* * *
…Кто-то тихонько вытаскивал у него из рук винтовку. Он это почувствовал, еще не открывая глаз, и резко рванул ее к себе. Сон сдуло как ветром. Вскакивая, Женя ощутил, что ему еще и помогают, сильно поднимая за воротник шинели. Совсем близко, обдавая дыханием, было чье-то лицо. Только по приглушенному шепоту Женя узнал брата.
- Сукин ты сын! - Женя почувствовал удар в ухо, смягченный застегнутой буденовкой. Голова дернулась в сторону. Теряя равновесие, он еще крепче уцепился за винтовку. Второй удар пришелся в левый глаз, Женя ясно увидел этим глазом, как среди ночи ярко вспыхнуло солнце и разлетелось на куски.
Нет, он не плакал, не сопротивлялся, он виноват, заслужил, и надо терпеть, потому что за сон на посту полагается трибунал. Это Жене объяснили, когда отправляли первый раз в караул. Какое счастье, что его застал брат! Пусть бьет, пусть, Женя и сам готов разбить себе голову. Это в самом деле преступление!
- Если ты еще раз заснешь, я сам, слышишь, сам доставлю тебя к Комаровскому, и тогда прощай аэродром.
Страшнее этой угрозы быть не могло.
- Вась, я, честное слово, первый раз… ну поверь… и никогда больше.
Но вскоре Женю по просьбе старшего механика второго отряда отставили от караула. Нужно было помочь отремонтировать чиненый-перечиненый мотор "сальмсон" с командирского "Ньюпора-17", а мотористов не хватало. Женя понимал, что такая работа - это экзамен на право быть при технике. И он успешно выдержал его, закрепив за собой пока что нештатную должность "толковый парень".
Пожалуй, из двух "Фарманов-30" и двух "Ньюпоров-17", имевшихся в авиагруппе, он за короткий срок успел поработать на всех: где приклеивая отставшую перкаль, где подтягивая расчалки. Приходилось и плотничать: клеить нервюры, выстругивать стрингеры, накладки для лонжеронов [Нервюры, расчалки, стрингеры, лонжероны - детали каркаса крыла].
Но больше всего Женя любил возиться с моторами. А когда постиг тайну регулировки зажигания, желаннее работы не стало. Он с удовольствием демонстрировал, как после его регулировки мотор, коптивший хуже паровоза и вздрагивающий при этом словно в приступе астматического кашля, постепенно начинал успокаиваться, переходя на ровный и чистый выхлоп. Теперь Птухина-младшего уже не зовут под хвост аэроплана, чтобы перетащить его с места на место. Правда, Женя без просьб сам бросится помочь, если свободен. За покладистый характер, отзывчивое на чужую нужду сердце и не любящие безделья руки в отряде Женю уважают. Большая дружба связывает его теперь не только с латышом Петей Пумпуром, но и мотористом украинцем Ваней Пидголой.
А вскоре перед строем отряда Татарченко объявил:
- Товарищи, вчера командиром и комиссаром группы подписан приказ о зачислении Птухина Евгения Саввича на первую штатную авиационную должность моториста с провиантским, приварочным, чайным, табачным, мыльным и денежным довольствием. - Подождав, пока окончатся поздравления и похлопывания по плечу новоиспеченного моториста, Татарченко добавил, что Женя будет обслуживать его самолет.
- Знаешь, Петька, о чем я теперь буду мечтать? Чтобы пробиться в военлеты! - прошептал Пумпуру Женя.
И вот первая самостоятельная подготовка "ньюпора". Как волновался Женя, когда Татарченко сказал, что завтра с утра облетает самолет. До позднего вечера Женя провозился, в который раз проверяя всю нехитрую конструкцию планера и мотора. Очень ему хотелось, чтобы с первого толчка пропеллера вместе с командой "контакт" зарокотал его "Гном". Ведь все мотористы, одни участливо, другие с завистью, мол, выскочка, молокосос, будут наблюдать его первый запуск.
Жене показалось, что зимнее солнце примерзло верхним краем к горизонту, потому что он все бока отлежал, дожидаясь рассвета, чтобы отправиться к своему самолету. Тихо выбравшись из скрипучей, опостылевшей за бессонную ночь койки, он проворно оделся и, держа в руках валенки с теплыми шинельными портянками, словно привидение, выбрался в коридор. Высоко поднимая босые ноги с волочащимися подвязками серых застиранных кальсон, он, балансируя на скрипучих половицах, медленно приближался к обалдевшему дневальному.
- Ты что-о-о? - сдавленным голосом прошипел тот.
- Да, понимаешь, забыл одно дело сделать, - еще не придумав какое, объяснил Женя, - вот и собрался на стоянку.
- А-а-а, - успокоился красноармеец, - а я думал, ты того, спятил… Так тебя часовые не подпустят, смотри в окно, еще темень какая. Иди ложись, я разбужу с рассветом.
- Знаешь, лучше я посижу здесь, а как посветлеет - пойду.
Женя, облокотясь на стол, уставился на керосиновую лампу. Однако через какую-то минуту уснул крепким мальчишечьим сном. Дневальный только на миг прикрыл веки.
Проснулись они оба одновременно, когда за окном было уже светло.
- Эх ты, "разбужу с рассветом", - передразнил Птухин дневального. - Сонная тетеря.
Часа три спустя на стоянке появился Татарченко.
- Товарищ командир, ваш самолет готов, - возбужденно доложил Женя подошедшему Татарченко.
- Да, да, я знаю. Весь отряд говорит, что ты его готовил с ночи, - улыбаясь, он обнял Птухина за плечи.
"Вот баба-трепуха", - мысленно ругал Женя дневального, пока летчик садился в кабину. Настроение испортилось…
- К запуску! - скомандовал из кабины Татарченко. - Есть к запуску! - Женя провернул несколько раз пропеллер, поставив его на компрессию.
- Контакт! - громко крикнул Женя и рванул со всей силой за нижнюю лопасть пропеллера.
Ему показалось, что Татарченко не ответил: "Есть контакт!" - и, замешкавшись, Женя не отскочил в сторону, как полагалось. Однако мотор чихнул, мелькнули лопасти, Женя почувствовал удар по плечу… упал.
Проворно вскочив на ноги, не обращая внимания на боль, Женя побежал держать стабилизатор, чтобы самолет не стал на нос, когда Татарченко увеличит обороты.
Мотор запустился с первого раза!
К вечеру плечо заныло, поднялась температура. Раздеваясь спать, Женя обнаружил, что оно здорово распухло. Стыдно было говорить об этом даже Пете. Пальцы двигались, рука с трудом, но поднималась, поэтому Женя решил, что обойдется.
Утром Татарченко привел всех военлетов на стоянку самолетов изучать технику. Женя возился с мотором.
- Зачем это мне надо изучать матчасть, - говорил, загораживаясь воротником от ветра, военлет Кравин. -
Пусть каждый изучает то, что ему полагается. Я ведь не говорю: "Изучай, Птухин, управление самолетом". Оно ему не нужно. Зато пусть Птухин знает мотор и прочие там технические тонкости. Правильно я говорю? - обратился он к стоящим мотористам и военлетам. Наступила тишина.
- А ты как думаешь, Птухин? - спросил Татарченко.
- Я хочу научиться управлять самолетом и стать военлетом. - Впервые Евгений при всех сказал о своих планах.
- Ну а потом, когда станешь военлетом, тоже будешь в железках копаться? - напирал Кравин.
- Конечно, буду! Что здесь плохого, если военлет знает, почему так, и не иначе работает его мотор.
- Постой, Женя! - вмешался Татарченко. - Ты что же, Кравин, потолкался в Каче [Город Кача, где находилась одна из летных школ России] возле офицерства и сам стал бароном. Белые ручки! Это ведь они так делили на белую кость - военлеты и летнабы [Летнаб - сокращенное "летчик-наблюдатель"] и черную кость - мотористы и все прочие. Ты сам-то, помнится мне, не из дворян, а спеси нахватался, как собака блох. А если сядешь там, где нет моториста, так и будешь ждать, когда тебе его привезут, чтобы запустил мотор вашему благородию. Да кому ты нужен такой, если не отличаешь карбюратор от помойного ведра. Лучше тогда вот их научить летать, - показал он на притихших мотористов, - так они и в тылу врага починят севший на вынужденную самолет и улетят. А ты не найдешь, да и не будешь искать отсоединившуюся тягу сектора газа. В лучшем случае сожжешь самолет и уйдешь, а может… Словом, иди с глаз моих, ваше благородие! Может, еще есть летающие князья, графы, архиепископы?
Вечером, как обычно, сидя на завалинке и выкуривая самокрутку, Пумпур спросил Женю, как он смотрит на вступление в РКП (б).
- Я бы с радостью, только вот по политике я не подготовлен…
- А комиссар Аниховский сказал, что ты и есть тот самый актив отряда, который достоин быть в партии.
Поздним мартовским вечером, после работы, в красном уголке избы-читальни собралась горстка коммунистов отрядной партячейки и тот актив, о котором вчера говорил Пумпур. В его числе были Женя Птухин, Петр Пумпур, Иван Пидгола, Василий Птухин.
Аниховский обстоятельно рассказал об обстановке в стране, активизации контрреволюции, о задачах коммунистов, после чего раздал анкеты. Ребята начали их заполнять.
Настроение у всех было приподнятое, каждый шутил в меру способностей, и, конечно, козлом отпущения был самый молодой из присутствующих - Женя.
- Имя, отчество, фамилия, год рождения, - начал Аниховский, - это ясно. Пишите четко, разборчиво… Какую партийно-политическую работу вы проводили в период с Февральской по Октябрьскую революцию.
- А подпольную кличку надо писать? - почти серьезно спросил Василий.
- Ну, если была, то, конечно, укажите.
- Все было. Пиши, Женька: Евгений Саввич Птухин по кличке Воробей, с октября по январь рвался в Красную Армию, для чего занялся подделкой собственных документов.
Женя не обижался. Он смеялся вместе со всеми. В шестнадцать лет его принимали в партию!
Сразу же после заседания партячейки Женя сел писать письмо Марии Яковлевне. Ему так хотелось, чтобы лицо мамы, узнавшей о его успехах, засветилось радостью. И еще потому, что молодой коммунист Евгений Птухин все-таки очень скучал по маме, о чем не решался признаться даже задушевному другу Пете Пумпуру.
Глава IV
ЗАПАХ ПОРОХА
Да, обстановка в стране, которую охарактеризовал комиссар Григорий Аниховский при приеме в партию братьев Птухиных, была действительно сложной.
Попирая всякие традиции дипломатической этики, австро-германская военная делегация третий месяц торговалась на переговорах в Брест-Литовске, периодически прерывая их, давая время немецким войскам для очередных захватов новых территорий Советской России. Словно ржавчина разъедали страну спекуляция, бродяжничество, мародерство, бандитизм. Душил за горло затянувшийся голод. В зависимости от успехов интервенции периодически активизировалась контрреволюция.
Диверсии не миновали и тверскую авиагруппу.
Ранним мартовским утром городок был разбужен ружейной стрельбой и набатом пожарного колокола. На аэродроме горела ангар-палатка. К счастью, самолетов в ней не было. Словно театральная декорация, она вся занялась огнем, высоко взметнулись горящие клочья брезента. Еще десять минут, и тонкие жерди, как бы разом подрубленные, рухнули, взметнув яркий сноп искр.
Пожар потушили. Вспомнили о часовом, охранявшем ангар-палатку. В следах на снегу трудно было разобраться. Поиски привели к дощатому складу на краю аэродрома, где хранилось техническое имущество.
- Всем стоять на месте! - скомандовал Аниховский, когда увидел у стены, прямо под куском висящего рельса, предназначенного для подачи сигналов тревоги, лежащего лицом в снег красноармейца.
Осторожно обходя две пары следов на снегу, Аниховский, Татарченко, Комаровский и фельдшер приблизились к часовому. Повернули его на спину. Лоб и закрытые глаза были залиты загустевшей на холоде кровью. Картина жуткая.
- Насмерть, - едва слышно прошептал Татарченко. Фельдшер же приложил ухо к груди часового. Поднял руку, призывая людей не скрипеть снегом. - Жив! - не веря себе, воскликнул он. Осторожно сдвинув раненому шапку в поисках раны, фельдшер воскликнул: - Уши-то розовые! Шея белая, а уши розовые - значит, жив… Давайте быстрее носилки.
- Что скажете, комиссар? - обратился молчавший до сих пор Комаровский, когда они остались втроем.
- Дело ясное, вредительство!
- Нет, здесь сложнее. Смотрите на следы. Шаги часового большие, видимо, бежал. А тот, кто его ударил по голове, делал прыжки еще больше. Нет винтовки, она была в левой руке. Правой он, очевидно, бил в рельс, оповещая о пожаре. Видите, с левой стороны натоптано, видно, бандит освобождал винтовку из рук сбитого часового…
- Но палатка-то сгорела пустая? Значит, поджигал ее человек, не знавший, что самолетов там нет, - возразил Татарченко.
Они пошли по следу, оставленному бандитом, который вскоре, за сараем, по кратчайшему пути выходил на дорогу и там терялся.
К полудню выяснилось, что отсутствует военлет, бывший поручик Смидович. Вечером стало ясно, что он сбежал. Однако трудно было поверить, что этот тощий, постоянно тоскующий по отмененным офицерским привилегиям птенец последнего царского выпуска Гатчинской летной школы мог стать убийцей.
Каждый, кто узнавал эту новость, начинал с возражения: "Ну нет, этот опустившийся, невесть как попавший в авиацию хлюпик не мог напасть на человека".
Только работник ЧК, выслушавший многих, задумчиво возразил: "Почему не мог, мог, все зависело от того, кто, как и в какие условия его поставил".
Было принято решение усилить ночные караулы.
В первую же ночь добровольно вызвались нести пост Птухин и Пумпур. Жуткая утренняя картина постоянно возникала в сознании ребят, заставляла до предела напрягаться при каждом постороннем звуке. Не признаваясь друг другу, парни молча ходили рядом, до боли сжимая тяжеленные винтовки. Везде чудились посторонние звуки.
Жене было страшно и одновременно стыдно перед Петром за этот свой страх. Вдруг Пумпур остановился:
- Ты так сопишь, Женька, что могут мотор запустить и мы не услышим.
"Значит, Петьке тоже страшно!" - обрадовался Птухин.
Часа через два стало проходить напряжение, появилась усталость.
- Давай так: два круга ты носишь винтовку наперевес, а я на ремне, два круга наоборот.
Петя согласился. Стало легче, потянуло на разговор.
- Ты объясни мне, Петя, чего ждет мировой пролетариат? Почему затягивается мировая революция? Может, не верят в нашу победу? Может быть, нам надо к ним послать своих представителей партии, чтобы помочь организовать революцию?
- А меня, Женя, мучают другие вопросы, поближе. Надолго ли мир с немцами? Да им и верить-то нельзя. Сегодня читал? В Мурманске высадились англичане и французы. А контра, видишь, как она подло действует. Попробуй уничтожь ее. Намотаешься как собака, пока хоть одного выследишь… Эх, Женька, пока хорошая жизнь наступит, наесться бы хоть раз досыта варитезирлише.
- Чего, чего? Такое в обед начнешь произносить, к ужину закончишь, так и не поешь.
- Ну, вареный горох с салом и сметаной. Как сейчас вижу большой глиняный горшок, мама достает его из печки, открывает крышку, по дому разносится такой аромат, что голова кружится, а сверху корочка румяно-желтая, трогать жалко. Или хоть скабпутра…
- Хватит, Петя, а то в желудке нехорошо начинает сосать. Почему мы сидим здесь? Так ведь кончится война, а мы все будем готовиться и пороха не понюхаем.
- А ты не печалься, понюхаем. На наши носы еще хватит этого запаха. Бери-ка ружьишко на руку, а я отдохну…
* * *
Решением Окружной коллегии по управлению воздушным флотом тверская авиационная группа должна быть отправлена на Южный фронт. Для укомплектования отряда прислали самолет "сопвич", два мотора и трех военлетов. В недельный срок необходимо было закончить ремонт всех самолетов и моторов и подготовиться к переезду.
В ночь прибытия вагонов с грузами на станции Тверь произошел сильный взрыв. А утром стало известно, что в момент отцепки платформы с самолетом, бочками бензина и товарного вагона, в котором ехали летчики, под платформой начался пожар.
Когда люди стали подбегать к пожару, раздался страшный взрыв. Огненными бомбами взвились в воздух бочки, со свистом летели детали моторов и куски платформы. Взрывной волной оторвало вагон с людьми, и он, объятый пламенем, медленно откатывался назад, а из него раздавались жуткие крики летчиков о помощи. Как выяснилось потом, вагон был закрыт поджигателями на засов снаружи.
- Вот вам и задачка с пятью неизвестными, - анализировал случившееся на станции начальник городского отделения ЧК. - Похоже, что с отправкой поезда сюда была направлена "молния": мол, встречайте ЗПТ действуйте ЗПТ "контра" ТЧК. А где он, этот отправитель: в Москве на Товарной, в ВРК или еще где? А где он, этот адресат-исполнитель: у вас в группе, в городе или на станции?
Перебазирование отряда откладывалось. Трудно сказать, чем это было вызвано: то ли по просьбе ЧК, усиленно проводившей расследование, то ли неукомплектованностью группы техникой и людьми. Были, видимо, причины, потому что просто забыть о группе не могли - обстановка в стране не позволяла.
Пользуясь продажностью Центральной Рады, трехсоттысячная австро-германская армия двигалась по Украине. Все сильнее определялись планы оккупантов ударить с юга на Москву. К маю враг подошел к границам Орловской, Курской, Воронежской областей.
Партия крепила Красную Армию. Была отменена выборность командиров, введены единые штаты и организация частей, обязательный набор трудящихся в Красную Армию, созданы политотделы.
Первого мая перед самолетами на красной линейке выстроился весь личный состав авиагруппы для принятия торжественного обещания.
- Я… - начал читать Аниховский, стоя рядом с командиром.
- Я… - нестройно повторили люди.
- …сын трудового народа… - продолжал комиссар. - Если по злому умыслу отступлю от этого своего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона…
- Э, братцы, а как же Комаровский? Я видел, как он повторял: "Я сын трудового народа". - Иван Пидгола постарался скопировать голос командира. - Какой же он сын трудового народа, если же из буржуев? - ехидно улыбаясь, спросил он у Жени и Петра, когда друзья направлялись на праздничный обед после подписания торжественного обещания.
Женя задумался: "Если служит народу, то, значит, не просто гражданин, а сын трудового народа".
- Ты знаешь, Иван, из какой семьи Ленин?
- Так то ж Ленин!
- Так и Комаровский не Пидгола, - хлопнул его по плечу Птухин.
В группе все жили "эшелонным настроением". Неоднократно на собраниях партячейки вспыхивали возбужденные требования об отправке на фронт. Аниховскому каждый раз стоило больших усилий утихомирить коммунистов. В последний раз это произошло 30 августа после митинга по поводу покушения на вождя мирового пролетариата. К столу подошли три друга: Птухин, Пумпур, Пидгола - и положили перед комиссаром коллективное заявление с требованием немедленно отправить их на фронт, которое заканчивалось такими словами: "…так как мы считаем своим большевистским долгом отомстить за покушение на тов. Ленина".