Наутро мы распрощались с девчатами. Оставаться в общежитии ещё и испытывать судьбу было не безопасно. Не для нас, а для них.
Наша предусмотрительность была вознаграждена: мы неоднократно ездили уже известным маршрутом, очень подружились, а один даже и жену себе выбрал там. Жили они, правда, недолго. Для меня же это было просто развлечением, интересным времяпрепровождением, и, хотя со мной были девочки ослепительные, жену я среди них не выбрал. И не выбрал бы.
Позже, уже на Сахалине, в затрапезном гарнизоне, где хлеб был в большем дефиците, чем красная икра, у меня сложился стих:
КОГДА ПОГОНЫ ЗОЛОТЫЕ СТАНОВЯТСЯ ЗЕЛЁНЫМИ
Девице нужен непременно
Погон блестящий, золотой,
Девицей ультрасовременной
Увлекся летчик молодой.
Звенел хрусталь, гремели тосты,
А холостежь застольная
Была в невесту очень просто
Без памяти влюбленною...
И потянулись дни простые
Устало - запыленные:
В шкафу погоны золотые,
А на плечах - зеленые,
И не проводится парадов
В далеком гарнизоне,
И мужу не дают наград,
И все вообще зеленое,
А нужно просто за водой
С ведром ходить на речку,
И делать все самой, самой,
А тут еще вот печка...
И, наконец, в ночной тиши
Бессонной, настороженной,
Сказала: "В этой вот глуши
Жить просто невозможно..."
Вещички наскоро собрав,
В глаза смотреть не смела,
И утром, слова не сказав,
В Европу улетела...
И долго он смотрел ей вслед.
Он с ней был! В самолете!..
Вы не поймете это.
Нет, девица,
Не поймете!
Манит Вас золото погон,
О летчиках мечтаете,
А вышел трудный перегон -
Вы к маме удираете.
Страшат Вас будни боевые
И дали гарнизонные
Когда погоны золотые
Становятся зелеными...
Гарнизонные дали...
Далёкий гарнизон - это великое испытание, и испытание в первую очередь для семьи. Тяжкое испытание на прочность. Особенно для семьи лётчика. Сколько мне пришлось повидать разных семей, сколько перед моими глазами прошло драм, жизненных драм, перед которыми драмы Шекспира бледнеют. Жизнь намного сложнее сцены, и драма переживается не из партера, когда он и она наблюдают за тем, что происходит не с ними, покусывая хрустящий стаканчик мороженого и зная, что это всё закончится и они пойдут в свою уютную квартирку, где их ожидает вкусный ужин и ночь любви.
Драма же лётчика - это драма обманутых надежд. Лётчик живёт в гарнизоне. Он целиком отдан своему ремеслу, которое требует от него не просто работы, а полной отдачи. На свой быт лётчик часто просто не обращает внимания: его одевают, хорошо кормят, жильё у него есть - , что ещё надо? Скучно? Да, иногда после работы тошно идти домой. Хочется чего-то такого, чего нет у тебя: чтобы рядом был человек, о котором надо заботиться, чтобы окурки не переполняли пепельницу, а вместо солдатского одеяла на койке было, что-то такое всё из себя, кружевное, волнующее... И вот, наконец, - отпуск. Отпуск обязательно с отдыхом в санатории. Но в санатории все женщины - или официантки или жёны. За жёнами бдительно следят мужья. Официантки - ну, официантку обожествлять трудно: вчера вечером ты её целовал, а сегодня дядя вон за тем столиком хлопает её по бедру... И если она даст ему за это по морде - её ведь выгонят с работы... Да и пахнет от официантки столовой... Короче - на официантках женятся, но не часто. А в гарнизоне - как в санатории: все на учёте. Остаётся дом. Тот дом, где живут твои старики, где после месяца пребывания в санатории ты проведёшь ещё пятнадцать дней, оставшихся от полуторамесячного твоего отпуска. Короче - лётчику на женитьбу времени не очень отпускается. А ведь время ему нужно. Хотя бы для того, чтобы разобраться в себе. Да и ещё немаловажный фактор: лётчик - это вроде как верхняя ступень в авиации, которая включает в себя много специальностей, но, в конечном итоге, все они - для лётчика. Об этом ему постоянно твердит замполит, техник перед лётчиком навытяжку, всякие там радисты-оружейники, не говоря уже об обеспечивающих аэродромных и базовых службах... Да и на "гражданке" о лётчике мнение особое - "лётчик высоко летает, денег много получает". Получается, что лётчик везде - хозяин жизни. Вполне естественно, что за лётчика пойдёт замуж с превеликой радостью практически каждая девица.
И тут лётчик начинает выбирать.
Почему-то выбирает в жёны педагога.
С высшим образованием потому как. И эта девочка-учительница, кроме того, что она будет купаться в деньгах - понятия не имеет, что жить она будет в дальнем гарнизоне, среди кучи таких же, как она, педагогов, которым так же, как и ей, работать негде, что у мужа опасная работа, что он будет уходить на ночные полёты, а она будет маяться и мотаться из угла в угол тесной комнатки в ожидании его, ненаглядного, его, ясна-солнышка, которого почти и не видно в этом проклятом захолустье: то он на боевом дежурстве, то на полётах, а то и вообще на полгода умотал куда-то летать к чёрту на кулички. А ей остаётся только молить бога, чтобы не убился её драгоценный, таскать на себе и женскую и мужскую работу, потому как дома муж только иногда появляется: поспал, - и нету. Вот и ходи, мотайся из угла в угол, считай, сколько до родов осталось.
А деньги - что толку от них, если в этой берлоге ничего не купишь в военторге, да и кому тут нужны туфли на шпильке? На речку по воду ходить в них? Или раз в год в отпуск съездить? А уж говорить о дипломе, о попусту потраченных пяти годах сумасшедшей учёбы, многократных заходах на зачёт после бессонных ночей зубрёжки... И всё это попусту: на работу не устроишься, диплом превратился в бумажку давно уже... Тут и наступает прозрение: он её обманул.
И начинается семейная драма, обычная гарнизонная драма, которую, как и шила в мешке - не утаишь: каждый здесь на виду. И включается в эту драму два лагеря: её и его сторонников, за ними включается замполит со своей парторганизацией - опорой командира, и пошло-поехало. А заканчивается в лучшем случае просто развалом семьи: она уехала на материк к маме, он перешёл в холостяцкое общежитие, а то и вообще списался с лётной работы, потому что после такой передряги едва ли хватит у него сил нормально летать: того и гляди, что нарочно убьётся. По гарнизонам долго ходила история, как он рассчитался с ней за измену: поднялся с боевого дежурства на полностью заправленном самолёте и давай крушить, как на полигоне, по собственной хате из всех пушек, пока сам не убился.
Как бы то ни было - но счастливых семей лётчиков, тянущих свою нелёгкую лямку там, где Макар телят не пас - я видел мало: великая любовь нужна и понимание, чтобы выдержать это испытание жизнью.
Мне немало пришлось схоронить друзей и просто знакомых - такая работа. Вот только что стояли на старте, курили в кулак в перерыве между вылетами, он сказал: "Ну, пока, я пошёл" - и через пять минут весь старт застыл от страшной вести - его уже нет.
Он убился.
Как убился, что там произошло - это уже детали. Главное - его нет.
Сначала не понимаешь, что случилось.
Потом не понимаешь, как это могло случиться. Потом чёрт знает что, и в конце концов этот сумасшедший напряг выплёскивается в какие-либо строки, вроде:
ДРУГ
Когда потеряешь друга -
Бывает очень трудно.
И у могилы друга
Сердце твое долго бродит
Когда друг из жизни уходит...
А если друг не умер?
А если вот так вот просто
Разъехались в разные стороны,
Не виделись очень давно?...
Пищит телефонный зуммер,
Гудят провода над погостами,
Пугая радостью воронов,
А если тебе - все равно?
И если накал телефонный,
И голос далеко-звонкий
Сердца вдруг не встревожит,
Не двинет быстрее кровь,
И только мембрана сонно
Знакомый голос комкает
И стукают сухо в трубку
Ледышки ненужных слов -
Значит, нет больше друга.
Друг в твоем сердце - умер.
Значит - его схоронил ты,
Нет для тебя его!
И лишь завывает вьюга
Над памятью бывшего друга,
А ты почему-то не плачешь.
Тебе вроде - все равно...
И только когда случайность
Бывшего друга нечаянноБросит на твердую землю,
В дым обратит его! -
Вот только тогда печалью
Взвоет душа отчаянно:
Друг-то был настоящий!
Ты потерял его!
Так, или приблизительно так переживает потерю близкого человека мужчина.
У мужиков всё попроще: чувств показывать не принято. Пусть всё бурлит и взрывается - не показывай, не будь тряпкой.
У женщин же всё, по крайней мере, внешне, - намного тяжелее.
Для меня самым тяжким в жизни всегда были похороны. Похороны, на которых голосит жена погибшего. Этого я переносить не мог. Я так ни разу и не нашёл в себе сил, чтобы выполнить самое страшное поручение - сообщить жене о гибели мужа.
Как-то странно получается: жена больше всех переживает гибель мужа, крах своей семьи и связанных с нею надежд заранее зная, что, в конце концов, у неё, молодой да богатой будет ещё семья.
В то же время, никто иной, как жена, чаще всего становится инициатором скандала в семье и развода.
Последствия при этом чаще всего более трагичными становятся именно для мужа: жена уезжает к маме, там знакомится с дядей, выходит за него замуж и живёт нормальной жизнью, изредка вспоминая или вообще забыв тот кошмар, которому она отдала столько лет...
Муж же внешне не показывает трагичности своего положения, только давить начинает его тоска зелёная, от которой спасение одно - продать душу зелёному змию. И летит у него в тартарары вся жизнь.
Видел я такого технаря - мастера-золотые руки. Держали его только за то, что для него ничего в мире не было невозможного: хоть мотоцикл, хоть телевизор, хоть радиолокационный прицел починить... Да и сам собой хорош: высок, строен, красив, официантки за ним так и бегали. А вот только приходит получка - сразу набирает на всё спирта, балыка, консервов, закрывается в комнате своего холостяцкого общежития и неделю его нигде нет - ни на роботе, ни дома. Спустя ровно неделю кричит в форточку: "Ребята, там под форточкой я выкинул ключ, откройте меня!" И снова на три недели становится нормальным человеком. Все к этому уже привыкли и считали нормой - и начальство и товарищи. А началось именно всё с жены: он её безумно любил, а она сбежала. И человек запил. В конце концов, его уволили из армии без пенсии, - не выслужил.
Считай, человек пропал.
Трудно сказать, кто виноват в этом: он, она, или Родина-мать, которая не спрашивает, годится тебе такое житьё-бытьё или нет, - просто посылает туда, куда считает нужным и - выполняй приказ. Её мало волнует, что будет с тобой, ты Присягу принял - выполняй. А, что там будет с тобой дальше - дело твоё. Повезёт, - отслужишь установленный срок, - получишь пенсию, будешь доживать в покое и благоденствии те годы, что остались тебе на старость.
Так было всегда. Во всех армиях, всех государствах. К примеру: при царе-батюшке офицер, дослужившийся до капитана, с получением этого воинского звания получал ещё и звание дворянина, независимо от того, из какого сословия он был призван в армию. А когда ещё к тому же он выслуживал двадцать пять лет в армии, - получал к своему званию дворянина поместье с крепостными, которые должны были кормить его и его семью. В нашей армии стало попроще: этапы службы знаменовались правительственными наградами: 10 лет службы - медаль "За боевые заслуги", 15 лет - орден "Красной Звезды", 20 лет - орден "Боевого красного знамени" и за 25 лет - высшая правительственная награда - орден Ленина. Потом это всё было заменено медалями "За службу Родине" третьей, второй и первой степеней, простыми пятаками...
Всё со временем девальвируется, в том числе и мораль.
Ну да ладно, я отвлёкся. Мы говорили о том, что самые важные в жизни решения молодостью зачастую принимаются несерьёзно, впопыхах.
Был у нас такой случай: один из пилотов вдруг связался с гарнизонной... как бы это помягче сказать... в общем, девицей лёгкого поведения, которая добросовестно ранее обслуживала сначала офицеров, потом перешла уже и на солдат, потому как у офицеров перестала пользоваться популярностью. И вдруг - лётчик. Вполне естественно, мы обратились к нему за разъяснениями: неужели мало девушек в городе, мол, этим ты дискредитируешь не только себя, но и нас всех, холостяков. Тот упёрся: моё, мол, дело, мне она нравится, а если будете давить - так ещё и женюсь. В общем, поспорили мы с ним на 10 бутылок шампанского, что не женится. И, что вы думаете? Женился! Через неделю принёс нам штамп в своём удостоверении личности о регистрации брака! Шампанское мы, конечно, распили, свадьба носила характер просто очередной вечеринки в общежитии, пожили они с месячишко, как кошка с собакой, и разошлись. Это я к тому, что решение, даже такое важное, как создание семьи, и то принималось абсолютно бездумно, поэтому говорить о прочности семьи, созданной таким или подобным образом - не имеет, видимо, смысла.
Я уже рассказывал, что представлял собой славный город Ржев с точки зрения нас, молодых. Город находился как раз за границей 200-километровой зоны, в которой запрещалось селиться судимым, отбывшим своё наказание в лагерях заключённых и выпущенных на свободу. Кроме одного-двух небольших заводиков да какого-то техникума в городке ничего такого, что могло дать работу бывшему уголовнику, не было. Разве, что довольно крупный железнодорожный узел на пересечении магистральных веток Москва - Рига да Ленинград - Крым, но на дорогу тогда тоже не очень было легко устроиться с подмоченной репутацией.
Как бы то ни было, но городок был заполнен таким контингентом молодых людей, с которым местные девчата общались неохотно. На этом фоне прибытие десятка молодых да неженатых лётчиков внесло довольно весомую долю напряжённости в ряды местной молодёжи: девчата сразу же переключились на охоту за выгодными женихами-лётчиками, дав от ворот поворот своим ухажёрам с темноватым прошлым. Ухажёрам это не понравилось, и они начали отстаивать известными им способами свои права.
Обстановка сразу накалилась. То там, то здесь вдруг стали появляться лётчики с разукрашенными физиономиями, на вопросы командования о том, что случилось, следовал обычно ответ "Поскользнулся на лестнице и упал".
Видя такое положение, командование принимает сначала решение вообще запретить нам выход за пределы гарнизона, однако, видя неправомерность своего запрета, принимает решение выпускать нас в город группами не менее трёх человек.
Уркаганы были вооружены ножами.
Мы вооружились бронешлангами. Есть такие на самолёте в гидравлической системе, короткие резиновые шланги с металлическими накидными гайками на конце, усиленные, чтобы выдержать давление масла в 150 атмосфер металлической обрезиненной оплёткой. Получается довольно таки мощная резиновая дубинка, которой при случае можно не только оглушить, но и голову проломить. А главное - она как раз умещается по длине в рукав.
Несмотря на то, что я в то время занимался боксом и штангой и в слабаках себя не числил, в город вечером я выходил с бронешлангом.
Он меня и спас.
А дело было так. На танцах в РДК (районный дом культуры) я познакомился с Ниной. Пошёл провожать. Провожал уже несколько раз. Дело дошло до знакомства с мамой. По-видимому, так бы всё и пошло по стандарту: знакомство с мамой, нечаянная ночёвка, когда домой идти пешком шесть километров по ночным пустырям, населённым урками, и поздно и опасно, обязательства и, наконец, свадьба... Может быть. Хотя чувств к ней особых не возникало: обычная, не очень уж далёкая девушка, выросшая без отца в коммунальной комнатке и обучающаяся в каком-то финансовом техникуме. Тем более, что сердце моё было ещё разбито неудачной любовью к своей однокласснице, давшей мне от ворот поворот... Собственно, я и с Ниной-то пошёл в надежде забыть свою бывшую неудачную любовь, скорее всего назло, что ли. В очередной раз на танцах ко мне подошёл местный парень:
- Ты от этой девочки отвали. Она - моя.
- Она твоя жена?
- Я тебе уже сказал: отвали, иначе пожалеешь!
- Слушай, парень, а не пошёл бы ты...
Всё было как всегда: я проводил её до дому. Она ни о чём не догадывалась. Было уже около трёх часов ночи, когда я пошёл в гарнизон. Хотелось есть: утром на полётах я позавтракал, обедать не стал, ибо прямо с полётов ушёл в город, не ужинал и вот уже три часа ночи. Тороплюсь: идти ещё больше часа, дай бог к половине пятого домой добраться, а там уж отосплюсь.
Зверски проголодался. Дома, кроме забитой шоколадом тумбочки - ничего съестного. Шоколад я уже не любил: поначалу наелся. Нам выдавали на четыре дня плитку настоящего горького шоколада в красочной упаковке. Сначала ел, потом - наелся и просто стал складывать в тумбочку на отпуск.
Мне нравилось привозить домой чемодан шоколада, кормить им до одурения домашних и пацанов на улице: за мной всегда вился шлейф ребятни, которую я щедро одаривал настоящим лётным шоколадом, тем самым, о котором я сам в детстве мог только мечтать.
Я прошёл уже до середины моста через Волгу. Волга ещё узкая, она берёт начало своё недалеко от Ржева. Просто она представляет собой небольшую речку шириной метров в двадцать, текущую в глубоко прорытом за тысячелетия русле. Глубина её такая, что из воды летом выступают валуны, зато лететь с моста до тех валунов тоже метров двадцать. Коли скинут с моста, - можно сразу и поминки справлять. Гарантия верная. Мост был деревянный, с мощными дубовыми фермами по краям, широким дощатым полотном дороги и узенькими пешеходными, тоже дощатыми, дорожками, ограниченными перилами по пояс. Так что скинуть с моста было при желании не сложно, и такое решение спорного вопроса в этом славном городке иногда применялось. Я пока что об этом не думал, я просто забыл об угрозе.
Над срединой моста тускло горела одинокая лампочка. В её отсветах я и увидел впереди на краю моста стоящего человека. Я оглянулся назад: там тоже стоял человек. Бежать было некуда.
Откуда-то из живота поползло вверх к горлу противное до тошноты чувство страха. Сейчас меня скинут. Убьюсь наверняка. До чего же глупо - сколько пролетал - хоть бы что, и так вот по-дурацки закончить... Только вроде наладилось, только летать начал... Инстинкт самосохранения подсказывал: иди, откажись от неё, тем более, что она на самом деле тебе не нужна. Скажи им, что ты её бросил. Голова же твердила другое: ты мужчина, опасность, борись за жизнь!
Я ещё не принял никакого решения, когда из-за фермы вышел третий.
Он ждал меня на средине моста.
Я узнал его.
Это был он, тот самый парень, который предупреждал.
Значит, следил.
Страх понемногу стал уходить, пришло какое-то весёлое спокойствие и уверенность в том, что справлюсь. Как на ринге, автоматически оцениваю противника: на голову выше, плотнее. Килограмм под семьдесят. У меня - пятьдесят шесть. Значит, надо неожиданно правым хуком снизу и вложиться целиком. Если сразу не нокаутировать - конец.
Я ждал. Парень вразвалочку, весь какой-то расслабленный вроде, медленно подходил ко мне.
Видно, что ему было не впервой.
Правая рука в кармане.
Значит, правым хуком.
Я следил за его челюстью.
Вот точка удара. Давай подходи.
Ближе.