Прежде всего посмотрим на то, что самозванец предъявлял в качестве своей "биографии". Сделать это ему пришлось тогда, когда он успешно объявил о своем "царственном" происхождении в Речи Посполитой, устроив так, чтобы выгодный ему рассказ дошел сначала до князя Адама Вишневецкого. Весельчак и любитель Бахуса князь Адам Вишневецкий с энтузиазмом воспринял появление "царевича" среди своих слуг, немедленно посадил его в свою карету и поехал представлять соседям (простаки всегда больше предсказуемы). Так слух о московском "господарчике" пошел дальше и в конце октября 1603 года достиг короля Сигизмунда III, потребовавшего отчета от князя Адама Вишневецкого. Но тому нечего было рассказать, кроме того, что рассказал ему сам мнимый Дмитрий.
Пока историей самозванца не заинтересовался Сигизмунд III, все оставалось малоизвестным курьезом. Но внимание короля привнесло в дело Лжедмитрия интересы политики. 1 ноября 1603 года король Сигизмунд III встретился в Кракове с нунцием (дипломатическим представителем римского папы) Клавдием Рангони и известил его о московском человеке, назвавшемся сыном Ивана IV, а неделю спустя, как установил о. Павел Пирлинг, краковский нунций отослал свой первый отчет о московском "господарчике" в Ватикан. Так эстафету от простаков приняли расчетливые мудрецы, ставшие советоваться о том, как поступить дальше, и своей поддержкой "сделавшие" биографию самозванцу.
Приведем эту каноническую для самозванца версию, известную с собственных его слов в передаче нунция Клавдия Рангони в Рим в 1605 году:
"Иван, сын великого князя московского Василия, после того, как короновался царем, взял в жены Анастасию из дома Романа Захарьина, от которой имел первого сына Димитрия; этот мальчик случайно утонул еще в пеленках вместе с мамкой в Белоозере, в то время как его отец торжествовал над казанцами. Родивши еще двух сыновей, Ивана и Федора, Анастасия умерла, а царь женился на Марии Черкасской, с которой развелся, как и с некоторыми другими, и все эти жены были заключены Иваном в монастырь. Наконец великий князь женился на Марии, дочери Федора Нагого, из боярского рода, от которой не имел несколько лет детей.
Не надеясь на милосердие Божие и удрученный войной с королем Стефаном Баторием, царь Иван сделался тираном и убил своего старшего сына Ивана; после этого преступления у него родился от Марии Нагой вышеупомянутый Димитрий, который вполне естественно считает себя наследником великого князя московского Ивана.
Вскоре после рождения Димитрия Иван серьезно занемог и, предвидя близкую кончину, назначил опекунов обоим сыновьям Федору и Димитрию. Слабоумный Федор был уже в это время женат, назначенные к нему опекуны должны были своими советами и опытом помогать ему в правлении государством. Опекунам Димитрия поручено было вместе с его матерью заботиться об его воспитании до совершеннолетия. Великий князь Иван назначил во владение Димитрию три города: Углич, Дмитров и Городец, предоставив их также попечению опекунов.
После смерти Ивана сын его Федор, как старший, вступил на престол. Уступая просьбам жены, он записал в ближние бояре Бориса, ее брата, настоящего великого князя. Заседая в боярской думе и пользуясь благоволением Федора, проницательному и коварному Борису пришло на ум самому сделаться великим князем, и с той поры он начал обдумывать способ умертвить Димитрия и отделаться от Федора, жену которого боярская дума решила заточить в монастырь вследствие бесплодия.
Не трудно было Борису убедить Федора, склонного по природе к набожности, оставить заботы с княжестве и удалиться в монастырь Св. Кирилла. Это было сделано без ведома опекунов Федора, которых Борис умертвил, чтобы они не мешали его предприятиям.
После того как Ирина, жена Федора, сестра Бориса Годунова, достигла полной власти в правлении для своего брата, последний начал думать о том, как бы избавиться от Димитрия, который со временем мог помешать его замыслам.
Борис тайно отравил опекунов Димитрия, заместив их от имени великого князя другими, с помощью которых надеялся отравить ребенка. Это злодеяние без сомнения ему бы удалось, но воспитатель Димитрия заметил козни Бориса и многократно предупреждал мальчика об угрожающей ему опасности и неминуемой смерти, если он не будет остерегаться, на что умный и развитый мальчик обратил внимание.
Так как первая попытка убийства не удалась Борису, то он подкупил нескольких злодеев, которым приказал ворваться ночью в комнату мальчика и убить его в постели. Это злодеяние без сомнения удалось бы, но вышеупомянутый воспитатель, предчувствуя опасность, грозящую его питомцу, положил в постель Димитрия другого мальчика, его родственника, тех же лет, который и был убит злодеями вместо Димитрия, а последний спасся. Шум разбудил домашних, которые, думая, что Димитрий убит, начали искать убийц и, найдя их, растерзали. Говорят, что в этой смуте погибло тридцать детей, и впоследствии предположили, что среди них был тот ребенок, которого в действительности убили вместо Димитрия.
Слух об этом злодеянии быстро распространился. Мать Димитрия, уверенная, что погиб ее сын, так как убитый ребенок был неузнаваем вследствие нанесенных ему ран, послала гонца к великому князю с известием об убийстве. Но Борис, желая отвратить от себя все подозрения, отнял у гонца письмо и передал великому князю все дело в другом свете, именно, что Димитрий в припадке падучей болезни убился сам и таким образом был найден окровавленным в постели. Великий князь был очень опечален этим происшествием и приказал, чтобы тело брата было похоронено в склепе его предков, но патриарх, согласно указаниям Бориса, сказал, что не следует хоронить самоубийцу в склепе, где покоятся помазанники Божии. Федор хотел отдать брату последний долг, но Борис удержал его от поездки в Углич на похороны Димитрия, так как всеми силами старался, чтобы великий князь ничего не узнал об этом ужасном злодеянии. Поэтому он послал Геласия, митрополита Крутицкого, и Андрея Клешнина в Углич на погребение Димитрия. После похорон они заточили мать Димитрия в монастырь, некоторых из ее слуг умертвили, а других выслали из пределов государства. Кроме того, они приказали обезглавить двести человек из жителей Углича за то, что они без ведома великого князя расправились с слугами Димитрия.
Между тем вышеупомянутый воспитатель, который так заботливо спас Димитрия от смерти, не переставал пещись о своем питомце и бережно скрывал его от всех. Заболев и чувствуя приближение смерти, он призвал к себе верного человека, боярского сына, которому рассказал всю историю Димитрия, и поручил ему мальчика. Будучи верным другом, этот человек охотно принял на себя подобную обязанность и тайно содержал у себя мальчика до своей смерти. Перед своей кончиной он убедил Димитрия, который был уже юношей, для избежания опасности, поступить в монастырь. Последний охотно принял этот дружеский совет и, надев монашескую рясу, пробыл в ней довольно долго, скитаясь по разным монастырям Московии. Но его благородный нрав и осанка выдали его, и он однажды был узнан одним монахом. В виду близкой опасности, Димитрий решил немедленно удалиться в Польшу, где сначала скрывался у Гавриила Гойского, а за сим перешел к Адаму Вишневецкому, и там открыто объявил себя великим князем московским".
Начало "биографии" Лжедмитрия совпадает с тем, что нам известно о настоящем царевиче Дмитрии. Оставшись ребенком после смерти Ивана Грозного, он был отослан своим братом царем Федором Ивановичем в Углич. Называя по имени только двух жен Ивана Грозного, Лжедмитрий умалчивал о других браках царя, делавших сомнительными права царевича Дмитрия как наследника от шестой или седьмой жены. Не соответствует действительности и деталь о том, что несколько лет у его "родителей" не было детей. Верно рассказывал самозванец лишь о том, что царь Федор мало управлял государством, предпочитая походы на богомолье и беседы с монахами. Но это было известно многим и повсюду. В одном случае он называет брата "слабоумным", в другом показывает, что самому Борису пришлось немало потрудиться, чтобы удержать царя Федора Ивановича, искренне переживавшего смерть сводного брата, от поездки в Углич.
Место, где прошло его "детство", самозванец представлял плохо. Единственная приводимая московским "господарчиком" деталь, прямо связанная с угличским периодом жизни царевича Дмитрия, - присутствие при нем некого воспитателя. Такую подробность из придворной жизни сложно было подтвердить или опровергнуть уже современникам. Чем и воспользовался самозванец, приписав своему наставнику предусмотрительные шаги, благодаря которым якобы спасся настоящий царевич Дмитрий.
Схожая версия, где главным спасителем царевича Дмитрия назван некий итальянский доктор ("влах"), присутствует в так называемом "Дневнике Марины Мнишек". Самозванец рассказывал Мнишкам (а они - своему окружению) о том, что его воспитатель нашел мальчика, похожего на него, и сделал так, чтобы они подружились и всегда находились рядом. Когда дети, наигравшись, засыпали, то чужого ребенка оставляли в покоях царевича, а Дмитрия укладывали спать где-то в другом месте. Поэтому когда заговорщики ворвались во дворец, то они задушили несчастного свидетеля детских игр царевича Дмитрия, а не его самого. Мать в отчаянии не увидела, что убит не Дмитрий, а другой ребенок.
"Тем временем, - продолжал свой рассказ автор "Дневника Марины Мнишек", - тот влах, видя, как нерадив был в своих делах Федор, старший брат, и то, что всею землею владел… конюший Борис, решил, что хоть не теперь, однако когда-нибудь это дитя ожидает смерть от руки предателя. Взял он его тайно и уехал с ним к самому Ледовитому морю и там его скрывал, выдавая за обыкновенного ребенка, не объявляя ему ничего до своей смерти. Потом перед смертью советовал ребенку, чтобы тот не открывался никому, пока не достигнет совершеннолетия, и чтобы стал чернецом. Что по совету его царевич исполнил и жил в монастырях… Когда царевич Дмитрий, остававшийся в монастыре чернецом, достиг зрелости, он вышел оттуда и пошел в другой монастырь, уже ближе к столичному городу, потом и в третий, и в другие, все приближаясь непосредственно к столице, а там и у самого Бориса в комнатах бывал и на Патриаршем дворе, никем не узнанный. Но трудно было, не подвергая угрозе свою жизнь, открыться кому-нибудь, и Дмитрий отправился в Польшу".
Что и говорить, версия продумана гениально. В ней содержится расчет на игру воображения того, кому рассказывается вся эта история. Можно, наверное, даже поверить в обратное: убили все-таки царевича, а самозванец, носивший имя Григория Отрепьева, и был тем самым мальчиком, который с детских лет оказался сопричастен к дворцовой тайне, а потом использовал ее в своих целях.
Однако существует Следственное дело о смерти царевича Дмитрия в Угличе 15 мая 1591 года, и в нем выяснено, что царевич погиб во время игры на дворе угличского дворца. Все случилось днем, а не ночью, и действительный участник событий знал бы об этом. Даже если считать, что следственное дело сфальсифицировано (а доказать это до сих пор не удалось никому), все равно остаются воспоминания угличан. Многие из них приняли участие в мятеже, последовавшем за известием о трагическом происшествии с царевичем. Какие еще тридцать детей, которых якобы истребили в день гибели царевича, как рассказывал самозванец? Все убитые в тот день мальчики - свидетели последней игры царевича в "тычку" - известны по именам, их было трое - Качалов, Битяговский и Волохов. Угличане видели настоящего царевича Дмитрия погибшим и первоначально похоронили тело несостоявшегося наследника русского престола в угличском Спасо-Преображенском соборе. Лжедмитрий же рассказывал о массовом истреблении жителей Углича, сопоставимом с опричной расправой с Новгородом. Двести "обезглавленных" человек - это большая часть населения города! И осуществлена расправа по приказу митрополита Геласия?! Такие небылицы можно было посчитать "правдоподобными" только под влиянием рассказов о страшных казнях "тирана" Ивана Грозного.
В дальнейшей версии биографии Лжедмитрия объясняются уже обстоятельства жизни воскресшего претендента на русский престол. Рассказ о том, что Дмитрий вместе с воспитателем скрывался где-то у самого Ледовитого моря (то есть на Русском Севере), конечно, фантастичен и рассчитан на людей, не очень хорошо знакомых с русскими порядками. Особенно если учесть, что в разных версиях рассказа появляется доктор-иноземец при спасенном царевиче. Представить, что учителю или "дядьке" погибшего царевича удалось легко, по собственному желанию, уйти с царской службы и пуститься в путешествие со спасенным мальчиком, - просто невероятно. Не случайно в рассказе, известном нунцию Клавдию Рангони, после воспитателя возникает еще один верный "царевичу" сын боярский, которому и было перепоручено наблюдение за мальчиком.
Случаи исчезновения детей опальных вельмож, пережидавших царский гнев под присмотром надежных людей, известны. Знали и в Московском государстве историю о том, как скрывался до совершеннолетия от гнева Ивана Грозного отец боярина и будущего царя Василия Шуйского. Но ведь в истории Лжедмитрия все было связано с чувствительной проблемой престолонаследия. Нагие, даже находясь в ссылке после 1591 года, не должны были бы упускать из виду своего якобы спасшегося царственного родственника. Или они доверились Богдану Отрепьеву, воспитавшему своего сына в уверенности, что тот и есть царевич Дмитрий?
Следующий поворот биографии самозванца - достижение им совершеннолетия, когда он должен был выбрать свои дальнейшие занятия. Последние полностью зависели в Русском государстве от происхождения человека. Новый добрый гений-наставник перед смертью посоветовал опекаемому им ребенку, остающемуся один на один со своей тайной, стать "чернецом", что тот вроде бы и исполнил. Однако вопрос о принятии самозванцем монашеского пострига не так прост. Пропаганде Бориса Годунова и особенно Василия Шуйского выгодно было представить ниоткуда появившегося претендента на престол как "расстригу", отрекшегося от своего духовного чина. Такой отказ от священства давал повод для обвинения Григория Отрепьева в сопричастности "темным силам". Но у самозванца могли быть совсем другие мотивы для прихода в монастырь. Допустим, что с детских лет он жил с внушенной ему верой в то, что он и есть настоящий московский царевич. В таком случае одежда чернеца нужна была ему лишь для того, чтобы скрыть до поры замыслы честолюбца. Становиться монахом и заживо хоронить себя в отдаленных монастырях отнюдь не входило в его планы. Москва и Кремль манили его. Это легко прочитывается в биографии, рассказанной покровителям московского "господарчика" в Речи Посполитой. В итоге после нескольких переходов из монастыря в монастырь Лжедмитрий оказывается в Чудовом монастыре и, служа у самого патриарха, бывает даже во дворце. Косвенным образом это свидетельствовало об определенных талантах самозванца и должно было производить впечатление на слушателей. Он охотно рассказывал о своих успехах московским спутникам, а князю Адаму Вишневецкому, наоборот, ничего об этом не известно. Все, что он знает, - отзыв какого-то не названного по имени монаха, угадавшего в самозванце "царские черты".
Испугавшись, что об этом донесут Борису Годунову, Григорий Отрепьев решает скрыться "в Литве". И это единственное объяснение причины его ухода из Москвы!
Из переписки короля Сигизмунда III со своими канцлерами и сенаторами, из писем князя Адама Вишневецкого и воеводы Юрия Мнишка становятся видны мельчайшие детали начальной истории так называемого московского "князика" уже в самой "Литве". Здесь важны даже оттенки смысла, например то, что Дмитрия никогда не называли русским "царевичем". В Речи Посполитой не признавали царский титул московских великих князей и, естественно, его не переносили на того, кто назвал себя сыном Ивана Грозного. Строки письма Сигизмунда III канцлеру Яну Замойскому 15 февраля 1604 года хорошо показывают, что достоверной информации о происхождении "человека народа Московского", назвавшегося Дмитрием, не было. Королевские секретари слышали о потомке Ивана IV все тот же рассказ Лжедмитрия в передаче князя Адама Вишневецкого:
"Тот, который в настоящее время выдает себя за сына Иванова, передает следующее: его preceptor (учитель), человек благоразумный, заметивши, что умышляют на жизнь того, который поручен был его опеке, взял - при появлении тех, которые должны были убить Димитрия, - другого младенца, отданного ему на воспитание, который ничего не знал об этом обстоятельстве, и положил его в постель Димитрия; таким образом, этот младенец, неузнанный, ночью в постели был убит, - а того учитель укрыл, потом отдал в надежное место для воспитания; подросши, уже по смерти учителя, он - для прикрытия себя - поступил в монахи и затем отправился в наши пределы; отсюда признавшись и объявивши, что он сын великого князя, отправился к князю Адаму Вишневецкому, который дал нам знать о нем, а мы приказали, чтобы он прислал его к нам".
По сравнению с тем, что запомнил и сообщил ранее королю Сигизмунду III князь Адам Вишневецкий о Дмитрии, в королевском письме есть некоторые отличия. Из письма канцлеру Яну Замойскому неясно, когда появился в Речи Посполитой человек, выдающий себя за сына правителя соседнего государства. Получалось, что он сначала широко объявил о своем происхождении, а потом с этим отправился именно к князю Адаму Вишневецкому. Самостоятельность самозванца явно была преувеличена. Князь Адам Вишневецкий, даже получив приказ короля, почему-то, как писал король, все не мог доставить в Краков выходца из Московского государства. Более того, до короля доходил слух, что "Димитрий отправился к низовым казакам с тем, чтобы при помощи их занять московский престол".
Канцлера Яна Замойского и других сенаторов Речи Посполитой, получивших аналогичные послания короля Сигизмунда III, явно пытались убедить в достоверности рассказа названного Дмитрия. Для этого сообщали об отзывах знатного перебежчика из Смоленска и других лазутчиков, говоривших о "тревоге великой", вызванной в Москве известием о появлении Дмитрия. Отыскался якобы и некий "инфлянтец" (выходец из Ливонии), который служил царевичу Дмитрию в Угличе и даже был там в момент нападения на него. Нунций Клавдий Рангони доносил об этом в Рим: "Король, узнав, что у литовского канцлера Сапеги находится ливонец, который, взятый в плен во время войны короля Стефана в Ливонии, был назначен с другими служить Димитрию, которому было тогда 10 или 12 лет, и что этот ливонец хвастается тем, что узнает Димитрия при свидании, приказал послать его к Вишневецкому. Когда он был допущен к Димитрию, последний признал его своим прежним слугой, а ливонец также узнал Димитрия благодаря бородавке, которая у него на носу, и одной руке, которая короче другой; кроме того, они узнали друг друга по разным признакам на теле того и другого".