На следующий день мои девушки были в приподнятом настроении. Русская артиллерия открыла огонь рано поутру и обрушила на неприятельские позиции шквал снарядов. Без сомнения, это означало наступление. Командир полка устроил нам смотр и произнес взволнованную речь. Он назвал меня матерью батальона и выразил надежду, что девушки ответят мне дочерней любовью. По мере того как день 6 июля 1917 года клонился к исходу, канонада усиливалась. Германская артиллерия не долго молчала. Снаряды стали градом падать вокруг нас.
Ночь мы провели в тех же амбарах деревни Сенки. Удалось ли девушкам заснуть, не знаю. Разумеется, большинство из них испытывали страх перед лицом самой Войны. Пушки бухали беспрестанно, но мои маленькие храбрые солдатики держались стойко, скрывая свои чувства: разве не они начнут это всеобщее наступление на неприятеля, которое поднимет дух русских солдат на всем фронте? Не они ли принесут свои жизни в жертву за любимую Россию, которая, безусловно, с гордостью сохранит в своей памяти подвиг этих трехсот девушек? Смерть ужасна. Но во сто крат ужаснее была бы гибель России-матушки. К тому же в атаку их поведет командир, и с ней они пойдут куда угодно.
А что думала в это время я, их командир? Мне было тогда некое видение: в несокрушимом порыве миллионы русских солдат поднимаются из окопов вслед за мной и тремястами девушками, после того как мы скрылись на ничейной земле на пути к германским траншеям. Ну конечно, мужчинам будет стыдно, когда они увидят, как идут в бой их сестры. Конечно же, фронт воспрянет и все воины как один устремятся вперед, а за ними двинутся мощные армии из тыла. И никакая сила на земле не сможет сдержать неотразимый натиск четырнадцати миллионов русских солдат. И потом наступит мир…
Глава четырнадцатая. С поручением от Керенского к Корнилову
Седьмого июля вечером мы закончили последние приготовления к выходу на передовую линию. В распоряжение батальона передали пулеметный взвод с восемью пулеметами и целый воз винтовочных патронов.
Я сказала девчатам, что в эту ночь весь полк пойдет в наступление.
– Не будьте трусами! Не становитесь предателями! Помните, что сами согласились показать пример воинской дисциплины лодырям в армии. Я знаю, что вы рождены для славы. Страна пристально следит за тем, как вы поведете за собой весь фронт. Положитесь на Господа, и Он поможет нам спасти Родину…
Стоявших рядом мужчин я призвала к полному взаимопониманию и поддержке. Так как на этом участке фронта только что побывал Керенский, солдаты все еще находились под влиянием его пылких призывов защищать страну и свободу. Они живо откликнулись на мое обращение, обещая действовать сообща в ожидаемом наступлении. На землю опустилась тьма, нарушаемая время от времени вспышками разрывов. Нас ждала как никогда трудная ночь.
Артиллерия грохотала громче обычного, когда мы, вытянувшись в цепочку, осторожно пробирались по соединительной траншее к передней линии огня. Остальные подразделения полка продвигались на передовую по другим ходам сообщения. Уже тогда несколько солдат были убиты, многие получили ранения; среди последних оказались и несколько моих девушек.
От командующего 10-й армией генерала Валуева пришел приказ нашему корпусу начать наступление в 3 часа утра 8 июля. Батальон занял участок в передней линии окопов, поддерживаемый с флангов другими ротами. Я находилась на крайнем правом фланге позиции батальона. На крайнем левом был капитан Петров, один из наших инструкторов. Мой адъютант поручик Филиппов остался в центре. Между ним и мной в цепи девушек на одинаковом расстоянии поставили двух офицеров. Таким же образом была построена линия в промежутке между поручиком Филипповым и капитаном Петровым. Мы ждали сигнала к атаке.
Ночь прошла в сильном напряжении. Когда подошел назначенный час, до меня стали доходить странные донесения. Офицеры встревожились. Они почувствовали некоторое беспокойство среди солдат и засомневались в том, что они вообще пойдут в наступление.
Часы показывали три часа утра. Полковник дал сигнал к атаке. Но солдаты справа от меня и слева от капитана Петрова не двигались. Они засомневались в правильности принятого решения. Трусы!
– За что мы должны умирать? – спрашивали одни.
– Что толку в этом наступлении? – вторили им другие.
– Может быть, лучше вообще не идти в атаку, – в нерешительности говорили третьи.
– Правильно. Сначала надо разобраться, нужно ли вообще это наступление, – толковали солдаты в остальных ротах.
Полковник, ротные командиры и некоторые солдаты посмелее пытались убедить полк начать атаку. Между тем светало, начинался день. Время не ждало. Нерешительность отмечалась и в других полках корпуса. Солдаты, почувствовавшие было прилив мужества под влиянием речей Керенского, теперь, когда дело дошло да решительного наступления, растерялись и струсили. Мой батальон застрял в траншее из-за малодушия солдат на обоих наших флангах. Складывалась нетерпимая, недопустимая и нелепая ситуация.
Лучи восходящего солнца осветили несуразнейшую картину: весь армейский корпус обсуждал приказ своего командира о наступлении. Четыре часа утра. Споры все разгорались. Солнце поднялось еще выше. Утренний туман почти рассеялся. Артиллерийский огонь ослабевал. А обсуждение не стихало. Пять утра. Германцы пришли в замешательство и никак не могли понять, будут русские наступать или нет. И весь тот боевой дух, который накопился в батальоне за прошедшую ночь, улетучивался, уступая место физической усталости. А солдаты продолжали спорить, начинать ли атаку!
Была дорога каждая секунда. "Если бы только они отважились наступать, – думала я, – даже сейчас еще не поздно". Но минуты превращались в часы, а решение так и не принималось. Дискуссия продолжалась и в шесть, и в семь часов. День был потерян. И пожалуй, потеряно все. Кровь кипела от негодования при виде абсурдности и глупости происходящего. Подлые трусы и предатели! Они только делали вид, что заинтересованы в наступлении, считая благоразумным не спорить по существу, как будто неделями раньше не обсуждали этот вопрос до хрипоты. Они оказались настоящими трусами, скрывавшими свой страх в потоках пустой болтовни.
Артиллерии было приказано продолжать обстрел. И весь день пушки палили, а солдаты вели свои споры. Было стыдно и унизительно: ведь эти же самые солдаты клялись воинской честью, что пойдут в атаку! А теперь страх за собственную шкуру охватил их сердца и души. Полдень застал солдат в самом разгаре словопрений. В ближнем тылу шли митинги, произносились речи. И более глупых, более пустых доводов нельзя было придумать. В утеху себе они все повторяли и повторяли, запинаясь, одни и те же избитые туманные фразы, лживость которых уже давно стала очевидной. И в общем-то, теряли время, впадая из-за своего малодушия во все большие сомнения и нерешительность.
День клонился к вечеру. Но солдаты так и не пришли к какому-то окончательному решению. И тогда около семидесяти пяти офицеров во главе с подполковником Ивановым пришли ко мне с просьбой разрешить им влиться в строй батальона для совместной атаки. За ними последовали около трехсот наиболее здравомыслящих и храбрых солдат полка. Таким образом, численность батальона возросла до тысячи человек. Я предложила подполковнику Иванову принять командование как старшему по званию, но он отказался.
У каждого из офицеров была винтовка. Цепь построили так, что мужчины и женщины чередовались в ней и каждую женщину прикрывали с обеих сторон мужчины. Офицеров, а их насчитывалось теперь около сотни, поставили на равном расстоянии друг от друга по цепи.
Мы решили наступать, чтобы пристыдить солдат, и полагали, что они не дадут нам погибнуть на ничейной земле. Все хорошо понимали ответственность принятого решения. Не было никакой уверенности в том, что солдаты не оставят нас на произвол судьбы, разве только надеялись, что такое чудовищное предательство просто невозможно. Кроме того, что-то нужно было предпринимать. Необходимо было начинать наступление, и поскорее. Фронт быстро разваливался, становился неуправляемым и слабым.
Подполковник Иванов доложил командованию по телефону о решении батальона. Это была отчаянная игра, и каждый из нас понимал всю серьезность положения. Солдаты на обоих флангах нашего батальона издевались над нами.
– Ха-ха! Вот это наступление – бабы и офицеры! – зубоскалили они.
– Они нас просто дурачат! Где это видано, чтоб офицеры ходили в атаку, как солдаты, с винтовками в руках?
– Поглядим, как бабенки побегут! – выдал какой-то парень под общий хохот собравшихся.
Мы скрежетали от ярости зубами, но сдерживали себя, чтобы не отвечать им. Ведь мы все еще надеялись на этих людей. Верили, что солдаты последуют за нами, и потому не хотели восстанавливать их против себя.
Наконец был дан сигнал к атаке. Мы перекрестились и, сжимая винтовки, выскочили из окопов и бросились вперед под губительным огнем пулеметов и артиллерии, готовые отдать жизнь за Отечество и свободу. Мои отважные девчонки, воодушевленные присутствием мужчин в своих рядах, упорно шли под градом пуль навстречу врагу.
Каждая секунда несла с собой смерть. И в голове у каждого из нас была только одна мысль: "Пойдут солдаты за нами или нет?" В тот трагический день каждое мгновение казалось целым столетием. Уже несколько наших бойцов пали под огнем неприятеля, но за нами так никто и не пошел. Время от времени мы оборачивались, зорко вглядываясь в темноту в ожидании поддержки, – но напрасно. Лишь головы высовывались из окопов позади нас. Мерзавцы все никак не могли взять в толк, то ли мы шутим, то ли идем в атаку всерьез. И впрямь все это казалось им каким-то розыгрышем. Ну как это жалкая группа из тысячи женщин и офицеров может атаковать неприятеля после двухдневной артиллерийской подготовки на участке фронта шириной в несколько верст? Невероятно, немыслимо!
Однако мы с бесстрашием и упорством шли вперед. Наши потери росли, но цепь не разрывалась. По мере того как мы все дальше и дальше продвигались к ничейной земле, а сумерки сгущались, наши фигуры становились едва различимыми для солдат, оставшихся в окопах; лишь всполохи от взрывов снарядов обнаруживали нас. И тут что-то дрогнуло в их сердцах.
Сквозь грохот артиллерии и треск ружейных выстрелов мы вдруг уловили звуки, свидетельствовавшие о том, что в нашем тылу началось большое волнение. Было ли то чувство стыда, пробудившее солдат от долгой спячки? Или их заставила воспрянуть духом горстка этих бесстрашных людей? Как бы то ни было, они наконец зашевелились. С криками выпрыгивая из окопов, солдаты бросились вперед, и через несколько мгновений справа и слева от нас по фронту колыхались огромные людские массы. Первым из окопов выплеснулся наш полк, а затем, словно заразившись его примером, на обоих флангах начали подниматься и другие части, одна за другой, включаясь в общее наступление, и вскоре почти весь корпус пошел в атаку.
Мы с еще большей силой рванулись вперед и, не дав германцам опомниться, заняли их первую линию укреплений, затем вторую. Один только наш полк захватил в плен две тысячи германцев. Но во второй линии траншей нас поджидала пагубная отрава. Там было пропасть сколько водки и пива. Половина наших солдат, набросившись с остервенением на спиртное, перепилась. Мои девчонки, правда, и здесь сделали доброе дело, уничтожив по моему приказу несколько ящиков со спиртным. Если бы не они, весь полк был бы пьян. Я кидалась взад-вперед, умоляя солдат прекратить пьянство.
– Да вы что, с ума сошли? – увещевала я их. – Нам же еще брать третью линию, а потом в прорыв пойдет и сменит нас Девятый корпус, который продолжит наступление.
Я понимала, что нам предоставлялась исключительная возможность. Необходимо было взять третью линию, полностью прорвать оборону противника и завершить удар генеральным наступлением по всему фронту. Однако солдаты один за другим становились жертвами горькой отравы. А ведь среди нас оказалось немало раненых, о которых следовало позаботиться. Несколько моих девчат погибли, многие были ранены. Эти последние вели себя исключительно стойко. Как сейчас вижу перед собой лицо Клипатской, лежащей в луже крови. Я подбежала к ней, хотела помочь, но было слишком поздно. У нее было двенадцать ран от пуль и шрапнели. Слабо улыбнувшись, она произнесла чуть слышно:
– Ничего, милая!
В этот момент германцы предприняли контратаку. Положение было критическое, но мы встретили их штыками. Как обычно бывает в таких случаях, неприятель обратился в бегство. Мы преследовали его и выбили из третьей линии укреплений, заставив укрыться в ближайшем лесу.
Едва мы заняли третью линию траншей неприятеля, как поступил приказ командования продолжать преследование, не позволяя германцам окопаться. Было обещано, что на помощь нам немедленно выступит резервный корпус. Мы проявили осторожность, выслав несколько разведгрупп в лес, чтобы определить силы неприятеля. Одну из таких групп повела я сама и удостоверилась, что германцы постепенно стягивают силы для нанесения нового удара. Поэтому мы решили немедленно продвинуться в глубь леса, закрепиться там и дождаться подкрепления, что позволило бы развивать атаку дальше.
Был предрассветный час. Германцы, засевшие в глубине леса, имели то преимущество, что могли следить за всеми нашими передвижениями, мы же не видели их вовсе. Они встретили нас таким яростным прицельным огнем, что солдаты дрогнули и сотнями побежали назад, сокращая численность наших сил до восьмисот человек, из которых двести пятьдесят составляли мои девушки, избежавшие ранения или смерти.
Положение становилось все более опасным. Линия обороны, проходившая через лес, была весьма протяженной, а наши силы явно недостаточны. Фланги были обнажены. Боеприпасов оставалось немного. К счастью, мы захватили несколько немецких пулеметов. С убитых снимали винтовки и забирали патроны. Командиру корпуса сообщили, что часть солдат повернула назад, бросив нас под огнем, и что мы под угрозой неизбежного окружения. Командир настойчиво просил продержаться до трех часов, когда нам на помощь подойдет 9-й корпус.
Если бы германцы имели представление о наших силах, мы не продержались бы и нескольких минут. Существовала реальная опасность, что нас обойдут с флангов и мы окажемся в окружении. Наша цепь была так сильно растянута, что каждому солдату приходилось удерживать участок в несколько десятков шагов, а весь отряд расположился на фронте шириной около трех верст. Германцы предприняли атаку на левом фланге. Пришлось перебросить туда часть сил с правого фланга, где почти не осталось пулеметов, но атака немцев захлебнулась. В этой стычке был ранен подполковник Иванов, выбыли из строя многие солдаты и офицеры. А у нас не хватало свободных рук, чтобы доставить раненых на пункт первой помощи, расположенный далеко в тылу.
Вот и три часа утра, а ожидаемого подкрепления не видно. Германцы начали атаку на наш правый фланг. Там командовал поручик Филиппов. Когда наша линия прогнулась, он приказал пулеметчикам на левом фланге открыть косоприцельный огонь по наступающему противнику. В то же время перед артиллерией была поставлена задача остановить врага заградительным огнем. Атака снова была отбита.
По моей просьбе выслали около ста санитаров с носилками, чтобы подобрать убитых и раненых между нашими исходными позициями и захваченной нами третьей линией германских окопов. Батальон потерял около пятидесяти человек убитыми или ранеными.
Солнце тем временем поднялось высоко, и время летело быстро. Наше положение становилось отчаянным. Мы срочно запросили помощи в штабе. И с другого конца провода пришел поразительный ответ:
– Солдаты Девятого корпуса митингуют. Они прибыли из резерва, но, заняв оставленные нами окопы, остановились в нерешительности и принялись обсуждать, продвигаться вперед или нет.
Это известие свалилось на нас, как тяжелый камень. Мы получили неожиданный, невероятно сокрушительный удар.
Тут, на краю пропасти, под неминуемой угрозой окружения и полного уничтожения, были мы – несколько сотен женщин, офицеров и солдат. А там, в одной-двух верстах отсюда, находились они – тысячи солдат, и теперь от них зависели наши судьбы, судьба всего наступления, да что там! – судьба, быть может, всей России. А они совещались и раздумывали!
Где же справедливость? Где солдатское братство? Где мужество и порядочность?
– Как вы можете бросать на верную погибель ваших боевых соратников и этих отважных женщин? – обращался к ним командир корпуса. – Где же ваши честь, совесть и чувство товарищества?
Офицеры просили, умоляли солдат идти вперед, по мере того как наши призывы о помощи становились все более настойчивыми. Но их слова не находили отклика в солдатских массах. Солдаты заявили, что в случае атаки германцев будут защищать свои позиции, но в наступательной операции участвовать не станут.
В этих безнадежных обстоятельствах, когда я металась от одной позиции к другой, подставляя себя под пули в надежде, что меня убьют и не придется видеть крушения своего дела, я натолкнулась на парочку, прятавшуюся за стволом дерева. Это была девчонка из моего батальона и какой-то солдат. Они занимались любовью!
Гнусная сцена возмутила меня даже больше, чем неторопливость 9-го корпуса, обрекшего нас на гибель. Этого было достаточно, чтобы сойти с ума. Рассудок отказывался воспринимать такое в тот момент, когда нас, как крыс, загнали в капкан врага. Во мне все бурлило. Вихрем налетела я на эту парочку и проткнула девку штыком. А солдат бросился наутек, прежде чем я сумела его прикончить, и скрылся.
Поскольку не было никаких надежд на скорое окончание дебатов в 9-м корпусе, командир приказал нам отступать. Однако оторваться от германцев незамеченными было довольно трудной задачей. Я приказала сначала одной группе отойти назад и остановиться неподалеку, затем тот же маневр проделала вторая группа, а за ней и третья, пока мы не добрались почти до опушки леса. Перенос позиции – длительная и рискованная операция, чреватая неожиданностями, но все прошло гладко, и у нас появилась надежда на спасение.
Наконец наши группы сомкнули свои ряды, и мы уже приготовились к решающему броску, как вдруг почти одновременно с обоих флангов на нас обрушились громкие победные крики: "Ура!" Мы были наполовину окружены! Еще четверть часа – и мы в ловушке. Нельзя было терять ни минуты. И я приказала всем отступать – спасаться кто как может.
Германская артиллерия усилила огонь, а вражеские винтовки косили наши ряды с обоих флангов. Я пробежала, вероятно, несколько сотен шагов, когда рядом со мной с ужасающим грохотом разорвался снаряд, и я потеряла сознание. Поручик Филиппов видел, как я падала, подбежал ко мне, поднял и потащил на себе под губительным огнем через германские позиции и то открытое пространство, которое до нашего наступления было ничейной землей, прямо к русским окопам.