Вскоре у театра Гольдфадена появилось много конкурентов. Еврейские труппы возникали повсюду. Однако век их был недолог: в 1885 году они были запрещены. Гольдфаден уехал в Америку, остальные театры закрылись, и лишь немногие, уже называвшие себя еврейско-немецкими труппами, прозябали на окраине империи - в Польше и в Вильне. Только труппа Э. Каминской была исключением. В начале XX века она часто гастролировала в Петербурге.
Молодая идишистская театральная студия, возникшая в Петрограде, не столько следовала традициям старого странствующего еврейского театра, сколько полемизировала с ним. Разумеется, отдавали должное былым звездам, восхищались отдельными самородками, но сами мечтали о спектакле художественно-целостном, режиссерском. И уж никак не бытовом. В полемике, иногда в преувеличенном отрицании прошлого формировалась новая эстетика. Формировалась она и в соперничестве, в сложных взаимоотношениях с переехавшим в 1916 году из Польши в Москву профессиональным еврейским театром "Габима".
Возглавлявший "Габиму" актер Н. Л. Цемах был настолько восхищен и захвачен искусством Художественного театра, что отважился преобразовать свой театр в школу.
Спектакли были временно остановлены. Лекции читал сам К. С. Станиславский, он же направил в "Габиму" любимого своего ученика Е. Б. Вахтангова, который обучал актеров по системе Станиславского и готовил первый спектакль "Вечер студийных работ". "Габима" была чрезвычайно бедна - не было денег даже на декорации. Вахтангов устроил в студии вечер и пригласил на него меценатов, которые, однако, не спешили раскошеливаться. Тогда Евгений Вахтангов вместе с Михаилом Чеховым переоделись половыми и пустили шапку по кругу. Остроумие было оценено, деньги собраны, и в октябре 1918 года театр открылся в Москве.
Спектакли "Габимы" шли с возрастающим успехом, театр становился знаменитым; о нем писали, о нем говорили. Вахтангов, даже тяжелобольной, не прерывал связей с "Габимой". Незадолго до смерти он поставил здесь один из лучших своих спектаклей "Га-дибук", ставший заметным событием театральной жизни Москвы. Он был очень хорошо принят такими разными режиссерами, как Станиславский, Мейерхольд, Таиров. Восторженно о спектакле отозвались Горький и Шаляпин.
В глазах поклонников "Габимы" молодому Еврейскому камерному театру поначалу отводилась второстепенная роль. И не только поначалу - в 1924 году в журнале "Зритель" (№ 7) аноним, скрытый под инициалами М. 3., писал:
"- Скажите, какая разница между Студией "Габима" и Еврейским камерным?
- Такая же, как между Бяликом и Шолом-Алейхемом, как между Горьким и Зощенко. Первые - очень большие для всех, для всего мира, а вторые - маленькие и только для определенной народности, то есть, в сущности, для немногих.
- Значит, вы утверждаете "Габиму" и отрицаете Еврейский камерный?
- Отнюдь нет! Я очень люблю Бялика, но иногда я с удовольствием читаю и Шолом-Алейхема. Всему свое время.
- Но театр ведь не литература, а нечто совсем иное.
- Совершенно верно. Поэтому-то почти никому не известный древнееврейский язык "Габимы" может понять весь мир, а популярный, народный жаргон Еврейского камерного понятен для немногих.
- Вы уверены?
- Уверен. "Га-дибук" смотрится помимо текста, а "Гет" ощущается только через текст. "Вечный жид" может быть разыгран на малабском наречии, если только такое существует, а "Агенты" - только на жаргоне. В этом и вся разница…
…В сущности, в Еврейском камерном театре есть только один большой актер - это Михоэлс, но он не занят в "Гет"".
Итак, Бялик и Шолом-Алейхем, "Габима" и ГОСЕТ, иврит и идиш не могли ужиться в одном городе - в Москве 20-х годов. У "Габимы" появились лютые враги в лице конечно же евреев. Они агрессивно восставали против любой формы внедрения древнееврейского языка в жизнь. Считали это явление более контрреволюционным, чем банды белогвардейцев. На защиту "Габимы" встали представители истинной русской интеллигенции. Среди них - Горький, Станиславский, Шаляпин, Марджанов. Они отправили телеграмму Ленину, который поддержал "Габиму". Но воинствующие "антигабимовцы" не унимались. Делегация "Габимы" отважилась пойти на прием к наркомнацу Иосифу Виссарионовичу Сталину. На их ходатайстве он написал следующую резолюцию: "В отмену постановления Коллегии Наркомнаца от 31 июля 1920 года выражаю свое согласие на выдачу субсидии древнееврейскому театру "Габима". Народный комиссар по делам национальностей И. Сталин". Но еврейских "комиссаров" из Евсекции ни Ленин, ни Сталин не угомонили. "Мы считаем абсолютно недопустимым вмешательство в это дело товарища Сталина помимо Евсекции", - заявили они.
В декабре 1920 года "дело о "Габиме"" рассматривалось - не больше не меньше - на Пленуме ЦК РКП(б), который высказался в том же духе, что и наркомнац, однако и это не помогло.
"Адвокатские услуги", оказываемые "Габиме" Горьким, Станиславским, Шаляпиным, вмешательства Ленина, Каменева, Сталина не могли спасти этот блистательный театр. Видимо, даже в ту пору бюрократы, аппаратчики были могущественнее вождей. И если в начале 20-х годов "Габима" могла как-то продержаться на средства нэпманов (олигархов тогда еще не было), то, лишившись финансовой поддержки государства, театр был обречен.
Не надо думать, что борьба с "Габимой" шла впрок ГОСЕТу. И этому театру досталось не меньше, чем "Габиме". В 1922 году предстояла реформа системы театров Москвы - их было в ту пору больше ста. Согласно намечаемой реформе ГОСЕТ предполагалось перевести из-под "крылышка" Главполитпросвета в другое ведомство - Управление государственными академическими театрами. Финансирование в Главполитпросвете и Управлении театрами разительно отличалось, да и вопрос о закрытии театра в Управлении театрами решался куда проще и безапелляционнее, чем в Главполите. Словом, ничего хорошего ГОСЕТу, тогда еще Еврейскому камерному театру, аппаратные изменения не сулили. Тем более что среди заступников ГОСЕТа, в отличие от "Габимы", не было ни Ленина, ни Каменева, ни Мазе - тогда главного раввина России. В рядах "адвокатов" ГОСЕТа оказался Сталин - в ту пору министр по делам национальностей. Человек, в 1949 году уничтоживший ГОСЕТ, в 1922-м сыграл важную, если не решающую роль в его спасении. Среди недругов ГОСЕТа было немало евреев, в особенности - в Центральном комитете Евсекции, но здесь же, среди видных чиновников были и друзья, прежде всего - Мария Яковлевна Фрумкина, член ВКП(б) с 1897 года, с 1921-го заведующая Еврейской секцией Главполитпросвета. Вот отрывок из ее письма к И. В. Сталину: "История с Еврейским государственным камерным театром приобретает характер сказки про белого бычка, и я убедительно прошу простить меня за то, что я продолжаю беспокоить Вас ею.
т. Рыков не согласился с постановлением Малого Совнаркома (от 7/VII п. 16) о включении театра в число субсидируемых, приостановил исполнение и перенес дело в Большой Совнарком.
Я пыталась попасть на прием к т. Рыкову и представить ему свои объяснения. Но вчера потерпела неудачу, а сегодня его нет в Москве.
т. Сталин, поверьте, что только сознание партийного долга заставляет меня быть настойчивой. Я прошу Вас поговорить с т. Рыковым.
Люди беспартийные, но глубоко преданные делу и идущие с нами, исстрадались, изголодались, деморализованы. Они не могут понять, почему они не имеют права на то, что дается другим театрам такого же характера, которые высший художественный орган Республики в порядке очередности поставил ниже их. Они считают, что это только из-за еврейства".
Письмо, получившее поддержку Сталина и Куйбышева, не возымело действия: в июле того же года вопрос о Еврейском камерном театре рассматривался на заседании Большого Совнаркома под председательством А. И. Рыкова. Решение было положительным, но осталось только на бумаге. Как ни странно, среди тех, кто тормозил его, были в основном чиновники из Евсекции. Отстоять ГОСЕТ пытался Александр Иванович Чимеринский, секретарь ЦК Евсекции. В своем обращении в высшие инстанции он писал: "Кампания (против ЕКТ. - М. Г.) ведется из Наркомпроса…
Ведется исключительно против еврейского театра, единственного в РСФСР.
В годы голода и разрухи театр пользовался поддержкой государства.
Еврейский государственный театр стал могучим орудием нашей политической борьбы, завоевав себе почетное имя в международном театральном мире…
В борьбе с еврейской контрреволюцией и сионизмом в Польше и Америке театр служит лучшей иллюстрацией национальной политики по отношению к еврейским массам.
Кому-то нужно вырвать это орудие из наших рук".
В 1928 году, когда "Габима", вытесненная ГОСЕТом, была уже за пределами СССР, А. М. Эфрос писал о ней, как о явлении "паразитическом": ""Габима" жила чужим умом. Это было своего рода побочное дитя Станиславского от случайной еврейской матери". Мнение такого авторитетного искусствоведа, каким, несомненно, был Абрам Маркович Эфрос, нельзя считать абсолютным. Искренность, честность и выдающаяся роль А. М. Эфроса в создании ЕКТ не вызывают сомнений. Но прав был художник А. Г. Тышлер, написав в "Автобиографии": "Живой и сильно бодрствующий Эфрос принадлежит к природе тех "хирургов", которые вовсе не заинтересованы в том, чтобы "больной" ожил, а так, больше для собственного удовольствия, оперировал; и все видел в "профилях", а анфас ему, по-видимому, еще не под силу…"
Судьбы театров, как и судьбы людей, воистину неисповедимы: "Габима" жива до сих пор, находится в Израиле, в ней ставил спектакли Ю. П. Любимов, Л. И. Райхельгауз. В 1989 и 2001 годах театр побывал на гастролях в Москве, а ГОСЕТ трагически прекратил существование более полувека назад! Но это свершилось потом, а в начале 20-х годов спектакли ставила и "Габима".
ДВА ДЕМИУРГА
Петроградская студия называлась "Государственная еврейская школа сценического искусства". Руководить ею Комитет по делам национальностей поручил Алексею Михайловичу Грановскому. Вот копия документа, подтверждающая сей факт: "Дано сие тов. А. М. Азарху (по сцене Грановскому) в том, что он состоит заведующим театральной школы-студии при Еврейском отделе Комнаца СКСО. Отдел просит все учреждения, которых это касается, оказать всяческое содействие тов. Азарху в исполнении возложенных на него обязанностей". Грановский явился не только отцом-создателем ЕКТ - позже ГОСЕТа, но и режиссером-постановщиком лучших в его истории спектаклей, таких, как "Колдунья", "Ночь на старом рынке", "Путешествие Вениамина Третьего".
Грановский родился в том же году, что и Михоэлс, но ко времени создания ЕКТ был уже опытным театральным деятелем. Он вырос в богатой еврейской семье, окончил в 1911 году Школу сценического искусства в Петербурге, осуществил дипломные спектакли "Укрощение строптивой" и "Три сестры"; затем три года учился в Мюнхенской театральной академии, где был любимым учеником Макса Рейнхардта. И хотя Михаил Чехов считал, что у Рейнхардта не может быть учеников, так как он всегда полагался "на гений, на случайные вспышки интуиции", Грановскому все же удалось многому научиться у него и даже унаследовать (или позаимствовать) некоторые, свойственные немецкому мастеру, черты - любовь к масштабным массовым зрелищам, к манипулированию большими группами статистов, что он и продемонстрировал в своих самостоятельных постановках.
Свой первый спектакль Грановский поставил в 1914 году в Новом театре в Риге. Это был "Филипп II" Верхарна. Однако театральная работа была надолго прервана Первой мировой войной: Грановский с женой оказались за границей (в Скандинавии), и все их попытки вернуться в Россию ни к чему не приводили; лишь случайное знакомство жены Грановского А. В. Азарх с дочерью советского посла в Швеции В. В. Воровского и его вмешательство помогли им.
Незадолго до начала Первой мировой войны Грановские уехали из Санкт-Петербурга. А вскоре после ее окончания вернулись в тот же город, но назывался он уже Петроград. Они остановились у Макса Ратнера, витебчанина, земляка А. В. Азарх. В его доме в Петрограде бывали Маяковский, Ахматова, Гумилев, Мандельштам. Здесь же, на квартире Ратнера, проводились первые репетиции трагедии Софокла "Эдип-царь" с Юрьевым в главной роли. Грановский увлек актеров интересным профессиональным замыслом, расположил к себе Юрьева и, по существу, стал режиссером этого спектакля. Премьера с большим успехом прошла в здании Петроградского цирка Чинизелли.
Вдохновленный Грановский взялся за новую постановку - шекспировского "Макбета" с Юрьевым и Андреевой в главных ролях. Вот как вспоминает об этом спектакле в цирке Чинизелли Азарх-Грановская: "Он (Горький. - М. Г.) нашел, что трактовка "Макбета" очень своеобразная, свежая, и интересовался, откуда вот такая… "А у нас так не трактуют "Макбета". - "Ну, каждый режиссер трактует по-своему". - "Ну, а по-русски… - говорит, - это не совсем по-русски". - "Я же не русский, я ж еврей", - ответил Грановский. Горький рассмеялся и сказал: "Ну, вы так бы с самого начала и сказали. Теперь все ясно"".
Любопытен отзыв об этом спектакле Гумилева: "Да, у вас хорошо: есть черт, и есть Бог. А у них нет". - "У кого же - у них?" - "А вот у Юрьева и у Марии Федоровны. Леди есть. А леди Макбет нету. Это не относится к вам, у вас она есть", - сказал он Грановскому".
Спектакль был почти готов, когда Грановский получил предложение организовать в Петрограде еврейскую театральную студию с последующим преобразованием ее в театр. "В 1918 году заместитель наркома просвещения 3. Гринберг передал мне миссию организовать еврейскую театральную школу, - рассказывал он в интервью корреспонденту "Литературного листка" в Варшаве 27 апреля 1928 года. - В этом же году была открыта Государственная еврейская школа сценического искусства, насчитывавшая тогда немногим более 30 учеников".
Грановский с истовым увлечением взялся за дело. Ему нужны были "свои" актеры, и он надеялся воспитать их в студии. Целиком отдавшись новой работе, он едва довел до конца постановку "Макбета". Между тем именно в этом спектакле впервые вышел на сцену (вернее, на арену) в крошечной роли одного из убийц Банко Соломон Вовси.
Юрьев вспоминал, как однажды во время репетиции "Макбета" к нему подошел небольшого роста молодой человек и сказал, что хочет поступить на сцену. Неактерская внешность и ощутимый еврейский акцент показались Юрьеву серьезным препятствием, но что-то заинтересовало его в незнакомце, и он посоветовал ему обратиться к Грановскому, приступавшему в это время к созданию еврейской студии.
Сам Михоэлс рассказывал об этом иначе: "Возвращаясь из университета, где я учился, я встретил приятеля (кстати, впоследствии одного из актеров нашего театра), который сообщил мне, что открывается еврейская театральная школа. Я сразу понял значение этого события - театральной школы в истории еврейского театра не существовало…Узнав от приятеля о школе, я отправился туда и поступил.
В ответ на газетное объявление на стройку еврейского рабочего театра пришли представители трудовой интеллигенции: врач Абрагам, железнодорожный слесарь Штейман, студент ЛГУ Михоэлс, Карчмер, Ромм, Рогаллер, Эпштейн… С переездом театра в Москву к ним присоединились Зускин, Ротбаум, Гертнер, Шидло и др." (Красная газета. 1935. 1 мая).
Жюри проводило набор в Еврейскую театральную студию в здании, где прежде располагалось Министерство внутренних дел, в комнате, которая когда-то была кабинетом бывшего министра внутренних дел Столыпина. Михоэлс спел на этом экзамене песню "Дуду" Лейви-Ицхока из Бердичева и продекламировал на идиш свое любимое стихотворение "Последнее слово" Бялика. В исполнении песенки ощутим был уходящий мир прошлого: перед членами жюри как будто стоял пуримшпилер середины XIX века. Чтение же стихотворения, превратившееся в "спектакль одного актера", потрясло всех до глубины души. Об этом рассказала мне Э. Я. Карчмер, в будущем заслуженная артистка РСФСР, принятая в студию в тот день, что и Михоэлс. После чтения стихотворения Грановский сказал: "Отдохните немного, Вовси, и дайте нам прийти в себя…" Однако один из членов жюри заговорил о странном репертуаре кандидата в актеры: "Все, что вы показали нам, может быть, и неплохо, но речь идет о театре! Организуется первый в мире Государственный еврейский театр!" - "Это прекрасно! - ответил Михоэлс. - Наконец сбудется моя мечта". Посовещавшись, члены жюри вручили Вовси договор о принятии его в студию, который он тут же подписал.
Правда, есть и другое свидетельство. Из воспоминаний А. В. Азарх-Грановской: "Михоэлс пришел… усатый, с поднятым воротником, немножко ссутулившийся и вызвавший у меня крайнее удивление. Я думала: "Ну куда же ему идти в театр и зачем он сюда пришел?"…
Михоэлс читал стихотворение Бялика "Сохрани меня под крылышком" ("Приюти меня под крылышком". - М. Г.). Читал он его сначала на еврейском языке, а потом - на русском языке в переводе Жаботинского. Причем прочел великолепно, произвело очень сильное впечатление, его попросили что-нибудь из прозы. Он опять же читал куски из Бялика… Потом он спел песню по просьбе комиссии. Его необычайная музыкальность сразу была обнаружена. К нему обратился Унгерн (он был приглашен Грановским в качестве режиссера. - М. Г.) с вопросом: "А почему, собственно говоря, Вы пришли в театральное училище? Я вижу, что Вы в студенческой шапке появились, Вы - студент?" Он говорит: "Да, я на последнем курсе юридического факультета". - "А почему Вы так поздно приходите в театральное училище?" Тут он совершенно откровенно рассказал, что он пытался поступить к Таирову, но Таиров сказал: "Вы же умный человек, Вы юристом будете. Актером Вы никогда не будете, так что лучше и не пытайтесь". Он попытался еще у Сохновского. Сохновский дал такой же безнадежный приговор: "С Вашей внешностью сцена для Вас совершенно закрыта"".
Не знаю, уместно ли здесь напомнить: в самые трудные для Александра Яковлевича Таирова времена (в 1946 году закрыли созданный им Камерный театр) рядом с ним оставались немногие. Михоэлс был среди них.