* * *
Ну, а у меня был дед...
С дедом было весело, интересно. Пока он не пьяный. А потом дед умер.
И стало совсем уже нечего есть. Мы с бабушкой ходили в церковь и молились Николаю Угоднику. А когда бабушка меня окрестила, то меня назвали не Лёнькой, а Алексеем.
Алексей - значит божий человек Батюшка так сказал.
Потом бабушка стала печь шанежки. Так вот к нам иногда - только очень уж редко - попадали шанежки.
Больше всего мне нравились с картошкой.
Только шанежки - это не очень. Хлеба в них мало и очень уж вкусные: только возьмёшь в рот, - тут же и проглотил. Хлеб всё-таки лучше.
Хлеб в рот положишь - и можно долго сосать... Как конфету.
Конфеты - это было до войны.
Сейчас конфет нету.
Потому что нет денег.
Когда мы приехали в Чулым, конфеты ещё были в магазине, потом их не стало.
Война.
Вон на клубе написано: "Всё для фронта, всё для победы!".
Наверное, конфеты на фронт отвезли...
* * *
Мясо уже сварилось. В кастрюле было много волос от ноги. Волосы я собрал и выкинул в печку. Запахло палёным.
А на ноге волосы ещё остались.
И всё равно мясо такое вкусное! Только несолёное. Мясом я кормил и брата. Он ещё жевать не может.
Я сам ему жевал и кормил его. Я кормил его до тех пор, пока он не стал то мясо изо рта языком выталкивать, а потом заревел. Плохо, конечно, без соли.
Очень уж дорогая соль. Да ещё волосы. И всё-таки какое это счастье - я наелся мяса за всю войну! Большего счастья я не знал. Хотя нет. Ещё мне раз за войну повезло здорово, когда дядя Гриша из Берлина вернулся. Это уже когда война закончилась.
Шуму тогда было! Ещё ночью все стали бегать, кричать, стрелять! Я тогда испугался. Оказывается, стреляли потому, что кончилась война. Все тогда на улице обнимались, целовались, плакали. А потом приехал дядя Гриша. Он прошёл всю войну и остался живым. Даже ранило его всего только два раза.
Он приехал в длинной шинели и блестящих сапогах. И привёз вещмешок.
Вещмешок, правда, был совсем маленький - ну, там, бабушке и маме по платочку, да вот Юльке - это тётке моей - платье красивое. Она в нём в клуб пошла, - так все прямо там ахали, а потом кто-то сказал, что это не платье, а ночная рубашка. Мол, в таких немки с немцами спать ложатся. Юлька потом долго плакала, ей больше нечего было надевать, чтобы на танцы ходить в клуб. А тогда в клубе уже стали делать танцы, потому что война закончилась, и её подруги стали ходить на танцы, чтобы познакомиться с фронтовиком.
Фронтовиков было мало, потому что всех побили на фронте, а девчат много, и все хотели, чтобы познакомиться. Мы тоже бегали на танцы. В клуб нас не пускали, потому что мы босиком, а там маленькая комната, все обутые, ноги обтопчут, так мы смотрели в окна. Интересно там: по стенам поставлены лавки, на лавках все сидят и щёлкают семечки, все такие нарядные, в платочках, а у фронтовиков на гимнастёрках медали и даже ордена. И красивые планки слева на груди - это за ранения. Особенно красивые были за тяжёлые ранения. Когда на табуретку ставили патефон и заводили пластинку - все начинали танцевать. Девчат было много, фронтовиков - мало, девчата сидели на лавках, щёлкали семечки, как будто и не хотели танцевать, а фронтовики курили махорку и приглашали девчат. Те сразу шли танцевать с фронтовиками, а кому фронтовиков не досталось, - те приглашали сами подружка подружку, это называлось танцевать "шерочка с машерочкой". Потом танцы заканчивались, и все по парам расходились гулять к речке. А те, кому фронтовика не досталось, - те ходили сами, пели песни и плакали. Чего было плакать, когда натанцевались столько? Когда дядя Гриша приехал - весь Чулым сбежался ко двору. Все расспрашивали дядю Гришу, кого он видел на фронте, и если кого он видел - так все радовались, а если кого не видел - так плакали и уходили.
Ну, так вот: когда дядя Гриша выложил всё из мешка своего, с бабушкой водки напился и спать лёг. А я стал разглядывать, что он привёз из Германии. И увидел на окне такой красивенький брусочек - он в блестящую бумагу завёрнутый, и что-то там не по-нашему написано.
Понюхал - пахнет вкусно.
Развернул - а там такая розовая конфета! Я вообще за всю войну ни одной конфеты не попробовал и уже и забыл, какие они бывают. Откусил кусочек - вкусно! Ну, конечно, всё есть не стал - надо ведь и дяде Грише оставить - только пока тот спал, я незаметно, по кусочку, по кусочку, и сам не заметил, как всё съел. Стало страшно: ну, как дядя Гриша хватится! В общем, когда он проснулся, - я сам ему рассказал, что нечаянно съел всю конфету. Дядя Гриша тогда рассказал об этом бабушке и маме, потому что это была не конфета, а такой брусок, об который немцы трут свою зубную щётку, когда чистят зубы. Тогда он взял меня за руку и повёл на Майскую площадь. Там был ларёк, в котором уже стали продавать длинные витые, варёные из сахара и завёрнутые в хрустящую бумагу конфеты. Дядя Гриша купил мне эту конфету! Такого счастья у меня не было за всю войну!.. Я её сразу всю и съел, сам даже не заметил как. Сладкая, вкуснее сахара! Это была моя единственная за всю войну конфета.
* * *
Итак, война закончилась.
В Чулым, где мы были в эвакуации, приехал за нами отец.
Всю войну мы не знали, где он. Мы только знали, что он жив, потому что получали аттестат. По аттестату мы получали 1200 рублей в месяц, а буханка хлеба стоила 100 рублей. Такой вот аттестат.
Если бы бабушка не торговала шанежками - мы, наверное, померли бы давно, потому что кушать было совсем нечего.
Зато орденов и медалей было у отца! Жаль только, мотоцикл ему не отдали. Мы перед войной жили в Хабаровске на Большом аэродроме, и у отца тогда был мотоцикл с коляской. Когда началась война, нас эвакуировали в Сибирь.
Приехали к дому машины, всех собрали и сказали, что из-за войны все семьи военных эвакуируют. На сборы дали один час времени. С собой можно было взять только балетку, потому что в грузовике места не было. Нас повезли на Амур. А отец остался. Тогда у него забрали мотоцикл и дали справку, что мотоцикл мобилизован и после войны его нам вернут.
Не вернули. Потому что он ту справку потерял за время войны. Да и ладно, главное, что живой остался.
* * *
Отец получил назначение опять в Хабаровск. Только уже не в сам город Хабаровск, а на полевой аэродром. Так мы тогда и жили: Переяславка, Матвеевка, Николаевка. Это всё - полевые аэродромы.
Особенно мне запомнилась Переяславка.
До школы надо было идти 6 километров, в соседнюю деревню. Мы выходили рано. Собирались все пацаны, и в школу. Плохо только когда грязь была. Потом нас уже стали возить на машине. Только когда грязь - мы всё равно пешком ходили, через лес.
А ещё запомнилась мне наша землянка.
Мы там все там жили в землянках.
В нашей землянке была вода. На полу лежали кирпичи, на них - доски. Мы ходили по доскам. Когда шёл дождь, вода поднималась - приходилось с кровати вставать прямо в воду. Мама тогда грела на печке кирпичи и бросала их в воду. Вода становилась тёплой, и не так противно было в неё вставать. Потом мы переехали в другую землянку, которая мне запомнилась тем, что над столом на стене была прибита газета, на которой было написано "Парторганизация полка - опора командира", и я каждый раз, когда ел или уроки делал, всё читал эту надпись. Так она мне на всю жизнь и запомнилась.
* * *
Летать я начал рано - в 14 лет.
Мы тогда жили на полевом аэродроме под Хабаровском, где служил мой отец - тоже лётчик, только не истребитель. В то время он был начальником штаба полка и по делам службы часто летал куда-то на самолёте связи У-2.
Я в свободное от школы время пропадал на аэродроме. Вся техмоща и все пилоты были моими друзьями. Мне доверялись инструменты, тележка с воздушным баллоном, заправочный шланг и без ограничений - ветошь. Ветошью мне разрешалось тереть всё, что хотелось. Вполне естественно, я уже знал, что такое магнето и сколько можно спрятать яблок в гаргрот, почему стопорится ручка и что такое триммер...
Частенько меня прятали в задней кабине на облёте самолёта после регламентных работ, иногда даже прихватывали и на тренировочных полётах...
Не знаю, знал ли отец о том, что я подлётываю, но с аэродрома меня не гнали.
На всю жизнь мне врезался в память мой первый полёт.
Был яркий весенний день. Кое-где уже появилась зелёная травка, лётное поле будто манило: разбегайся, прыгай, лети! Я, как всегда, торчал на аэродроме. Мой друг - техник У-2 - стал расчехлять самолёт и готовить его в полёт. Я кинулся ему помогать, полез к мотору развязывать шнуровку чехлов, а сам всё выспрашиваю, кто полетит и куда. Выяснилось, что полетит дядя Володя на облёт после стоянки. Как всегда, я стал просить друга, чтобы он попросил лётчика взять меня с собой. Техник ничего не сказал, но как-то странно посмотрел на мешок с песком, который привязывается на заднее сиденье при одиночном полёте без пассажира или инструктора для центровки. Я перехватил его взгляд и, сразу сообразив, кинулся навстречу шагающему к самолёту здоровому дяде Володе: "Дядечка Вовочка, миленький, возьми меня с собой, ну, пожалуйста, я буду сидеть тихо и никому не скажу, ну, возьми, миленький, ну, дядя Вовочка, ну, чего ты будешь опять катать мешок, а меня даже не нужно поднимать в кабину - я сам залезу, ну, дядечка Вовочка, ну, покатай!.." Наверное, у меня было такое выражение лица, что дядя Вова вопросительно поглядел на техника.
Тот посмотрел на мешок, на меня... И вот я уже в кабине! Техник ещё раз внимательно проверил мою привязку, десятый раз повторил, что ничего руками не трогать, и спрыгнул с крыла. "чух! Чух!" - выплюнул мотор и вдруг замолотил, загремел, затрясся. Мимо меня по борту скользнули два голубых облачка дыма и улетели к хвосту самолёта. Сквозь козырёк было видно, как пилот подал знак убрать колодки. Самолёт затрещал ещё сильнее и покатился к старту. Я, как было договорено, съехал пониже на сиденье и спрятался - благо это для меня никакого труда не составило. Снаружи казалось, что в самолёте только один человек.
Мотор заорал, самолёт затрясся ещё сильнее, и вдруг нечистая сила потянула меня назад. Я ухватился за поручень и стал потихоньку подтягиваться на сиденье так, чтобы увидеть, что за бортом. За бортом уже всё мелькало и сливалось, самолёт подпрыгивал, стукался о землю и снова прыгал... И вдруг самолёт подпрыгнул и уже не упал на землю. Я выглянул за борт вниз. Земля быстро удалялась, как-то сжималось то пятно, на которое я смотрел, вот уже травинки не различишь, они слились как-то в сплошной зелёный цвет и между этим зелёным появляются чёрные пятна залысин, и всё это уменьшается и улетает от самолёта вниз... Вот уже и старт позади. Какой он маленький! А возле "Т" козявочкой ползёт финишёр...
Боже мой, какой он маленький! И как интересно двигаются его ножки! А ведь на старте он большой и вредный, и ракетница у него с настоящими ракетами, а сколько раз он меня гонял с аэродрома! А вон и наш городок. Вон штаб, вон батальон.
Топливозаправщики какие маленькие! Ползают как жуки. А вон и наша землянка.
Интересно, что было бы, если бы мать сейчас увидела меня? Всё такое маленькое! Наверное, и матери уже не видно. Во здорово! Наша речка, как ручеёк! А ведь сколько плыть надо, чтобы её переплыть...
Земля вдруг поехала вбок, горизонт наклонился.
Сердце от страха забилось сильно, мурашки поползли по спине. Я судорожно сжал подлокотник, поглядел вперёд на лётчика. Ничего вроде. Головой крутит, что-то высматривает. Резинка от очков трепыхается на ветре.
А у меня в кабине ветра нет. Вроде всё нормально. Не падаем. Самолёт снова выпрямился, земля стала на своё место. А вот и наш лес. Это же надо! Как зайдёшь в него - так можно целый день идти, а он всё не кончается. А на самом деле и не такой уж большой.
Интересно как смотреть на всё сверху! Так, наверное, бог смотрит на землю и всё видит. Я теперь - как бог! Хорошо-то как! Вот если бы всё время так!..
Вдруг всё куда-то поехало, повалилось, стало падать. Страх сжал горло, противное чувство тошноты поползло от живота вверх.
Боже мой, что это?! Лямки плечевых ремней вдруг стали подниматься с моих плеч и стали горизонтально! Потом вдруг как будто кто-то громадный стукнул меня снизу в сиденье, и я вдруг стал тяжёлым, очень тяжёлым! Голова мотнулась сама по себе. Затошнило ещё сильнее. Бросило ещё раз. Я глянул вниз. Боже мой, как долго падать!! В зеркальце увидел глаза дяди Володи. Он улыбался. Значит, ещё не падаем. Захотелось скорее на аэродром, домой, к маме. Бросило ещё раз. Господи, да неужели это никогда не закончится? Какого чёрта попёрся я на аэродром, полез в самолёт? Больше никогда не полечу. Только бы на землю вернуться... А вдруг упадём? Что будет твориться в гарнизоне! Гроб мой, наверное, поставят в клубе. Ну, так же, как тогда, когда хоронили экипаж с Дугласа, что разбился ночью. Оркестр опять играть будет. Капельмейстер, дядя Гена, в белых перчатках. Папа его почемуто называет "капельдудкин". И пацаны все соберутся. И Валька. Интересно, будет она в этот раз опять задаваться? Нет, наверное, будет плакать. Скажет "Бедный Лёшенька, зачем я тебе по морде дала, когда на русском дёрнул меня за косу? Можешь теперь дёргать сколько влезет - я ничего не скажу, а буду только улыбаться... "А я буду лежать себе в гробу и на неё никакого внимания - реви, хоть заревись! Нечего в морду при всех! Вот если бы она знала сейчас, что я лётчик!..
Земля опять поехала вбок. Уже не страшно. Можно смотреть прямо вниз. Интересно, какие деревья сверху. Как пики. И между деревьями видно. Конечно, не упаду, но всё-таки страшновато. Непривычно как-то. Высоко и пусто. Нет, всё-таки скорее бы на землю. А вот и аэродром. Далеко как-то он. Вон и старт. На белом посадочном "Т" финишёр. Только далеко он и уже сбоку как-то. Самолёт ещё раз повернул теперь уже на финишёра. Финишёр стал приближаться. Вот он, слева от головы дяди Володи. Поднял белый флажок. Значит, посадка разрешена. Быстро как приближается финишёр. Быстрее, ещё быстрее! Земля вдруг стала наплывать на самолёт, появилось пятно, вокруг которого земля как будто расходилась. Лётчики рассказывали, что это точка выравнивания и что она должна быть возле первого ограничителя - тогда сядешь возле "Т". Быстро набегает земля. Вот самолёт вдруг задрался и пошёл теперь уже пузом к земле. Удар! И самолёт запрыгал по земле, потом уже просто покатился. Медленнее, ещё медленнее. Финишёр остался где-то позади. Всё! Самолёт остановился. Затрещал мотор и самолёт порулил на стоянку. Все мои страхи прошли. Только бы не показать, как было страшно! Только бы никто не узнал, а то снова тогда уже не слетать! Всё.
Зарулили. На крыло взбирается мой дружок. Он смотрит на меня и смеётся.
Двигатель выключен. Тишина какая! Слышно, как поёт жаворонок. Или это у меня в ушах ещё свистит? Голова тяжёлая, но хочется прыгать и орать. Ура! Я летал! Я лётчик! Технарь вытаскивает меня из кабины, чтобы никто не увидел что пацан летал. Вылезает и дядя Володя. Я стою перед ним на ногах. Хочется сесть на землю, но я вида не показываю. Видимо очень счастливой была моя зелёная от пережитого полёта морда, потому что и лётчик, и техник долго смеялись, глядя на меня, и поздравляли с крещением.
Потом уже, спустя несколько месяцев, когда я уже сам мог взлетать на У-2, который был не так строг по сравнению с УТ-2 и многое прощал, мой крестник - лётчик самолёта связи, Владимир Васильевич Березин, рассказывая о том первом полёте моему отцу, сказал: "Готовьте сына в авиацию.
Летать будет..." Тогда же я ушёл с аэродрома, забрался в какую-то канаву и долго валялся там, обдумывая свершившееся. Много раз пришлось мне взлетать, в разных местах, на разных самолётах, но того первого полёта на простейшем самолётике, слепленном из фанеры и перкаля, не оборудованном не только фонарём, но даже аккумулятором и тормозами, я не забуду, наверное, до конца дней своих. Мне пришлось полетать на разных типах поршневых и реактивных самолётов, летал даже на тяжёлых транспортных самолётах и бомбардировщиках, в которых тот самолётик можно было заталкивать по несколько штук, бывал на такой высоте, где видно сразу и звёзды и солнце, но на всю жизнь я остался признателен тем маленьким, лёгким и даже способным на что-то самолётикам и планёрам, что показали мне настоящее, земное небо. Мне жаль современных пилотов шикарных самолётов, которых нынешняя, слишком уж рациональная действительность обделила романтикой открытой кабины, чувства настоящего, почти птичьего полёта, когда нюхаешь воздух не из кондиционера или кислородной маски, а пьёшь его вёдрами - того самого, горного, который пить и не напиться во веки веков.
Я благодарен жизни за то, что она мне это подарила. Я зову тебя, молодой: прежде чем стать крутым пилотом - понюхай сначала воздуха, сооруди себе из тряпочек и щепочек аппарат тяжелее воздуха, да без мотора, попрыгай с ним с какого-нить бугорка, почувствуй себя хоть раз птицей! Ты увидишь, как прекрасна жизнь, как мелка и тщетна наша земная суета сует, как черны зло, зависть, обман и как светлы Добро, Воздух, Жизнь! Светлого тебе пути!