Она кажется вполне очевидной при первом чтении, эта статья, но в ее простоте открытие столь же универсальное, как закон всемирного тяготения. Удивительная вещь, Ньютону понадобилась то ли холера, то ли чума в Лондоне, чтобы уехать и в осенней тиши поместья осмыслить это хрестоматийное яблоко, оторвавшееся от ветки родимой, а Ленину потребовалась собственная смертельная болезнь. До этого были другие задачи: борьба с царизмом, гражданская война, интервенция, неимоверные усилия по удержанию власти…
А сколько сил отнял нэп, как многим, так и ему первоначально казавшийся введенным не от хорошей жизни! Экономика удивительным образом не шла, крестьянская страна стонала и топталась на месте, как корова, на которой пашут землю и которая не идет под кнутом. И в это же самое время на страну, на центральные области, на Поволжье навалился невероятный и неведомый прежде голод, крестьяне поднимали бунты. Все эти временные и стихийные события укрупнялись, наваливались и превращались в повседневное, без продыху и надежд, настоящее.
Просвета не было. Казалось, что многое и очень многое, дабы оно никогда не вернулось, уже без рассуждения было разрушено, но вот со строительством нового мира все было по-прежнему очень неясно. Эта была какая-то притягательная и миражная даль горизонта.
Слова "коммунизм" и "социализм" были замечательными словами, при произнесении их будто бы сладко становилось во рту, и всем, пока не начинали конкретизировать смысл этих слов, все было понятно, ясно и доходчиво, но как же все-таки строить этот радостный и сладкий мир? Каким же образом строить этот прекрасный, как рай, социализм и коммунизм? Нельзя же все время повседневную и в сущности простую жизнь делать счастливой лишь через благодатное насилие! А коммунизм и социализм - это просто достойная обычная жизнь без принуждения. То есть без голода, без ощущения трагичности собственной судьбы, но и не жизнь Иванушки на печи. Это как бы еще и душевное состояние. И путь в это душевное состояние, базирующееся на достатке, - через кооперацию.
Вот оно - найденное и точное слово, надо только теперь развернуть его в понятие. Ну да, конечно, в мечтаниях старых кооператоров много фантазии. Но когда свержение государства эксплуататоров состоялось, теперь многое из того, что было фантастического, даже романтического, даже пошлого в мечтаниях, становится самой неподкрашенной действительностью.
Ну, как же он, старый и опытный экономист и, пожалуй, не менее опытный марксист (в конце концов, кому знаменитая энциклопедия Брокгауза и Ефрона в свое время заказала статью о Марксе, - а они-то уж знали, кому что заказывать, - именно ему, В. И. Ульянову, ставшему потом Лениным) чуть было не проворонил в марксизме главного? Вот он, основной тезис его статьи. По своему обыкновению он всегда начинал с мысли, с логически и политически весомого, а уж потом начинал разматывать всю цепь, следующую за этой мыслью задачу. Сначала политика, за ней - экономика. Впрочем, чаще экономика тащит за собою политику.
"У нас, действительно, раз государственная власть в руках рабочего класса, раз этой государственной власти принадлежат все средства производства, - предполагал и думал Ленин, - у нас, действительно, задачей осталось только кооперирование населения". Каждый хозяин - а какой крестьянин не хочет быть хозяином? - каждый наблюдатель, каждый понимает, что его усилия связаны с усилиями и стараниями других. Ну, конечно, при условии максимального кооперирования населения само собой достигает цели тот социализм, который ранее вызывал законные насмешки, улыбку и пренебрежительное отношение к себе людей, справедливо, наверное, убежденных в необходимости классовой борьбы и борьбы за политическую власть. Ну неужели всю жизнь необходимо только бороться?
Здесь, наверное, Ленин ухмыльнулся: такие люди были. Он только не предполагал, с какой безжалостной энергией они позже претворят его соображение о максимальном кооперировании населения!
Сама жизнь подтолкнула его именно к подобному решению жизненной проблемы. Сначала был нэп, собственно, и давший толчок, и недаром он так за него дрался, доказывая, что нэп - это спланированное и стратегическое отступление, которое неизбежно, если выдержать характер и быть последовательным, приведет к победе. С так называемым военным коммунизмом, который стал необходимостью во время гражданской войны, вернее, с подобным методом распределения советскому чиновнику, конечно, легче. Можно и себе взять побольше, и воспрепятствовать, чтобы побольше не оказалось у другого. Советский новый чиновник - он дикий, несмотря на все чистки и революционные убеждения. Ему необходимо не только, чтобы у него был автомобиль и у его жены фильдекосовые чулочки, а чтобы у его коллеги автомобиля и телефонного аппарата не было и чтобы жена коллеги ходила в лаптях.
Вот главное: в нэпе мы нашли ту степень соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степень подчинения его общим интересам, которая раньше составляла камень преткновения для многих и многих социалистов.
Ну, а дальше написание статьи для Ленина стало делом техники. Конечно, с нэпом перегнули, уповая только на экономические нэповские отношения, надо было параллельно заботиться о кооперации. Этому неожиданному нэпману дали и кредиты, и государственные льготы. А вот теперь необходимо с такой же настойчивостью и в первую очередь ощутимо-материально помогать кооперации. Ни один общественный строй не возникает без финансовой поддержки определенного класса. Но поддерживать надо не любой кооперативный оборот - поступать, не думая, на это мы мастаки! - а только тот, в котором действительно участвуют действительные массы населения. Это последнее, подумалось диктующему эти строки Ленину, надо обязательно подчеркнуть или как-нибудь выделить слова "действительно участвуют действительные массы населения". А то от административного восторга напомогают под видом помощи кооперативам черт знает кому. "Собственно говоря, нам осталось "только" одно: сделать наше население настолько "цивилизованным", чтобы оно поняло все выгоды от поголовного участия в кооперации и наладило это участие. "Только" это. Никакие другие премудрости не нужны теперь для того, чтобы перейти к социализму. Но для того, чтобы совершить это "только", нужен целый переворот, целая полоса культурного развития всей народной массы". И пожалуй, мы сможем пройти эту эпоху в одно-два десятилетия, размечталось Ленину.
Но он тут же себя и осадил обычными сомнениями: без этой исторической эпохи, то есть без поголовной грамотности, без достаточной степени толковости, без достаточной степени приучения населения к тому, чтобы пользоваться книжками, и без материальной основы нам своей цели не достигнуть, "…ряд привилегий экономических, финансовых и банковских - кооперации; в этом должна состоять поддержка нашим социалистическим государством нового принципа организации населения… но не иначе, как на общественной земле, и не иначе, как под контролем государственной власти, принадлежащей рабочему классу…"
В чем состоит фантастичность планов старых кооператоров, начиная с Роберта Оуэна? В том, что они мечтали о мирном преобразовании современного общества без учета таких основных вопросов, как вопрос о классовой борьбе, о завоевании политической власти рабочим классом, о свержении господства класса эксплуататоров. Мирное врастание социализма. Поэтому-то в их "кооперативном" социализме было нечто романтическое, даже пошлое в мечтаниях о том, как простым кооперированием населения можно превратить классовых врагов в классовых сотрудников и классовую войну - в классовый мир (так называемый гражданский мир).
Две последние ленинские работы - "Как нам реорганизовать Рабкрин (Предложение XII съезду партии)" и "Лучше меньше, да лучше" - всё та же тревога о недостаточности контроля за увлекающимися излишним администрированием соратниками. И, констатируя: "Наш госаппарат, за исключением Наркоминдела, в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого… только слегка подкрашен сверху". Ленин под маркой реорганизации Рабоче-крестьянской инспекции предлагает всё те же перемены в политическом строе страны, которые он имел в виду в "Письме к съезду".
Пленумы ЦК партии собирались тогда в среднем раз в два месяца, а текущую работу от их имени вели Политбюро, Оргбюро и Секретариат. По мысли Ленина, следует окончательно превратить пленумы ЦК в высшие партийные конференции с той же очерёдностью и при участии главного партийного ревизора - Центральной Контрольной Комиссии (ЦКК). А эту ЦКК соединить с основной частью реорганизованного Рабкрина.
Что для этого нужно? Ленин вспоминает, как действовали большевики в наиболее опасные моменты гражданской войны: "Мы сосредоточивали лучшие наши партийные силы в Красной Армии; мы прибегали к мобилизации лучших из наших рабочих; мы обращались за поисками новых сил туда, где лежит наиболее глубокий корень нашей диктатуры". Он предлагает делегатам съезда выбрать 75-100 новых членов ЦКК из рабочих и крестьян, которые должны будут пользоваться всеми правами членов ЦК. А Рабкрин нужно свести всего к 300-400 служащих, особо проверенных по части добросовестности, а также знания госаппарата и основ научной организации труда, в том числе управленческого, канцелярского и т.д. Объединение Рабкрина с ЦКК принесёт пользу обоим учреждениям: первое получит таким путем авторитет, по меньшей мере, не ниже, чем у Наркоминдела, второе станет полноценнее в выполнении двух своих задач - "в отношении планомерности, целесообразности, систематичности его организации и работы и в отношении связи с действительно широкими массами через посредство лучших из наших рабочих и крестьян".
Реформа предполагала, что с помощью высококвалифицированных сотрудников Рабкрина те члены ЦК и ЦКК, которые по новым правилам обязаны в определённой очерёдности присутствовать на заседании Политбюро, должны не позже, чем за сутки до него, получать все необходимые к этому заседанию бумаги. В результате, надеялся Ленин, "в нашем ЦК уменьшится влияние чисто личных и случайных обстоятельств и тем самым понизится опасность раскола".
Любопытнейшим образом заканчивается статья о реорганизации наркомата, во главе которого стоял Сталин. Эти мысли, с позиции сегодняшнего дня, относятся к вопросу "почему был сломлен народный строй". Привожу абзац целиком:
"Конечно, в нашей Советской республике социальный строй основан на сотрудничестве двух классов: рабочих и крестьян, к которому теперь допущены на известных условиях и "нэпманы", т.е. буржуазия. Если возникнут серьёзные классовые разногласия между этими классами, тогда раскол будет неизбежен, но в нашем социальном строе не заложены с необходимостью основания неизбежности такого раскола, и главная задача нашего ЦК и ЦКК, как и нашей партии в целом, состоит в том, чтобы внимательно следить за обстоятельствами, из которых может вытечь раскол, и предупреждать их, ибо в последнем счете судьба нашей республики будет зависеть от того, пойдёт ли крестьянская масса с рабочим классом, сохраняя верность союзу с ним, или она даст "нэпманам", т. е. новой буржуазии, разъединить себя с рабочими, расколоть себя с ними. Чем яснее мы будем видеть перед собою этот двоякий исход, чем яснее будут понимать его все наши рабочие и крестьяне, тем больше шансов на то, что нам удастся избегнуть раскола, который был бы губителен для Советской республики".
И понятно, почему в итоговой для своей жизни статье "Лучше меньше, да лучше" Ленин снова ставит вопрос о культуре, на этот раз управленческой. Именно здесь он выдвигает требование просвещения и обучения деятелей советского госаппарата, из чего потом ретивые агитпроповцы высекли куцый молодёжный лозунг: "Учиться, учиться и учиться!".
"Нам надо во что бы то ни стало поставить себе задачей для обновления нашего госаппарата: во-первых - учиться, во-вторых - учиться и в-третьих учиться и затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мёртвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом".
В последний раз задаю все тот же сакраментальный вопрос: что же нужно для того, чтобы быть хорошим управленцем?
"Для этого, - отвечает Ленин, мудрый и бесстрашный, и поэтому для него все сложное просто, - нужно, чтобы лучшие элементы, которые есть в нашем социальном строе, а именно: передовые рабочие, во-первых, и, во-вторых, элементы действительно просвещенные, за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести, - не побоялись признаться ни в какой трудности и не побоялись никакой борьбы для достижения серьёзно поставленной себе цели".
Грустно читать эти прекрасные слова. Грустно - потому что, писал ли Ленин вот эту должностную характеристику членов наркомата РКИ, или портрет будущего председателя Госплана, он писал это с себя, умницы, специалиста и аскета с чрезвычайно развитым чувством долга. Чтобы осуществить на практике то, что спланировал арестант правительственной резиденции в Горках, нужно было только одно - его выздоровление от тяжкой болезни. Но этому не суждено было случиться.
Его преемники не имели этих качеств в комплексе, зато обладали многими другими, и часто без меры. Идея гражданского общества не была им близка, а ведь именно ее вынашивал Ленин, ставя под тотальный контроль и госаппарат, и партаппарат. Но совершают революцию одни, а плодами ее пользуются другие. Ленин знал этот малосправедливый закон. Мог ли он с ним примириться? Ему, с его-то энергией и всепроникающей мыслью, не хватило, может быть, каких-нибудь двух - "отцовских!" - лет, чтобы поставить страну на нужные рельсы…
Надо ли здесь сравнивать былое с сегодняшним, надо ли приводить примеры и истоки российских катастроф? И разве отрицал он возможность потери власти? "Мы должны проявить в величайшей степени осторожность для сохранения нашей рабочей власти…"
Это неправда, что жизнь иногда кроет весь горизонт одной черной краской. В действительности среди крыла туч блеснет, прорвавшись сквозь чернильную густоту, луч света. Так и эта ужасная и мучительная его, ленинская, болезнь. Он стал к ней привыкать, но, главное, пришел к выводу, что и в таком положении он может работать. По-прежнему без предупреждения налетали на него приступы, бывало, он иногда даже не мог удержаться на ногах. Бывало, что после таких приступов несколько часов не работали правая рука и нога. Затем, после опустошающего упадка сил, все восстанавливалось. Но ведь могло быть и еще хуже. И он был доволен своей работой. Его ограничили строго определенными минутами диктовки, но кто сможет ограничить интенсивность его собственной мысли? Пусть меньше, это будет значить лучше. Тревожило его лишь одно: смогут ли внимательно прочесть и понять его заметки и его статьи.
Будет ли он жить или не будет - это вопрос. Но болезнь отстранила его от действительности и заставила взглянуть на окружающее как бы с высоты птичьего полета, с высоты собственного печального небытия. И тут многое ему открылось. Необходимо сделать все, чтобы новый строй устоял. Если товарищи и страна все же согласятся с его мнением, то выжить и победить у нового строя шанс и возможность есть. В его последних статьях скрыт чертеж саморегулирующего механизма политической и народной жизни. Все должно проглядываться сверху донизу, а экономическая жизнь держится не только на заинтересованности государства, но и - что едва ли не важнее - заинтересованности самих работников. Вживление коммунального чувства в личность и полная социальная защищенность ее - это и есть социализм. Человек не должен бояться ни за кусок хлеба, ни за свою судьбу.
Ну, а что со Сталиным? Если он, Ленин, выздоровеет, то Сталина придется перемещать, а если судьба распорядится по-другому, то Сталина переместят уже и без него. Крупская иногда мрачно шутит: "Если бы Сталин был на твоем месте, Володя, то ты уже сидел бы в тюрьме".
Они вспоминали, как впервые увидели за границей Сталина. Он тогда еще писал: "У нас тут появился один чудесный грузин".
История не сохранила, в какой точно момент Крупская вдруг сочла необходимым рассказать Ленину о своем, уже старом, разговоре в конце декабря прошлого года со Сталиным. Она привыкла всегда и всем делиться в своей духовной жизни с мужем. Не выдержало ли нагоревшее сердце столь долгого молчания, увидела ли она иллюзорные следы выздоровления, проговорилась ли, или, рассказывая, решила поддержать Ленина в уже сложившемся в нем твердом и неколебимом мнении? Но сначала состоялся другой разговор.
Это произошло, как я уже отметил, в самом конце декабря, уже после 25-го, когда сначала совещание с медиками, а потом и ЦК обязали Сталина отвечать за больничный режим Ленина. Ленин оказался в его удушающей власти. Как Сталин себе и представлял, все его, сталинское, искусство должно было быть направлено на то, чтобы Ленин тихо и спокойно умер, предоставив ему, Сталину, заниматься и необъятными похоронами, и его сочинениями, и его государственным наследством.
Пока пусть понемножку читает, пусть понемножку пишет, но никаких лишних сведений, никакой политической самодеятельности. Но в эту ситуацию полной изоляции Ленина вмешалась жена предсовнаркома Н. К. Крупская. Чувствуя, что дело идет к концу, Сталин и не счел необходимым сдерживаться перед будущей вдовой Ленина, Крупской, и нагрубил.
Крупская рассказала об этом мужу, но не сразу, спустя несколько недель. Если бы только она знала, к каким последствиям эта ее откровенность приведет…
После разговора с женой Ленин немедленно диктует Володичевой записку Сталину. Ее стиль и точная постановка слов - лучшее свидетельство состояния ленинского интеллекта, его полнейшей, сокрушительной ясности в это время.
"Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву… я же не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин. Копия - тт. Каменеву и Зиновьеву".
Он не приказывает отправить записку сразу, а говорит об этом лишь на следующий день, предварительно внимательно ее перечитав. О содержании записки знает Крупская и просит Володичеву записку не пересылать. Сталин - ему известно все, что происходит в доме Ленина, - уже знает ее содержание, и у него есть возможность подготовить "жест".
Стенографическими знаками Володичева в Дневнике дежурных секретарей фиксирует:
"Надежда Константиновна просила этого письма Сталину не пересылать, что и было сделано в течение 6-го, но 7-го я сказала, что должна исполнить распоряжение Владимира Ильича".
Записка запечатана в конверт, и Володичева, выполняя ленинское указание передать из рук в руки, бежит через необъятный кремлевский двор в Секретариат к Сталину. Тот в ее присутствии читает ленинское письмо.
Думаю, что декабрьский разговор с Крупской - это редчайший сталинский промах. Он уже давно ждет от нее и Старика ответного удара и обдумал свой защитный ход. За беллетристом я оставляю и знаменитую коварную сталинскую улыбку, и его характерный акцент, известный нам, скорее, от актера Геловани, нежели самого Сталина.