, падающие вниз.
– Ну и как, удачно сходили? – поинтересовался сидящий рядом Ахтыркин.
– Не очень, – ответил за друга Иван.
– Строиться! – последовала команда и бойцы, устало кряхтя, тяжело поднимались, становясь в строй, разбавленный внутренними войсками. Иван попал со щитом в первую шеренгу. Они формировали "монолит", нахлестывая щиты один на другой, выстраивая единую линию.
– Вперед!
Вся живая конструкция двинулась вперед. Водомет, едущий перед шеренгами милиции, поливал горящее впереди пламя, пытаясь его потушить. В него полетели бутылки с зажигательной смесью, поджигая колеса, и он замер на месте. Огонь, заливаемый из брандспойта, шипел, визжал и отказывался тухнуть. В щиты начали бить камни и салюты, но цепь двигалась вперед, не останавливаясь. Сквозь огонь было видно, как с той стороны бегали люди, поливая пламя из канистр, от чего оно вспыхивало с новой силой и сразу в него летело все, что могло гореть. В подошедших почти вплотную к стене огня силовиков полетели остро заточенные штыри, обрезки труб, которыми целились в основном в незакрытые ноги идущим в первой шеренге. В строю раздался крик:
– Командира ранили!
Бойцы останавливались и оглядывались по сторонам, не понимая, что им делать. Водомет начал сдавать назад, струя воды из брандспойта ослабела, давая возможность воскреснуть почти что потушенному огню, который с веселым рыком бросился пожирать новую пищу, бросаемую ему майдановцами. Сквозь отверстия в щите Иван заметил, что водомет находящимся у него сверху кабины брандспойтом зацепился за толстый электрический кабель, висящий между столбами, и уже натягивает его, грозя порвать. Под ногами была вода и грязь, может получиться неплохой электрический стул. Передние колеса машины уже горели, а в стекла машины бились камни, заставляя водителя нервничать и быстрее отъезжать. Выскочив из шеренги, Иван, прикрываясь щитом, бросился к водомету, по пути подхватив валяющуюся под ногами палку. Ею он постучал в двери оператора водомета. Высунувшемуся из дверей вэвэшнику боец объяснил возникшую проблему. Машина взревела и пошла вперед, струя воды из брандспойта ударила с новой силой, поливая баррикаду. Оперев щит на себя, Журба схватил палку двумя руками и приподнял кабель над машиной, закричав в приоткрытую дверь оператора:
– Давай! По чуть-чуть назад!
Водомет, чадя горящими колесами, сдавал назад. Видя, как в стоящего бойца бьются камни, шеренги милиции опять пошли вперед, отвлекая внимание радикалов на себя. Взорвались несколько гранат, окутывая газом боевиков, чаще защелкали "Форты", посылая резиновые пули в беснующихся боевиков. Иван смотрел, как медленно водомет проходит под кабелем. Несколько камней ударили в бронежилет, один в правую руку. Резкая боль разлилась от локтя и выше, онемели кончики пальцев. Другие камни шлепались в грязь, забрызгивая и так грязную форму, рикошетили от машины, бились в щит, отлетая в стороны. Наконец опасность была позади и боец, бросив палку, подхватил щит и бросился бежать к товарищам. Влившись в шеренгу, он вместе со всеми начал отходить назад. Уставшие милиционеры, с трудом передвигая ноги, возвращались назад на свои позиции.
На обгорелых нарах было расстелено старое одеяло, на котором лежал скрюченный командир и громко стонал. Рядом стоял майор Барсуков.
– Константин Викторович, что с командиром? – спросил Иван, остановившись рядом с нарами.
– Камнем ему прямо между ног попали. Он от боли вырубился. – Журба скривился, представив, какую боль испытал полковник.
– Надо на пятках попрыгать, легче будет, – посоветовал подошедший Серков.
– Ты сам за него попрыгай, – строгим голосом рекомендовал майор Барсуков. – Он от боли разогнуться не может. Мы его на руках скрюченного несли. Куда ему прыгать?
Видя, что ничем не могут помочь страдающему командиру, бойцы пошли дальше искать свободные места. Наконец найдя, где можно присесть, Иван расслабленно откинулся назад. Рука, в которую попали камнем, болела уже не так сильно, на нее в принципе можно было не обращать внимания. Лежа на спине и смотря вверх, он думал: есть все-таки что-то вроде судьбы. Сегодня сколько раз рисковал и ему везло, беда обходила стороной. Тьфу-тьфу, сплюнул он. Все же удача любит смелых, вспомнил поговорку Журба. Он понемногу начал отключаться, засыпая.
– Вставай! Подъем! Строиться! – тряс его за колено Степаненко.
Иван с трудом разлепил глаза и, кряхтя, поднялся. Боль была во всем теле. Взяв в руку щит, пошел строиться. Они опять шли вперед, снова камни, короткая рукопашная и снова откатываются назад, забирая раненных. Рядом с Журбой, поддерживая под руки, двое срочников провели Кольницкого, прыгающего на одной ноге.
– Что с ногой? – спросил Иван, опираясь на щит.
– Камень, – односложно ответил раненый товарищ.
– Перелома хоть нет?
– Вроде нет. Пальцы шевелятся.
– Пацаны, отведите его к "скорой". Пускай врачи посмотрят, – попросил Журба вэвэшников.
Опять раз за разом слышалась команда: "Становись! Вперед!". И снова шеренги шли в бой, медленно и неуклонно продвигаясь к цели – сцене майдана. Бойцы бы ли уже полностью вымотаны, еле-еле держались на ногах, качаясь от усталости. Только что Ахтыркин и двое бойцов возле него заснули прямо в строю, все остановились. Разбудили их камни, летящие с пылающей баррикады, приводя бойцов в чувство. Быстро сориентировавшись, в какую ситуацию они попали, спецназовцы заскочили назад в начавший отходить строй. Человеческая жестокость достигла своих пределов. Если двум противоборствующим сторонам удавалось сцепиться в рукопашной, здесь слова "пощада" и "жалость" отсутствовали. Люди воя, крича и плача – рубали, били, рвали друг друга с яростной ненавистью обреченных. После таких рукопашных схваток противники расходились, унося раненых окровавленных товарищей. Правда, до рукопашной дело доходило не часто. Наступающих милиционеров обороняющиеся забрасывали камнями, взрывпакетами, остро заточенными кусками арматуры и бутылками с зажигательной смесью. Умело прикрываясь щитами, отходили на новые позиции, поджигая перед правоохранителями облитые бензином покрышки и другой мусор, что может гореть. Стена жаркого, воющего огня моментально разделяла двух ненавидящих друг друга противников, и силовики откатывались назад.
Наступал рассвет. Все подернулось молочной дымкой, а предметы приобрели некоторую размытость. Как тени у реки Стикс, ожидающие Харона, бродили бойцы, выплывая и снова пропадая в туманной мгле. Уже не было слышно веселого смеха и шуток, все равнодушные, с восковыми лицами, со следами копоти и грязи. Они спали где придется, не обращая внимания на грязь и холод, усталость валила с ног, сил не было, держались на одной воле.
Командир стоял в центре выстроенных буквой "П" остатков своего подразделения. Правда, строем это можно было назвать с большой натяжкой: бойцы стояли не в шеренгах, а как придется, словно монументы – неподвижные, черные, постаревшие. Откуда эта сила духа в них, он не понимал. Голодные, вымотанные и выжатые, они раз за разом, выполняя приказ, шли вперед на майдан, немного отодвигая границы баррикад – ценой ран и увечий, откатывались назад. Сил продвинуться дальше вперед у них уже не было. Их давно должны были сменить, но свежих сил не было. Автобусы с подмогой, остановленные властной рукой генералов, не спешили в Киев, поэтому свою кровь приходилось лить тем, кто был сейчас здесь.
– Сейчас звонил министр Захарченко, просил дожать эту клоаку, потому что Президент согласился на перемирие. Сейчас идем на майдан и жмем до конца!
Бойцы встретили слова командира молчаливым согласием и ударами палок по щитам.
– Тогда становись! – отдал команду полковник. Молча "Беркут" и вэвэшники становились в боевые порядки.
– Стоять! Стоять! – донеслись сначала выкрики, а потом из серой мглы появился человек в генеральской форме.
– Отставить, я сказал! Людей по местам! Командиры ко мне! – раздавал он указания налево и направо. Командиры, выполняя приказы, выводили из шеренг своих людей.
– Не успели, – громко, разочарованным голосом проговорил Ахтыркин, размазывая рукой сажу под глазами.
Обреченно опустив голову, полковник сказал:
– Разойдись! Находимся на старом месте.
Хромая, пошел к стоящему недалеко генералу. Милиционеры расходились и каждый искал себе место, где можно вздремнуть. Больше чем спать, хотелось есть. Последний раз они ели вчера утром, перед тем, как все началось, а потом было не до того, перехватывали на ходу печенье, запивая водой. Живот у Ивана призывно заурчал, требуя пищи.
– Товарищ полковник! – бросился в след уходящему командиру боец. Переступающий валяющийся под ногами мусор, полковник остановился и повернул голову на голос.
– Командир, разрешите, я Степаненко возьму, сходим в Октябрьский дворец?
Видя недоумение в глазах полковника, Иван поспешил пояснить:
– Я там продуктовый склад майдановцев видел, когда воду искал, может что-то осталось.
Командир утвердительно кивнул головой, давая свое согласие.
Довольный, Иван шел, согнувшись под тяжестью полиэтиленового мешка, в котором, радуя слух, позвякивали банки. В левой руке он нес пятилитровую баклажку с водой. Сзади с таким же мешком топал довольный Степаненко. Вылазка за продуктами оказалась удачной. На так называемой кухне, в которую протестующие переоборудовали одну из комнат старинного здания, нашлись банки с домашней консервацией, тушенкой, посылаемой из далеких деревень Западной Украины своим освободителям, хлеб, масло, печенье, даже несколько пачек шоколадного масла иностранного производства, его они брать побоялись, все-таки слухи про добавки в еду храбрым майдановцам могут быть не беспочвенные. Все это добро они собрали в валяющиеся тут же полиэтиленовые мешки и, прихватив с собой воды, поспешили обратно к своим товарищам. Здесь их уже встречали с нетерпением голодные милиционеры. Быстро накрыв стол на валяющихся ящиках, они вскрывали банки. Намазывали на хлеб толстым слоем жирную свиную тушенку, накладывая сверху кусочки мяса, и закусывали это изобилие маринованными патиссонами и помидорами.
– Пацаны, идите, перекусите, – позвал Иван вэвэшников, видя, какими голодными глазами они смотрят на раннее пиршество "Беркута". Голодных солдат два раза звать не пришлось. Через несколько минут они, довольные, засовывали в рот огромные бутерброды. К столу подошел мрачный командир.
– Ну, что сказали, командир? – посыпались вопросы.
– Все, отвоевались. Перемирие.
Эти слова, как гром среди ясного неба, всем испортили настроение. Слово "перемирие" они уже слышали не раз и знали, какое значение оно имеет для них.
– Товарищ полковник, держите бутерброд, – предложил чумазый Красилюк, протягивая командиру хлеб с тушенкой.
– Спасибо, Виталик, – поблагодарил полковник, беря бутерброд. Все замолчали, усиленно жуя дары западенцев, расстроенные известием о перемирии. Ведь они так надеялись сегодня закончить майдан и с чувством выполненного долга уехать домой.
– А что у вас бензином воняет? – полюбопытствовал командир, принюхиваясь.
– Ага, я тоже уже давно заметил, – поддержал его Логвиненко, усиленно нюхая воздух возле одного из деревянных ящиков, на которых был накрыт стол. Он снял банки, стоящие на фанерном листе, и поднял его. В ящике аккуратными рядами стояли бутылки с "коктейлями Молотова".
– Вот это сюрприз! – воскликнул Иван.
– Уберите его отсюда, пусть не воняет, – распорядился командир. Ящик оттащили немного в сторону и продолжили ранний завтрак.
После сытной еды бойцов разморило и они искали, где можно прилечь. Некоторые особо тщеславные давали интервью бродившим здесь корреспондентам, снимающим шокирующие кадры противостояния. Спрятав от любопытных глаз лицо под маской, Иван завалился около мирно храпящего Худякова и моментально вырубился.
В автобусе было жарко, накочегарили так, что сидели в свитерах, а горячие парни – в футболках. Вчера водилы заправили баки под завязку, поэтому соляру сильно не экономили. Иван сидел около дверей, уже давно сильно хотелось в туалет, но выходить на улицу, где сырой ветер гнал черные хлопья сажи от горящих на майдане покрышек, очень не хотелось. Через час естественные надобности взяли верх над нежеланием выходить на улицу и Иван, крикнув: – Если что я в туалете, – быстро, чтобы не запустить морозный воздух в автобус, выскочил на улицу. Двери за спиной закрылись, отрезая от тепла и комфорта. В спину ударил порыв ветра, как бы поторапливая. Со стороны майдана постоянно бухало и были видны вспышки разрывов. Иван быстро добежал до биотуалета. Дверей на нем не было, их оторвали активисты майдана, укрепляя свои баррикады, еще удивительно, что туалет не уволокли. По-быстрому справившись, Журба побежал назад к автобусу, кутаясь в засаленный, прожженный бушлат, стараясь сохранить остатки тепла. Подбегая к автобусу, он увидел, как из машины командира вылез боец.
Весь он был какой-то новенький, чистенький, румянец на щеках, только в глазах были растерянность и интерес, читался вопрос: "Куда я, б…ть, попал?". Еще не было налета серой землистой усталости на лице от всего происходящего, под глазами не собрались несмываемые тени от копоти чадящих шин. Форма была чистенькая, не порванная, а обгорелые берцы не расплылись на ноге бесформенными говноступами. С удивлением милиционер осматривал разбитый и обожжённый Крещатик. На его лице отражалась вся гамма чувств: растерянная заинтересованность и недоверие к происходящему. Резкий порыв ветра прижал плывущий поверху вонючий дым к земле и бросил новичку в лицо. Вдохнув порцию ядовитого дыма, боец закашлялся. Иван засмеялся.
– Что, Вовчик, не привык еще ты к чистому Львовскому воздуху, кашляешь? Ничего привыкнешь. Мы уже вдоволь надышались.
Вновь прибывшего Журба узнал сразу – это был Гривник Вова из второй роты. По меркам спецназа он был полноват. Небольшое брюшко и пухлые щеки могли обмануть тех, кто его не знал, но Ивану было известно, что Гривник с его комплекцией свободно садился на шпагат и прыгал как маленький резиновый мячик, а еще он был веселый балагур и почти никогда не терял оптимизма и чувства юмора. Увидев взгляд Вовы, Иван сказал "Welkom to Hell, Вовчик!". Гривник повернулся на звук голоса.
– Да, натворили вы тут дел. Ну, ничего, в сорок пятом пленные немцы все отстроили, что разрушили, и эти восстановят. Ты знаешь, по телеку все совсем по-другому выглядит, чем вживую. Производит впечатление.
Спецназовцы крепко обнялись.
– Ты когда приехал? – спросил Иван.
– Восемнадцатого, вчера вечером, на поезде. В общаге у вас переночевал, а сегодня командир заехал, забрал на Крещатик.
Иван, взглянув на автобус, задал вопрос:
– Тебе в какой автобус сказали садиться?
– Да ни в какой.
– Ну, тогда пошли к нам, обещаем горячий чай и наше радушие, – засмеялся Иван, подхватывая сумку, с которой приехал Вова. В сумке что-то звякнуло.
– Осторожно, домашнюю консервацию побьешь, – предупредил Вова. В автобус Иван зашел через задние двери.
– Кого я вам привел! – крикнул Журба, пропуская вперед Гривника.
– О! Вовчик, – сразу полез обниматься Гена.
– Какими судьбами? – спросил Кольницкий. Все стали обнимать Гривника, пожимать руку. А он с удивлением смотрел по сторонам, вроде все свои пацаны, а узнаются с трудом. Грязные закопченные лица, на которых своей белизной выделяются белки глаз и белозубые улыбки, рассеченные лбы, щеки и подбородки, потрескавшиеся, обветренные губы. На лице каждого майдан оставил свой отпечаток. Только радушие и счастье от встречи с товарищем сразу узнавалась. Сразу посыпались вопросы.
– Ну что там дома?
– Как город?
– Как доехал?
– У вас там тоже такой дурдом творится? Вова не успевал отвечать на вопросы друзей.
– Подождите, все вопросы потом, а сейчас перекусим, я жрать хочу. Я домашней консервации привез, сальца, мамка лоток вареников положила. Сейчас на стол накроем, – перебил товарищей Вова.
– О, це добре, добре, мы еще сегодня не ели, – поддержал друга Одас, перелезая с места водителя в салон. Вова вытащил из сумки трехлитровую банку.
– А вот и солененькие огурчики, – обрадовался Ахтыркин.
– Помоги ему, Мишаня, достань огурцы, – с нетерпением в голосе сказал Гена.
– Чем? Этим? – засмеялся Лапатый, показав черные от сажи руки, – мылом уже не отмываются. Гена посмотрел на Вову.
– Достань ты, у тебя руки самые чистые во всем автобусе.
Быстро накрыли на стол и все жадно стали уплетать домашние разносолы. Немного утолив голод, Гена спросил:
– Ну что там дома? Как оперативная обстановка?
– Да так же, как и у вас, только поспокойнее. А где Саркис? Он же вроде с вами в автобусе был, ему сестра торт печеночный передала. Сказала сама пекла.
– Вчера ранили его. Огнестрел в ногу, крови много потерял. В госпиталь увезли. Вчера как наступали, еще девять огнестрельных ранений и человек двадцать-двадцать пять с травмами "скорые" увезли. Видишь, в автобусе как свободно, места хоть отбавляй, – мрачно усмехнулся Иван.
– Располагайся на свободных седушках, только вещи мужиков назад переложишь, мы их потом в их комнаты занесем.
– Двухсотых хоть нет? – взволнованным голосом спросил Вовчик.
– Бог миловал, – перекрестившись, ответил Гена.
– У запорожцев вера одного бойца почти в упор застрелили картечью, – сказал Кольницкий.
– Пусть земля ему будет пухом.
Все в автобусе замолчали, думая каждый о своем.
– Ладно, – прервал тишину Иван. – Убираем и собираемся на службу. Вове мешок Саркиса отдайте. Подгонишь там все под себя.
– Ты смотри, как на тебя сделано. Что, Вова, уже освоился? – поинтересовался командир, проверяя личный состав, построенный на улице. Гривник, стоящий в строю, выделялся своей чистенькой формой, как белая ворона, притягивал взгляд. Надетый сверху на бушлат бронежилет топорщился на животе, а пухленькие щечки, прижатые шлемом, наплывали на глаза, делая их узкими.
– Так точно! – браво ответил Гривник.
– Тогда пошли, посмотришь на майдан или на то, что от него осталось.