Академическое изучение истории Смутного времени тем не менее продолжилось, несмотря на очевидную вульгаризацию исторического прошлого "историками-марксистами". В начале 1920-х годов С. Ф. Платонов во многом пересмотрел свои прежние взгляды на Бориса Годунова. Проанализировав угличское следственное дело 1591 года, он убедился в том, что его состав, "безупречный с точки зрения палеографической, был правилен и юридически", а Борис Годунов стал жертвой злословия и клеветы. "В наше время, - писал историк в 1921 году, - можно решиться на то, чтобы в деле перенесения мощей царевича Димитрия в Москву в мае 1606 года видеть две стороны: не только мирное церковное торжество, но и решительный политический маневр". Более отчетливо С. Ф. Платонов стал говорить и о силах, заинтересованных в самозванце, видя их в разгромленном Годуновым клане Романовых и близких им родов, а также в княжеской аристократии - князьях Шуйских и Голицыных. Снова и снова отвечая на "проклятый" вопрос историков Смуты о происхождении самозванца, С. Ф. Платонов говорил, что "это был московский человек, подготовленный к его роли в среде враждебных Годунову московских бояр и ими пущенный в Польшу".
Все последующее время, в 1930–1950-х годах, историки вынуждены были работать в рамках одной заданной концепции "крестьянской войны и иностранной интервенции". Прежний интерес к историческим тайнам, психологическим объяснениям поступков исторических героев был, выражаясь советским языком, "ликвидирован как класс". Лжедмитрию I была предоставлена единственная возможность являться в истории в контексте его политики "по крестьянскому вопросу". Сегодня даже трудно представить, почему так было, но так было. Откроем итоговые "Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV в. - начало XVII в.", изданные Академией наук СССР в 1955 году, и процитируем их фрагмент: "В 1605–1606 гг. польско-литовское магнатство и отдельные группировки польской шляхты попытались подчинить себе Русское государство, используя для этой цели авантюру своего ставленника самозванца Лжедмитрия I. В обстановке обострившихся в связи с политикой Бориса Годунова классовых противоречий Самозванцу, опиравшемуся на вооруженную поддержку интервентов, действительно удалось на время захватить Москву. Однако хозяйничанье иноземных захватчиков вызвало всенародное движение, которым воспользовалось московское боярство для того, чтобы покончить с Лжедмитрием и посадить на русский престол боярского царя - Василия Шуйского". Трудно спорить с этими безапелляционными формулировками. За ними стоят уже преодоленные "ошибки" M. H. Покровского и твердая уверенность в исключительном значении своих взглядов, в превосходстве классового анализа исторических событий над существовавшей до этого научной традицией и всеми остальными "дворянскими" и "буржуазными" методами познания.
Между тем поколение историков, вступившее в науку в годы "оттепели", сразу было вовлечено в дискуссию о "характере крестьянской войны", проведенную на страницах журнала "Вопросы истории" (1958–1961). Несмотря на то что советская "постройка" этой темы уцелела, отдельные идеи и подходы к событиям начала XVII века как к "гражданской войне" уже стали обсуждаться. Но главное, что снова можно было изучать источники и эпоху Лжедмитрия I. В это время появилась в свет новаторская книга Кирилла Васильевича Чистова, рассмотревшего феномен самозванства в русской истории. Его этнографические штудии повлияли и на российских, и на зарубежных историков Смуты, показав новые возможности темы, выходящие за пределы традиционного изучения событийной истории. После долгого перерыва за рубежом вышла в свет новая биография Лжедмитрия, написанная Филиппом Барбуром, заложившим традицию высокой оценки государственных способностей самозванца в американской историографии. Возможно, что в концепции Филиппа Барбура нашли отражение взгляды его научного консультанта, одного из основателей американской русистики Георгия Владимировича Вернадского, считавшего, что Лжедмитрию удалось произвести "благоприятное впечатление" на подданных. Хотя в целом книга Филиппа Барбура - непрофессионального исследователя этой темы - осталась одиноким опытом в зарубежной историографии.
Интерес к истории самозванца, естественно, оставался и в Польше, где вся история Смуты трансформировалась в "Димитриаду". Польская историография по разным причинам в развитии этой темы остановилась на достижениях, связанных с именами профессоров Александра Гиршберга и Вацлава Собеского, чьи основные труды о "Дмитрии" были созданы более ста лет назад. В 1920-1930-е годы, во времена независимого существования Польской республики, их работы продолжали восприниматься как "последнее слово" исторической науки, а в послевоенное время обращение ко временам "польской интервенции" в Россию могло рассматриваться только как неуместная фронда. Поэтому первая полная биография "Димитрия Самозванца", автором которой была историк Данута Черска, появилась лишь в 1995 году. В Польше в это время стали особо подчеркивать победы над "москвой", вспоминая 1612 год и другие события Смуты начала XVII века. Впрочем, труд Дануты Черской, вышедший в старейшем польском научном издательстве "Ossolineum", выгодно отличается хорошим знанием предмета и представляет одну из немногих полных биографий самозванца на польском языке.
Возвращение к научному постижению истории Лжедмитрия I в российской историографии тоже произошло только в 1980-1990-е годы. Оно связано с именами Руслана Григорьевича Скрынникова и его ученика Василия Иринарховича Ульяновского (ныне представляющего украинскую историографию). В их трудах заново были пересмотрены все известные польские и русские источники по этой теме. Р. Г. Скрынников попытался "вписать" биографию самозванца в более широкий контекст социально-политической борьбы, не упуская из виду традиционные для советской историографии сюжеты о крестьянах, холопах и казаках. Все это привело Р. Г. Скрынникова к выводам об использовании Лжедмитрием утопической идеи "о добром царе". Концептуально движение самозванца вписывалось в парадигму социального протеста в Смуту: "Лжедмитрий захватил власть на гребне массовых народных восстаний", "то был единственный в русской истории случай, когда восставшие массы посадили на трон человека, возглавившего повстанческое движение и выступившего в роли "доброго царя"". Историк делал еще и следующий шаг, говоря о "гражданской войне, развернувшейся в 1604–1605 годах". Впрочем, все это не вытекало из его попыток показать "народную поддержку" самозванца, он лишь подправлял, но не менял общепринятую концепцию. Объяснил же необычный характер гражданской войны в России начала XVII века другой историк - Александр Лазаревич Станиславский, показавший роль "вольного казачества" в "битвах за царя Дмитрия", что не имело ничего общего с крестьянской войной.
О личности Лжедмитрия у Р. Г. Скрынникова сложилось вполне определенное представление, он не сомневался, что это был Григорий Отрепьев. Правда, читателя его работ может несколько озадачить то, что историк называет самозванца Юрием, а не Григорием Богдановичем Отрепьевым, но это только напоминание о подзабытом мирском имени Юшка, под которым знали Лжедмитрия в Москве. В своих научных исследованиях движения самозванца Р. Г. Скрынников останавливался на вступлении Лжедмитрия I в Москву. Дальнейшую подробную работу по изучению внутренней политики самозваного царя Дмитрия Ивановича провел В. И. Ульяновский. В своих разысканиях он решил использовать нестандартный ход, отказавшись от традиционного пути объяснения происхождения Лжедмитрия. Самозванца (именно так, с большой буквы) В. И. Ульяновский предпочитает называть безлично, не примыкая к версии об его тождестве с Отрепьевым, но и не опровергая ее. Повторяя идеи своего учителя Р. Г. Скрынникова, Ульяновский считает, что основную поддержку Лжедмитрию I оказывали крестьяне и холопы, ибо его образ отвечал "народной идее". Спорность такой концепции, восходящей еще к советской исторической парадигме, очевидна, хотя собранный В. И. Ульяновским материал ценен сам по себе. Анализ царствования Лжедмитрия, проведенный В. И. Ульяновским, привел историка к обоснованному выводу, что "на российском престоле Самозванец занял традиционную позицию в коренных вопросах управления страной". Впрочем, некоторые наблюдения В. И. Ульяновского о том, что Лжедмитрий 1 выпустил бразды правления из своих рук и полностью доверился Боярской думе, не подтверждаются источниками. Многие современники, а вслед за ними историки, напротив, отдавали должное государственным талантам царя Дмитрия Ивановича, иначе бы потом царю Василию Шуйскому не пришлось говорить, что самозваный царь узурпировал власть.
Ярко о свойствах политика Лжедмитрия напомнил Владимир Борисович Кобрин в популярном очерке о Смутном времени. Вспоминая прежние историографические стереотипы, когда о самозванце писали как о польском ставленнике или игрушке в руках бояр, В. Б. Кобрин, наоборот, предлагал подумать над тем, что непродолжительное правление Лжедмитрия стало одной из "упущенных возможностей истории". Но историк видел и черты авантюризма в деле самозванца, остроумно замечая: "…просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно называем выдающимся политиком".
Лжедмитрий I остается желанным персонажем исторических разысканий в российской, украинской, польской, английской и американской историографиях. Исследовательские конструкции сегодня усложнились, мало кто удовлетворяется обычным описанием в духе того, как все было "на самом деле". Достаточно успешно попробовал применить семиотическую методику к изучению феномена самозванства Борис Андреевич Успенский. Ему удалось объяснить дуализм восприятия бракосочетания Лжедмитрия, послужившего предлогом для расправы с самозванцем. Александр Владимирович Лаврентьев впервые рассмотрел "вещественные" памятники, связанные с самозванцем, и предложил убедительные трактовки символики государственных печатей, наградных "золотых" и медалей Лжедмитрия I. Внимание к семиотике текстов и церемоний времени Лжедмитрия I характерно также для новейших работ В. И. Ульяновского. Однако и старая тема изучения роли самозванца в истории тоже не исчерпала себя. Например, недавно на страницах журнала "Вопросы истории" американский профессор Честер Даннинг предложил русскому читателю "пересмотреть традиционный образ Дмитрия", солидаризируясь с теми, кто видел в "царе Дмитрии" просвещенного правителя и едва ли не предтечу Петра Великого. Идея не новая. Эдвард Радзинский, написавший про "Тайну Иоаннова сына", внес одно необходимое уточнение к сравнению Лжедмитрия с Петром I: "В нем не было жестокости, необходимой на Руси Преобразователю".
Итак, историографический обзор подвел нас к тому неутешительному выводу, что как современники, так и последующие историки далеко разошлись в оценках Лжедмитрия. Поначалу историки повторили обличения самозванца в самых страшных грехах, идущие от тех, кто пережил времена Смуты. Даже H. M. Карамзин, готовый судить "без гнева и пристрастия", останавливался, потому что не находил каких-либо аргументов для оправдания Григория Отрепьева. Мятущийся, способный на человеческие чувства пушкинский Самозванец из "Бориса Годунова" оставался одиноким и непонятым.
Дискуссия о происхождении самозванца, о тех силах, которым было выгодно поддержать ложного царевича Дмитрия, открытая С. М. Соловьевым и Н. И. Костомаровым в конце 1850-х - начале 1860-х годов, скорее всего обречена остаться бесконечной… Какими еще неизвестно где хранящимися источниками можно подтвердить, что самозванца готовили московские бояре или что он неспроста появился в Речи Посполитой?! Усилиями о. Павла Пирлинга и многих других ученых по крайней мере разрешен вопрос о национальности Лжедмитрия, его отношениях с Ватиканом. При этом даже такие выдающиеся историки Смутного времени, как С. Ф. Платонов, не дерзали идти дальше самых общих высказываний о самозванстве Григория Отрепьева.
С начала XX века, когда о Лжедмитрии стало можно говорить без всякой цензуры, все отчетливее высказываются идеи о том, что это был настоящий царь, убежденный в своем высоком происхождении. Однако, увы, справедливость оценок историков нечем проверить. Даже если мы будем готовы согласиться с тем, что некоторые реформы Лжедмитрия опережали свое время, то и в этом случае неизбежен вопрос - почему их не мог провести самозванец? Попытка Р. Г. Скрынникова связать авантюру Григория Отрепьева с народными движениями тоже не может быть принята. Внутренняя политика самозванца оказывается достаточно традиционной, а его великие замыслы так и пропали вместе с ним. Все было высказано в адрес Лжедмитрия: ужасные оскорбления и обвинения в колдовстве, а рядом - панегирики действительным или мнимым талантам. Наверное, точно так же люди разделялись при первых известиях о его появлении. Одни благословляли наступавшее время перемен и освобождение от тирании Бориса Годунова, другие ясно понимали опасности, идущие от самозванца на троне. Именно с Лжедмитрия Смутное время и началось в 1604 году. Для того чтобы его завершить, потребовалось еще пятнадцать лет. Но ничто из опыта воцарения самозваного царя, а потом и его убийства не было забыто "миром". Никому из тех, кто пережил время царя Дмитрия Ивановича, уже никогда не удалось избавиться от пришедшей Смуты.
Часть первая
ГРИГОРИЙ ОТРЕПЬЕВ
Глава первая
"СНАЧАЛА ОН ИГРАЛ В КОСТИ…"
Многие хотели бы узнать, на самом ли деле самозванец был Григорием Отрепьевым… Однако похоже, что тайна происхождения царя Дмитрия Ивановича навсегда останется неразгаданной. Самозваному царевичу поверили на слово и приняли все детали его рассказа о чудесном спасении как достоверные.
Тот, кого называли Григорием Отрепьевым, скорее всего, им и был. Возможно, когда-то давно он воспринял историю московского царевича, сына Ивана Грозного, как свою собственную. Вера это оказалась настолько искренней, что заставила обмануться сначала самого жалкого юношу в одежде чернеца, а потом, вместе с ним, многих других людей в Речи Посполитой и Московском царстве. Правда, не стоит исключать и привычную версию о явном самозванстве Лжедмитрия.
Быстрота случившегося переворота поразила современников. Приготовившись к долгому правлению династии Годуновых, присягнув на кресте царю Борису и его потомкам, люди в несколько лет стали свидетелями полного крушения этого рода. Видя столь наглядное превращение "высшей власти" в прах, бывшие подданные царя Бориса Годунова легко поверили во все действительные и мнимые грехи своего правителя. Самозванец казался восставшим из гроба судьей этих грехов, спасенным ради торжества справедливости. Так благие намерения привели всех туда, куда они и должны были привести, "одарив" русскую историю сюжетом непридуманной трагедии. "Попрася правда, отъиде истинна, разлился беззаконие и душа многих християн изменися: слово их, аки роса утренняя, глаголы их, аки ветер", - сокрушался, приступая к истории "розстриги Гришки Отрепьева", старый летописец…
Но "сначала он играл в кости…", как сказал про самозванца канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега. В "Литве", как тогда обобщенно называли соседнее государство поляков и литовцев - Речь Посполитую, любили употреблять этот образ. Другой канцлер - всей Речи Посполитой, - Ян Замойский, тоже говорил сенатору Юрию Мнишку, убеждавшему его поддержать поход московского "господарчика": "Кость падает иногда недурно", но не следует играть ею в политике, тем более когда речь идет об интересах страны.
Авантюрный характер истории самозванца был очевиден проницательным современникам. Другое дело, что не все готовы были следовать правилу Замойского, скорее даже наоборот. В этом, напомню еще раз, секрет успеха самозванца. Признав, искренне или нет, изначально вымышленные обстоятельства, в дальнейшем участники событий попадали в историческое "Зазеркалье", где многократное повторение лжи убеждало сильнее любой правды.
Представление о хорошо спланированном заговоре, в котором самозванца Григория Отрепьева использовали для борьбы с царем Борисом Годуновым определенные силы внутри Московского государства или вне его, оказалось весьма живучим. Достаточно еще раз вспомнить классическую фразу Василия Осиповича Ключевского о том, что Лжедмитрий был "только испечен в польской печке, а заквашен в Москве". Политические и религиозные расчеты Речи Посполитой и Ватикана, конечно, имели значение на разных этапах истории самозванца, но не было какого-то одного большого заговора, в котором за спиной самозванца оставался некий могущественный, никем не узнанный автор интриги. Да и предположение о боярах - руководителях самозванца тоже никем не доказано. Все они должны были поклониться тому, кто воссел на троне, и, как увидим дальше, выслушивать его поучения. Слишком много обстоятельств говорит о том, что режиссером истории о самозванце оказался сам Григорий Отрепьев, хотя, когда ему было надо, он не гнушался и ролями в массовке.
Чернец Гришка
Откуда появился самозванец? Его биография оказалась намеренно запутанной и скрытой. Впрочем, иногда она, наоборот, была публичной, рассчитанной на то, что слова и действия молодого чернеца запомнятся, - наивное на первый взгляд желание, хотя самозванец был отнюдь не простодушным человеком. Существуют и вполне определенные заключения следователей Бориса Годунова, выяснивших имя беглеца, назвавшегося в Литве московским царевичем. Имя это - Григорий Отрепьев.
Скорее всего, обе версии - самозванца и правительства царя Бориса - представляли искусное сочетание реальных жизненных обстоятельств и того, что выгодно было рассказывать каждой стороне о внезапно объявившемся претенденте на московский трон. Выяснять, кто и в каких пропорциях смешивал правду и ложь, - дело неблагодарное, коль скоро известно присутствие вымысла. Но саму ложь в истории царевича Дмитрия мы можем чаще всего только почувствовать, а не доказать. Поэтому-то и существуют разные версии повествования о Лжедмитрии.