В 50-е годы это была очень модная в СССР песня, записанная на грампластинки. Вся столичная молодежь была от нее без ума. Но я тогда работал в Петрозаводске и еще не слышал ее. Оттуда я писал письма и стихи Ирине, студентке МГУ, в которую был влюблен уже год. Как-то я приехал в отпуск в Москву, и мы пошли с ней гулять. Ирина поддразнивала меня, напевая мелодию "Беса мэ мучо".
- Что это такое?
- Как, ты не знаешь?! - задорно рассмеялась она. - Все знают, а ты не знаешь?!.
Я почувствовал себя безнадежным провинциалом, отсталым и забитым. Это не помешало мне через два года жениться на Ирине.
Гитарист подошел к нашему столику, встал возле Ирины и очень проникновенно запел песню нашей молодости. Ирина улыбалась, и я видел, как ей приятно слушать.
- Помнишь, как ты мне ее первый раз напевала?
- Конечно, помню.
- Знаешь, что я тогда должен был сказать тебе? Что я эту песню не знаю, но через много-много лет по моей просьбе ее будет петь тебе венесуэльский гитарист на острове Маргарита.
Есть песни, которые проходят через всю нашу жизнь, оставляя в нас глубокий след…
По утрам, пока еще не очень жарко, я ходил на берег лагуны и наблюдал, как рыбаки вытягивали сети. Иногда я даже помогал им. Пестрые тропические рыбы извивались, сверкая на ярком солнце. Рыбаки доставали рыб, показывали их мне и что-то весело объясняли на испанском. Я отвечал на непонятном им английском, и мы вместе смеялись. Пока вытаскивали сети, над нами кружили стаи чаек, пикируя и стараясь выхватить рыбу прямо из рук. Почти так же близко летали пеликаны, разевая громадные клювы. А вдали, растопырив крылья, сидели и смотрели в нашу сторону крупные птицы, похожие на грифов.
Молодые туристы вели бурную ночную жизнь в барах и ресторанах "Хилтона", а те, что постарше, до утра играли в казино. Но мы с Ириной не игроки - мы просто хорошо отдохнули.
Перелет в Каракас - всего около часа. Дорога в город идет все время вверх, мимо трущоб, теснящихся по склонам горы. Это неприятная и непременная интродукция к любой южноамериканской столице, как бы красива она не была.
Название страны означает "Маленькая Венеция": первые приплывшие сюда испанцы видели, что местные туземцы жили в домах на сваях над водой озера. От владычества испанцев Венесуэлу освободил в 1811 году легендарный Симон Боливар, офицер с европейским образованием. Он так популярен, что денежная единица Венесуэлы называется в его честь (в начале XIX века он был популярен и в Европе, главным образом благодаря фасону мужской шляпы, о которой Пушкин упоминает в "Евгении Онегине").
Каракас - город миллионеров, в нем живет больше богатых людей, чем в остальной Латинской Америке. Это потому, что в начале XX века в стране была открыта нефть. Она составляет 90 процентов экспорта страны (остальные 10 процентов - фрукты и цветы). Страна вообще намного богаче своих ближайших соседей, настолько, что в ней даже нет налоговой системы. Но распределение богатств такое, что из двадцати миллионов чуть ли не восемнадцать живут в нищете.
В громадном "Хилтоне", в центре Каракаса, в нашем номере нас ждала большая корзина тропических цветов, их прислал Мура. Вечером она приехала к нам. Интересно впервые встретить кузину, когда тебе уже за шестьдесят. Наша встреча была такая простая и естественная, будто мы знали друг друга всю жизнь. Зато когда мы вместе пришли в ресторан, головы всех венесуэльцов повернулись в ее сторону, люди указывали на нее. Нам с Ириной это было приятно.
Как моя родственница оказалась в Венесуэле, да еще стала знаменитой актрисой - это совершенно необыкновенная история. Ее отец, Мстислав Голяховский, двоюродный брат моей мамы, был полковником царской армии, в 1918 году он сбежал от революции в Сербию. Там собралась большая колония русских, и среди них несколько Голяховских. Они довольно хорошо вписались в ту жизнь, Мстислав стал успешным инженером. Уже пожилым человеком он женился на молодой русской беженке Наташе. Мура родилась в 1939 году. Во время войны Мстислав сражался с немцами на стороне сербов. И вот в 1945 году туда пришли союзники-победители - английская и советская армии. Победители делили между собой сферы влияния. Сталин заключил секретное соглашение с Черчиллем (которое стало известно лишь сорок лет спустя). По этому соглашению англичане выдавали советским агентам всех русских эмигрантов. И началась облава советских русских на царских русских - брат пошел на брата. Агенты КГБ арестовывали офицеров и их семьи, депортировали в Союз, и там они сразу же оказывались в лагерях ГУЛАГа. Нескольким моим родственникам удалось бежать из Европы в Америку и Австралию. Но Мстислава с семьей арестовали. Его сразу выслали в Россию, где он погиб. А Наташу с семилетней Мурой временно посадили в лагерь, бывший под контролем англичан. Оттуда их тоже должны были выслать в Россию. Порядки в том лагере были не слишком строгие. Наташа взяла дочку, пришла в кабинет к коменданту, встала у окна, подняла Муру на руки и сказала:
- Если вы сейчас же нас не выпустите, я на ваших глазах выброшусь с дочкой из окна!
Английский капитан все-таки был не советским агентом, а джентльменом. Он выписал Наташе с Мурой пропуск за территорию лагеря и сказал:
- Уходите немедленно, и чтобы я вас больше не видел.
Наташа хотела уехать в США, но пришлось бы слишком долго ждать визы. Оставаться в Европе она боялась. Так они очутились в Венесуэле, где, как ни странно, жило много русских - еще со времен революции и Гражданской войны. У Наташи был музыкальный талант, она подрабатывала пением. И Мура, глядя на нее, с детства мечтала стать актрисой. Но по-испански она говорила с сильным акцентом. В возрасте тринадцати лет ее отправили на два года в Мексику - учиться и заодно избавляться от акцента. Вернувшись, она стала выступать на разных сценических площадках, ездила с гастролями по всему континенту и завоевала славу, исполняя ведущие роли в классических и современных пьесах. Выступала и в Европе, как венесуэльская звезда. Но русский язык не забыла, говорила на нем очень мелодично и звучно.
Мура - красивая, талантливая, умная, знаменитая и богатая, но, увы, несчастливая в личной жизни: дважды выходила замуж и оба раза расходилась. Может, для актрисы это не так много, но больше замуж она никогда не вышла. От первого брака было у нее два взрослых сына, но отношения с ними тоже не сложились.
Мура показывала нам Каракас и красивые пригородные места, угощала национальными блюдами и редкими тропическими фруктами. Прямо напротив "Хилтона" - огромный Ботанический сад. Никогда до этого мы не видели многих из растущих там деревьев, кустов и цветов, не знали о существовании такой красоты.
Каким контрастом с ней стала прогулка по главной магистрали Каракаса с бульваром посредине. Улица застроена малопривлекательными домами с небольшими магазинами и лавками в первых этажах. Повсюду бойкая торговля дешевыми товарами. На протяжении трех-четырех километров мы не встретили ни одного интеллигентного лица, ни одного прилично одетого человека. Это было очень странно, потому что в Нью-Йорке мы привыкли видеть на улицах смесь людей самых разных сословий и достатка.
Зато в боковых улочках, почти безлюдных, за высокими заборами виднелись красивые особняки, утопающие в зелени. У ворот каждого дежурила вооруженная охрана. Удивленные, мы спросили Муру о причине такого контраста. Она воскликнула:
- Так у нас приличные люди по улицам не ходят, мы все ездим на машинах.
С той встречи началась у нас с Мурой дружба; много раз потом она бывала у нас в Нью-Йорке.
В назначенный день и час хирург-полковник приехал за нами на машине с военным эскортом. Политическая обстановка в стране всегда напряженная, и армия доминирует во всех сферах жизни. Госпиталь, в котором я должен был выступить, - комплекс из нескольких больших зданий, полупустых. Оборудование скромное. В Венесуэле около 50 000 докторов, но медицина там на значительно более низком уровне, чем в Соединенных Штатах. Большинство докторов по-английски не говорили, в Америке не были, так что мою лекцию переводили на испанский. Я рассказал им для начала о России, о которой они почти ничего не знали, и про Илизарова, о котором они кое-что слышали от кубинских, чилийских и бразильских коллег.
Отдых в Карибском море нам понравился, и на следующий год мы решили полететь на Арубу. Это один из трех маленьких островов вулканического происхождения - Аруба, Бонео и Кюрасао. Остров был открыт испанцами в 1499 году, но захвачен голландцами в 1634 году и с тех пор считался территорией Голландии. В 1986 году Аруба получила независимость, что звучит несколько забавно при населении в шестьдесят две тысячи человек. Они, конечно, не могут себя сами содержать, поэтому экономически и культурно остаются под крылом Голландии. Влияние голландцев сказывается на всем: язык голландский, законы голландские, за образованием едут в Голландию.
Основную статью дохода острова составляет туризм. Отелей там действительно много. Но во время войны США построили на Арубе нефтеочистительный завод, где работали американцы. Нефть доставляли из Венесуэлы, на Арубе ее перегоняли и заливали в танкеры. Положение страны было опасным: Карибское море кишело немецкими субмаринами. В 1985 году завод закрыли, американцы уехали, и поселок нефтяников остался заброшенным.
На Арубе никогда не бывает разрушительных тайфунов, характерных для Карибского моря, - остров расположен вне их зоны. Правда, на одной его стороне постоянно дуют сильные ветры. Там в изобилии плавают акулы и растут уникальные деревья диви-диви, невысокие и согнутые ветрами пополам. Отели и пляжи находятся на другой стороне острова, где нет ни ветров, ни акул. Многие американцы построили там так называемые "Time-sharing apartments" - дома из нескольких квартир, где можно проводить отпуск, а все остальное время сдавать. Аруба привлекает туристов высоким классом обслуживания и полным отсутствием преступности. В этом также сказывается многовековое влияние Голландии. Все товары прибывают из Голландии, только фрукты и овощи привозят на лодках из Венесуэлы. Расстояние до нее всего 32 километра, а разница в уровне жизни и культуре - несколько веков.
Там жил мой знакомый хирург, который совершенствовался в нашем госпитале. Узнав, что я собираюсь приехать, он пригласил меня сделать первую на острове илизаровскую операцию и прочитать лекцию сотрудникам госпиталя.
Мы с Ириной купались, загорали и осматривали остров. Но одновременно я готовился к операции. Моим пациентом был мальчик двенадцати лет с укорочением одной ноги. Четырехэтажный госпиталь был прекрасно оборудован - просто небо и земля по сравнению с госпиталем в Каракасе. Весь штат обучался в Голландии, по-английски многие говорили даже лучше меня. Я ожидал, что может не найтись всех нужных мне инструментов, но, к моему изумлению, там оказался полный набор для илизаровской операции.
- Откуда у вас эти инструменты?
- Узнав о вашем приезде, мы заказали их в Голландии.
Много раз я наблюдал хирургов-визитеров, и самому приходилось бывать приглашенным хирургом в разных странах - в Германии, Италии, Гватемале, Панаме, Индии. Оперировать в чужом месте всегда более ответственно. В операционной своего госпиталя все друг к другу привыкли, ты знаешь всех, и все знают, чего от тебя ожидать. В чужом госпитале, особенно в другой стране, хирургу надо не только сделать операцию, но и суметь произвести впечатление - он просвечивается, как рентгеном, многими парами глаз. По-человечески легко поддаться искушению "показать себя". Некоторые визитеры напускают на себя слишком большую важности, другие, наоборот, чрезмерно много шутят. Лучше всего - не напускать на себя важность, избегать красивых фальшивых жестов и не говорить лишних слов. Нет ничего правильнее, чем держать себя просто, быть естественным. А в непривычной обстановке быть естественным как раз трудней всего. Я бы сравнил хирурга-визитера с дирижером, приглашенным дирижировать чужим оркестром в чужой стране: ему тоже нужно с одной-двух репетиций отыграть концерт так, чтобы остались довольны и музыканты, и публика. Но музыканты хотя бы играют по нотам, и дирижер имеет репетиции, а у хирурга нет ни того, ни другого.
Должен признаться, что я очень люблю Голландию. Мы были там два раза, объездили всю страну и сразу в нее влюбились. Видя на Арубе высокий стандарт голландской культуры и поведения, я стремился провести операцию на самом высоком уровне. Кажется, мне это удалось. Когда я вышел из операционной, мне аплодировали. Потом в своем кабинете хирург вручил мне конверт с тысячей долларов:
- Я знаю, что в Америке вы получили бы гораздо больше, но примите это от нас в знак благодарности за обучение.
Вежливо и корректно - ничего не скажешь!
Он пригласил нас с Ириной вечером в ресторан. Перед входом стоял огромный темнокожий швейцар в белом форменном костюме. Широко улыбаясь, он величественным жестом открыл пред нами дверь. Зал ресторана был роскошно обставлен и убран цветами. Кроме нас и хирурга с женой-голландкой в компанию входили анестезиолог с мужем судьей, оба голландцы (жили они там уже тридцать лет), и операционная сестра с мужем, смуглые местные уроженцы. Вина и блюда - самые изысканные: нам подали черепаховый суп и жаркое из хвостов кенгуру, доставленных на самолете из Австралии. За обедом выяснилось, что анестезиолог от нечего делать самостоятельно выучила пять языков и теперь изучает русский. Подивившись, я признался, что люблю Голландию и считаю голландцев едва ли не самой лучшей нацией в мире.
- Да? Интересно, почему?
- Общаясь с голландцами, когда мы там были, я видел, какие они все спокойные, справедливые и работящие. Мне запомнилась их пословица: "Бог создал землю, но Голландию сделали голландцы". И это верно: ведь они своими руками отвоевали свою небольшую страну у моря. И теперь на Арубе я увидел то же самое и убедился, какое благотворное влияние оказала Голландия на ваш остров.
Второе профессорство
Наполеон говорил, что судьба - слово, не имеющее определенного значения, поэтому оно так утешительно. Я не верю в судьбу, не подвержен мистицизму и никогда не прислушивался к предсказаниям гадалок. Но однажды в юности, когда я был школьником, знакомая молодая гадалка-любительница взглянула на мою ладонь и воскликнула:
- О, у тебя очень интересная и необыкновенная линия жизни!
- Чем она необыкновенная?
- Да, да, смотри - у тебя двойная линия. Ты проживешь две жизни.
Я фыркнул:
- Какая чушь! Что значит - две жизни?
- Ну, я не знаю, это просто написано на твоей ладони. Может, за свою жизнь ты сумеешь все прожить два раза.
Почти пятьдесят лет я об этом не думал, но, вернувшись с Арубы, вдруг вспомнил. Когда рано утром я пришел в кабинет, то увидел на столе поверх разобранной Изабеллой почты письмо от президента Нью-Йоркского университета: он поздравлял меня со званием профессора ортопедической хирургии.
Я перечитывал письмо и думал: ровно двадцать лет назад, в 1972 году, я получил звание профессора в Москве. Это было через двадцать лет после окончания института. И вот прошел новый двадцатилетний цикл, и я опять стал профессором.
Вот ведь какая судьба - и как сбылось предсказание гадалки! Когда живешь в другой стране, особенно в такой, как Америка, прошлые заслуги не учитываются - всего надо достигать снова. И вот получилось, что второй раз в жизни я прошел полный докторский путь и снова стал профессором, добился самого высокого признания в своей специальности. Я не знал в Нью-Йорке никого из русских хирургов-иммигрантов, кто удостоился бы такой чести.
Когда пришла Изабелла, я уже был в операционной. Но позднее в тот день я принес в кабинет Виктора бутылку шампанского, позвал туда ее, Леню Селю, Мошела, Питера Фераро и еще нескольких близких сотрудников. Виктор мастерски открыл бутылку и сказал тост. В Америке не говорят пышные тосты, а только адресуют бокал вина тому, за кого поднимают. Такой "американский тост" возгласил и он:
- За Владимира!
Когда все выпили и уже разговорились, он добавил:
- Владимир заслужил эту честь. Он был русский профессор, а теперь еще и американский, причем в нашем госпитале - всего второй профессор Нью-Йоркского университета после меня.
- Знаешь, Виктор, что я подумал? - когда я уезжал из России, мои друзья спрашивали меня - надеюсь ли я опять стать профессором в Америке? Я даже удивлялся их вопросу, такая идея казалась мне абсолютно абсурдной.
- Почему? Тебе на роду было написано быть профессором, где бы ты ни жил.
Я подумал, что это моя мама предсказала мне такую судьбу - тогда, в Казани.
В Америке для получения профессорского титула нужны три рекомендации авторитетных ученых. Одну рекомендацию прислал по возвращении в Москву Илизаров. Я был очень тронут этим актом дружбы. Хотя Гавриил всегда был скуп на похвалы, но в том письме он меня даже перехвалил. Илизаровская рекомендация ценилась высоко, но были нужны еще две. Вторую дал мне профессор Колумбийского университета Майкл Розен, третью - профессор Городского Университета Нью-Йорка Роберт Лернер, мой бывший шеф.
Дома с нетерпением ждали меня Ирина и мама. Ирина была польщена во второй раз в жизни стать профессоршей, но еще больше радовалась моя мама:
- Володенька, сыночек мой! Как я счастлива! Ведь когда я первый раз вынесла тебя на улицу и пришла с тобой в Казанский университет…
Далее последовала в сотый раз история о том, как она тогда сказала мне, семи дней от роду, что, когда я вырасту, должен стать ученым. Мы терпеливо дослушали историю до конца, после чего мама всплакнула:
- Жалко, папы нет с нами, как бы он радовался…
На моем положении в госпитале новое звание никак не сказалось. В Америке за это денег не платят (в отличие от России) и повышений не дают, это просто почетное звание. Даже не все из наших докторов знали, что я теперь профессор. Но кое-кто из молодых резидентов, с которыми я был, что называется, на дружеской ноге, шумно встречали меня в операционных и шутливо кланялись в коридорах:
- Эй, профессор, поздравляем!..
Через несколько дней, когда я делал обход больных в палатах, услышал по бипперу вызов оператора госпиталя:
- Доктор Владимир, позвоните доктору Френкелю.
Я набрал его номер:
- Виктор, я слушаю.
- Старик скончался…
Я не сразу понял, что он говорит об Илизарове.
- Как, когда?
- Только что звонили из Кургана. Вчера ночью, у себя дома.
Как я потом узнал, Илизаров приехал из Москвы в Курган один, без жены. Целый день пробыл в институте, поздно вечером вернулся в пустую квартиру (вещи они уже перевезли в Москву). Почувствовал себя плохо, позвонил анестезиологу, с которой проработал много лет. Она жила в том же институтском доме, прибежала быстро. Дверь в квартиру была открыта, очевидно, это было его последнее усилие. Он сидел на стуле посреди комнаты… уже мертвый.