Оглянувшись, я не увидел Гордадзе. Позднее выяснилось, что я слишком резко выполнил манёвр и Сергей не удержал строй, потеряв меня. Он прошёл, разыскивая меня, на север, затем вернулся к "Илам", проводил их до базы вместе с парой Бориса. "Илы" задачу свою выполнили.
...Наверное, в нашем районе ещё шёл воздушный бой, потому что ко мне вдруг пристроился одинокий Ла-5 с красным коком.
Ниже нашей, внезапно созданной пары, я увидел звено Ме-109 и пошёл в атаку сзади-сверху на параллельном курсе. Эти ребята оказались грамотными: они пошли со снижением и пары разомкнулись метров на 200 (я, допустим, атакую правую - так меня бьёт левая, или наоборот). По привычке оглянувшись на ведомого, я увидел, что он круто уходит от меня. Чем-то, видимо, я ему не понравился. А может, своих увидел - не знаю.
Однако, пока я соображал, обстановка слегка переменилась: за это время "худые" сделали крутые горки и теперь уже они оказались надо мной и немедленно с двух сторон атаковали, поджидая удобного момента вползания в прицел. Я никогда не проигрывал для себя такой вариант боя, но поступил по-своему правильно - резко убрал газ и облегчил винт, одновременно делая переворот. Но ручку на себя подтягивать не стал и вверх колёсами шёл прямо со снижением и обратной перегрузкой. Фрицы, наверное, развернулись, желая найти меня после переворота "no правилам". Я их больше не видел.
Через несколько секунд, оказавшись в отвесном пикировании, я глянул на показатель скорости - 750 км/ч! Я ужаснулся: сейчас должна оторваться обшивка на крыльях! Боясь создать разрушающую перегрузку ручкой, я осторожно стал выбирать триммер. Самолёт потихоньку стал выходить на горизонт.
Очень переживал за двигатель - выдержит ли раскрутку в этом диком пике. Но матчасть работала исправно до аэродрома..."
Абрек Аркадьевич в описанном случае считает противника слабым. Однако, возможен и другой вариант: немцы могли увидеть рисунок аса на капоте - акулью пасть, а у ведомого - серебряную молнию и надписи на фюзеляже. Немцы знали, что эти рисунки отважится рисовать не каждый и вполне возможно, что это на них произвело впечатление.
* * *
Ночь...
Ночь сама по себе вызывает всегда у меня ассоциации с чем-то таинственным, загадочным. Расстояния как-то размываются, скрадываются. Далёкое вдруг становится близким, близкое - далёким, всё как-то прячется, становится неясным, непонятным, даже звуки становятся какими-то далеко-близкими, приходящими откуда-то из непонятности. Земля словно исчезает из мировосприятия, зато появляется небо: небо громадное, заполняющее всё, небо бездонное и загадочное. Мириады звёзд заполняют небосвод, загадочно мерцают, словно переговариваются друг с другом. Звёзды большие и маленькие, яркие и еле видимые, каждая из них живёт своей жизнью и жутко становится когда представляешь себе расстояние между ними и тобой - маленьким, ползающим по громадной планете человечком, возомнившим вдруг себя покорителем Вселенной, хозяином жизни и основой всего Бытия...
Как же мелок человек в своём бытии, до чего же он ничтожен в своей амбициозности на фоне Вселенной, Космоса! Человек считает себя всем, главным, столпом, вокруг которого крутится Мироздание, которое в его представлении существует только для него и ради него: он и Бог, и Судья, его критерии являются основой, и только он может дать оценку всему, что существует независимо от этой приземлённой песчинки, временной и хрупкой белковой оболочки, в которой едва теплится та пылинка Ума Вселенной, которую Вселенная милостиво соизволила уделить ему, чуть приподняв его над остальным белковым миром планеты Земля. И вот, получив по милости природы эту пылинку, он уже возомнил себя Богом, непогрешимым знатоком Абсолютной Истины, и вот уже он даёт категорическую оценку всему сущему на Земле и в Космосе, и выдвигает себя на пьедестал Хозяина Жизни... Много же надо прожить человеку, чтобы узнать истинную свою цену, настоящее своё место в жизни этой, в мире, на космической пылинке - планете Земля, во Вселенной...
Чернела ночь...
В безлунном небе звезды
Горели, словно яркие алмазы,
разбросанные щедрою рукой.
И во Вселенной был такой покой,
Такая тишина и сонь, что сразу
разрушить их ничто бы не смогло...
Казалось, будто это все давно,
веками во Вселенной утвердилось,
и что всему живое покорилось,
и что живому, в общем, - все равно.
Казалось, что заснуло даже Время,
В кольцо свернув громаднейшее бремя
своих столетий и тысячелетий,
которое влачило по планете
громадным и уродливым хвостом...
И так вначале было.
Но потом
вдруг что-то незаметно изменилось,
как будто где-то звуки заструились,
как будто где-то дрогнула земля...
Мелодия? Не помню точно я,
Но только беспокойно вдруг мне сталось:
На небосводе черном разгоралась
Ужасная, кровавая заря.
И пробудилось Время, то, что зря
по хлябям топким ранее скиталось,
а после в дебрях ночи разоспалось,
в себя вобрав Движенье и Покой...
Громадное полотнище Вселенной
Разматывалось лентой поколений,
и в горы собирался серпантин...
А я стоял перед Судом Седин,
Судом стремлений тысяч поколений,
Судом Великой Совести Вселенной,
Перед Судом Времен -
судом людским.
Вокруг меня Минувшее свивалось,
Страданья и старанья бесновались,
Поступки и мечты сплетались в круг...
Я одного желал лишь - Избавленья
От мук моей же совести...
И вдруг
затихло все.
Застыло на мгновенье.
Лишь слышалось мое сердцебиенье
Так громко, словно тысячи колес
тяжелых поездов, что мчались
в минувшее свое...
Мороз меня объял вдруг с головы до пят
и я увидел: вот ОНИ!
Стоят
передо мной бескрайними рядами
с внимательными, строгими глазами,
в которых Жалость, Боль, и Гнев, и Пламя,
в которых честность, Вера, Воля и Приказ -
мне жутко стало вдруг от этих глаз...
Что радости, что горести земные? -
Пред этим все мельчало. И впервые
в безумной тишине раздался ГЛАС.
Он нарастал, он грохотал лавиной,
он на уши давил, он полнил мозг,
и я, уже мертвец наполовину,
остатками сознанья понять смог,
что это Глас Минувших Поколений,
что это Голос Будущих Свершений,
что это голос совести моей.
ЧТО СДЕЛАЛ ТЫ? - спросил ОН у меня -
и бездна небосвода зашаталась,
и эхо страшным громом заметалось,
и молнией сверкнуло море глаз...
Я лепетал, что выполнял наказ
хранить покой и труд своей Отчизны,
что честно, мол, иду тропою жизни,
свою Дорогу Светлую ищу и никому
обиды не прощу, что не отстал от времени
и моды и соблюдал всегда моральный кодекс...
И, может быть, еще б я бормотал,
Но только снова гром загрохотал,
И, увлекаемый в Ничто с планеты,
Я разобрал: "Он прожил зря на свете!!!!!!!"
* * *
Струилось мирно солнце из окон.
За стенкой вновь гремел магнитофон.
Я был разбит.
Я весь был потрясен!..
И бесконечно рад, что это - сон.
Этот стих я написал уже в зрелом возрасте, когда многое узнал и многому научился. Чем больше я учился, чем больше я познавал и набирался жизненного опыта, тем чаще меня мучил вопрос: "А что я такое, зачем я появился в жизни этой, какова моя цель и задача, каково моё назначение и, что я должен делать? Видно, так уж устроен человек, что днём ему некогда думать о главном: днём его голова забита сиюминутным, насущными мелочами, которыми он живёт в каждодневной жизни.
Некогда ему думать днём о главном.
Думать о главном он может только ночью, когда оказывается один на один с бездной Вселенной, когда мелочи будней уходят в мертвецкий сон, спасающий человека от безумья. И тогда откуда-то из подкорки в спящем мозгу всплывает главное, то, о чём ему размышлять днём некогда. И приходит это главное к нему именно во сне. И вскакивает он ни свет ни заря, и мечется по собственной кухне бормоча, чтобы не потерять, и хватается за карандаш, пытаясь зафиксировать на клочке газеты то, что снизошло к нему от Вселенной, и слёзы давят его, когда чувствует он своё бессилие выплеснуть эту громаду, свалившуюся на него...
Только не у каждого это бывает явно.
Другой просто забеспокоится, заворочается в непонятности ночного кошмара, потом, кряхтя, поднимется, проклиная какую-то чертовщину, что привиделась во сне, хлебнёт кваска или рассолу - и на боковую. Такие люди живут долго, и им жить легче.
Я хотел рассказать тебе, читатель, о ночи.
О лётной ночи.
А получилось так, что я рассказал просто о ночи.
О ночи откровения, о ночи самоосмысления, самосозерцания.
Стар стал я, мысли обуревают, в вечность, во Вселенную влекут...
Ну, да это ещё успеется.
А пока я хочу повести тебя на ночной аэродром, в ту волшебную и загадочную лётную ночь, которую разве, что во сне только и увидишь.
Итак - ночные полёты.
Ночной аэродром живёт той же самой обычной лётной жизнью, так же взлетают и садятся самолёты, так же точно их готовят к вылету и проводят послеполётное обслуживание...
Но жизнь ночного аэродрома изнутри оказывается совсем другой: движения становятся осторожными, внимание повышается вдвое против дневной, здесь уже довлеющим становится "семь раз отмерь - один раз отрежь". Ночь не терпит дневной разухабистости, лихости, резкости в движениях и решениях. Ночь есть ночь.
Ночные полёты обычно начинаются за час-другой до темноты с таким расчётом, чтобы кому необходимо прихватить дневной полетик. Вообще-то, если подойти с точки зрения НПП (Наставления по производству полётов), то мешать ночные полёты с дневными запрещено. Положено перед сумерками дневные полёты приостановить, сделать как бы переход к ночной плановой таблице.
Это всё обусловлено методикой, а методика, как и Наставление, пишутся кровью. Позже, когда я уже занимался контролем и управлением полётами, я строго стоял на страже этих документов, и не всегда командиры частей радовались моей фамилии... Но это уже потом, когда я познал, что стоит за нарушением документов, регламентирующих лётную работу. А когда сам летал - меня раздражали любые преграды, любые помехи, которые вносились руководством.
Ну, да ладно, не будем буквоедами: это уже прошло. Просто в реальной лётной работе, особенно при вылетах с боевого дежурства, когда я уже имел достаточную подготовку, случалось и такое, что приходилось взлетать днём, а садиться ночью. Вот приблизительно о таком полёте я и расскажу.
Пока самолёт летит на высоте - повсюду царствует день, солнце, уставшее за день, клонится к горизонту, но по-прежнему льёт свои благостные лучи на землю. Только земля тоже устала, ей хочется спать, и она начинает готовиться к ночи, укутываясь в голубую дымку. И вот уже дымка покрывает всё больше и больше землю, становится плотнее, и всё труднее солнцу пробиться сквозь неё к земле, всё менее проступают на ней ориентиры, становятся какими-то размытыми, нереальными. Кое-где сквозь дымку вдруг весело и удивлённо мигнёт огонёк, но тут же гаснет, испугавшись великолепия Солнца: куда ему до него! А Солнце уже на горизонте. Вот осталась половинка, вот четвертушка, вот и скрылось оно, и только громадный световой столб поднимается с того места горизонта, куда оно упало...
В небе ещё светло. На земле - уже темно.
Пора домой. Начинаешь терять высоту. Чем ниже - тем темнее. Вот всё уже подёрнуто плотной дымкой, практически не видны ориентиры, на аэродром приходится уже идти по радиокомпасу, верному другу, "золотой стрелке", как зовут его с любовью пилоты. Аэродром всё ближе. "Золотая стрелка" начинает подрагивать, показывая близость аэродрома: чем ближе, тем она беспокойней, - и вот она начинает метаться влево-вправо - и вдруг падает назад на 180 градусов. Значит - аэродром под тобой. И, действительно, под самолётом появляется два ряда разноцветных огоньков, к которым ведёт цепочка огней приближения, переходящих в огни подхода, которые заканчиваются торжественным ярким перекрёстком начала полосы.
А впереди - ночь. Не видно ничего, да и стрелка секундомера торопит: время истекло, пора начинать разворот.
Самолёт, казалось, повис в воздухе, и только движение огоньков по борту говорит о том, что самолёт летит. Второй разворот - и вот уже полоса переливаясь мерцающим разноцветьем, подобно новогодней праздничной ёлке, плавно скользит по борту. Траверз. Выпускаю шасси. Загораются три зелёных лампочки сигнализации выпуска шасси. Докладываю на землю: "Восемь - пять - пять, траверз, шасси выпустил" - "Восемь - пять - пять, понял" - доносится в наушниках чёткий голос руководителя полётов. Вот уже огоньки полосы на скошенном крыле самолёта. Пора выполнять третий разворот. Теперь уже огоньки сместились вперёд и движутся от носа самолёта ко мне. Опускаю кран щитков на первую защёлку. Слышен писк гидросмеси в трубках гидросистемы, и самолёт "вспухает" - падает скорость, самолёт чуть опускает нос и чуть-чуть словно набирает высоты. Теперь уже ему легче идти на малой скорости. Докладываю: "Восемь - пять - пять, щитки двадцать" - "Восемь - пять - пять, понял" - отвечает земля. Огоньки быстро смещаются от носа к кабине. Вот они уже под 80 градусов, пора начинать четвёртый разворот. Здесь уже не зевай: регулируй креном так, чтобы не проскочить, и в то же время не закончить разворот раньше времени, когда ещё не вышел в створ полосы. И вот уже огоньки впереди, в лобовом стекле, и в глаза бьёт яркий ряд вдруг появившихся огней приближения. Значит, зашёл правильно. Тут уже не зевай: кран щитков вниз до упора. Опять писк гидросмеси, самолёт теперь уже "вспухает" гораздо сильнее, скорость падает ещё больше. Теперь нужно следить за скоростью, поддерживать её газком, да не забывать о высоте, и в тоже время не гнать скорости, иначе не успеешь сесть. Устанавливаю скорость 270 км/час, скорость снижения 10 метров в секунду, докладываю "Восемь - пять - пять, на посадочном, шасси выпущены, щитки полностью" - "Восемь - пять - пять, посадку разрешаю" - отвечает земля. А самолёт уже подходит к ближнему приводу - так называется приводная радиостанция, расположенная всего в километре от начала полосы. Проверяю: высота 100 метров, скорость 260, вариометр показывает снижение пять метров в секунду. Огни всё ближе, они мелькают всё быстрее и быстрее. Впереди вспыхивает яркий свет прожекторов, накрывающий тремя лучами полосу, до земли уже 15 метров. Плавно уменьшаю угол планирования, выравниваю и на выравнивании влетаю в сноп света прожекторов, которые бьют уже сзади. До земли метр. Задерживаю ручку.
Полметра. Тридцать сантиметров. Десять. Пять - и вот колёса легонечко чирк-чирк по бетону.
Посадка.
Сноп света заканчивается, и ты влетаешь снова в черноту ночи, где критерием всего сущего на земле является только одно - несущийся со страшной скоростью по бокам ряд огней границы полосы, уходящий в далёкую даль как кажется поначалу, но в то же время на практике - очень короткий: стоит чуть зевнуть на пробеге с торможением - и вылетишь на грунт, застрянешь или даже выломаешь ноги (так обычно называют пилоты шасси самолёта, которые на грунте просто проваливаются, зарываются так, что самолёт приходится вытаскивать тягачом, а то и прокапывать дорожки, чтобы по ним вытащить машину не сломав стоек шасси). Огни полосы расположены друг от друга на равном расстоянии. Поначалу они сливаются в сплошную линию, но с потерей скорости начинаешь различать каждый из них: тормозишь, стараясь держаться на средине полосы, чтобы не выскочить на грунт, а огни мелькают всё медленнее, и всё ближе приближается конец полосы, обозначенный яркой, поперечной движению линией огней. За них - нельзя.
За ними - позор пилота, прекращение полётов по его вине, когда каждая минута дорога, всеобщее переживание по извлечению самолёта, что может занять не один час лётного времени, и тогда благодаря тебе многие не слетают и будут тайком поминать тебя с нелестными эпитетами. А потом этот случай и ошибка, приведшая к этому случаю, будут разбираться с лётным составом на разборе полётов, и пойдёт донесение о предпосылке к лётному происшествию в штаб дивизии, а оттуда - в армию и выше, о том, что, мол, такого-то числа при производстве полётов ночью в ПМУ лётчик 3-й АЭ 131 ИАП старший лейтенант Сидоров благодаря позднему началу торможения выкатился за границы БВПП (бетонной взлётно-посадочной полосы) на грунт и там застрял, из-за чего полёты были прекращены на 1 час 24 минуты, и попадёт в конце концов этот материал в шифровку сводки предпосылок, и будет прочитана эта шифровка на плановых занятиях с лётным составом где-нибудь в далёкой Прибалтике, и услышит твою фамилию кто-то из твоих однокашников по училищу, и возрадуется, что ты есть на белом свете, и заявит с гордостью: "А я его знаю, вместе учились. Он и там жевал варежку: пока там фитиль догорит, так фитилём и остался!". И долго ещё будет висеть проклятье фитиля на пилоте, и будет он ворочаться в кошмарных снах, пока не попадёт в заботливые руки хорошего инструктора, если повезёт, а нет - начнёт комплексовать и уйдёт, в конце концов, на землю... Посадка - это завершающий этап полёта. Посадка - это то, что люди, пилоты, каждый со своим опытом и умением, видят на земле и по тому как посадка выполнена ( "сто посадок посмотрел - одна твоя") судят о том или ином лётчике: пилот, пилот от бога или дуб, дубина, фитиль, и много ещё нелестных приложений к слову "лётчик", самое, пожалуй, обидное из которых - "дерьмо-лётчик". Последняя характеристика никогда в глаза пилоту высказана не будет, но прилипает намертво к человеку, и смыть её можно только целой серией многочисленных идеальных посадок, когда о пилоте с восхищением говорят "красиво притёр, вот это пилот!". Только "притирать" не у всех получается. Для "притирки" надо настолько выработать у себя "чувство самолёта", что по малейшим признакам поведения определяешь его вес, "летучесть", скорость, плотность воздуха, управляемость и прочую массу параметров, порой даже и не особенно осознанных, которые где-то в подкорке твоего мозга вырабатывают стратегию твоего поведения, характера твоих действий, плавности и целесообразности твоих движений, передающихся управлению самолёта. Всё это происходит в сложной обстановке постоянно меняющихся многочисленных факторов, в условиях жёсткого дефицита времени, когда раздумывать и принимать решение некогда - мозг уже настолько натренирован, что вся его громадная работа в этой ситуации идёт автоматически, подсознательно, словно по наитию, за которым стоит громадная тренировка в многочисленных посадках с инструктором, помогающим вырабатывать это умение, умеющим это делать, долдонящим на каждой посадке: "Скорость...
Плавненько выравнивай...
Высоковато.
Сыпешься. Поддержи...
Задержи...
Подбирай, подбирай, подбирай!... Хорошо...
Опускай нос.
Тормози. Направление.
Направление, мать твою! Хорошо...