* * *
Бедные наши родители! Если бы мои дети натворили хотя бы сотую часть того, что я вытворял в эти послевоенные годы - я, наверное, с ума бы сошёл. Я благодарен своей матери за то, что она со мной не сошла с ума, что смогла всё-таки вырастить меня.
Уже в зрелом возрасте к одному из её юбилеев я написал ей в письме:
Моя ты родная, старушка моя,
О чем ты вздыхаешь в далеких краях?
Что жизнь пролетела, промчалась в трудах,
Не все, что хотелось, свершилось в годах,
А годы умчались в извечный свой путь,
И мало осталось, чтоб нам отдохнуть...
Ты помнишь гремящие годы войны,
Ты помнишь? На фронт уходили сыны.
И карту на стенке в кровавых фронтах,
И хлебные карточки в очередях...
За хлебом я в ночь на морозе стоял,
И запах мякины я жадно вдыхал,
И жарко в душе продавца я молил
Чтоб к пайке довесочек мне положил,
А после иззябший домой я бежал
И словно конфету довесок сосал,
И вкус тот мякинный был сладок, пьянящ,
И не было в мире счастливей меня!
Тяжелые послевоенные дни...
Запомнились тоже надолго они.
Ты помнишь? Твои подрастали сыны,
В карманах таская проклятье войны:
Манил пацанов смертоносный металл.
Твой сын, например, все запалы искал
И лихо лупил по взрывателю всласть,
На тонную бомбу верхом взгромоздясь...
Вся жизнь, как в войне: недолет, перелет,
А время торопится, время не ждет,
И, только взглянув на свой давний портрет,
Ты вздрогнешь: да сколько ж мне лет?
И годы пошли, понеслись, поплыли:
Усталые годы в походной пыли,
Тяжелые годы, громадная рать...
Ты в трудном походе всегда,
Ты ведь - мать.
Бессонные ночи, Тяжелые дни,
Ты - чернорабочий,
В тебе - соль Земли!
Вновь через страданья,
Вновь некогда спать,
И в этом -
Высокое звание
- МАТЬ!
* * *
Ну да ладно, я немного отвлёкся.
Что-то взгрустнулось.
Итак, я обещал весёлую историю.
Мы остановились на том, что курсанты аэроклуба несколько отличались от нынешней молодёжи меньшим объёмом информации, по крайней мере, в области сексуальных отношений. О современном уровне я могу судить хотя бы по своим внучкам: при просмотре триста какой-то серии старшая 14-летняя в очередной сексуальной сцене переживает: "Да что же она делает? Забеременеет же, а он её бросит!", на что Котёнок (это моя младшая внучка - Катюша, ей 10 лет) авторитетно заявляет: "Не забеременеет, не такая уж она дурочка, знает что делать".
Ну, так вот: был у нас один парень такой, что понятия о сексе не имел. Все мы были просвещённые из рассказов друг другу, как мы рассекали (хотя на самом деле никто нигде не рассекал, в лучшем случае, дёргал девчонку из своего класса за косу да поглядывал на неё издали, мечтательно вздыхая и записывая ещё несколько слов в очередное стихотворение, посвящённое Ей). Но на фоне нашей серости в этом вопросе тот парень был ещё серее, - то бишь не знал вообще ничего. Уж в какой семье он рос, в каком коллективе вращался - не знаю.
Как-то подходит он на полётах к Юрке с вопросом: "Юра, ты вот хороший парень, вокруг тебя всегда ребята и смех, только вот одна нехорошая привычка у тебя - ты всё время держишь руку в кармане. Ты что там, в бильярд, что ли, играешь?" Наш общий любимец Юрка за словом в карман не лазал. Не полез и теперь:
- Так мандавошки у меня ведь.
- Какие мандавошки?
- Ты что, не знаешь? Вот смотри. Видишь - сидит вот на руке. Она прозрачная, её совсем не видно. А вот впивается и кусает, кусает, а всё чешется, чешется... И ведь передаётся-то как просто, - он поднёс ладонь ко рту, - дунул вот так - фу! - и всё!
Парень резко отшатнулся от Юрки и тут же отошёл.
Прошло несколько дней. Он снова подошёл к Юрке:
- Ты зачем на меня дунул?
Юрка не понял. Он давно уже забыл о разговоре.
Тот напоминает:
- Ты не прикидывайся. Ты тогда на меня дунул, а теперь и у меня эти самые мандавошки. Всё чешется.
Тут Юрка сообразил, в чём дело:
- Ой, извини, я ведь не специально, я нечаянно дунул.
- Ага, нечаянно! А мне теперь что делать? Ни сидеть, ни лежать не могу, уже сколько не спал, закусали совсем!
Этого уже Юрка упустить не мог:
- Знаешь, есть один способ как их вывести. Ты возьми селёдки, натри ею всё своё хозяйство и беги к воде. Как прибежишь - так штаны снимай. Эти гады пить захотят и попрыгают всё в воду. А ты штаны скорей надевай и беги оттуда!
Так тот парень и сделал. Не знаю, было ли в то время уже воровство, но нам в столовой давали такую ржавую селёдку! Так вот он той селёдкой натёр всё своё нежное хозяйство, побежал к воде, снял штаны, мандавошки, конечно, пить захотели и попрыгали все в воду, он скорей надел штаны и убежал от них. Может, всё бы на этом и закончилось бы, если бы через пару дней тот курсант не пришёл в докторскую палатку. Когда фельдшер увидел распухшее до неузнаваемых размеров хозяйство бедного парня, он пришёл в ужас и стал расспрашивать, как такое получилось. Парень рассказал, как он лечился от мандавошек. Фельдшер - тоже молодой парень - не выдержал и расхохотался. Тогда больной понял, что его Юрка разыграл...
Юрке, конечно, досталось тогда крепенько… Больше в то лето ничего особенного не случалось.
Разве что на вывозном в зону на По-2? Ну, это так - просто, как говорится, ещё один тест на выживание в авиации.
Видимо, программа подготовки в аэроклубе была составлена так, чтобы отсеять всех сомневающихся в первый год. Я уже рассказывал о методике подготовки боксёров, когда на определённом этапе на молодого выпускают опытного боксёра, чтобы тот его побил. Так вот и с нами поступили: провезли каждого из нас в зону на пилотаж. Следует сказать, что когда тебя везут - ты испытываешь все прелести перегрузок намного тяжелее, чем когда пилотируешь сам. Это случилось и со мной. Подошла и моя очередь лететь в зону с инструктором. Сел я в заднюю кабину По-2, хорошо подтянул привязную систему. Условие было одно: ничего в кабине не трогать. Я ничего не трогал. Сидел "за мешка". Взлёт, набор высоты, всё - как обычно. Начался пилотаж. Пока были виражи - я терпел: просто напрягал брюшной пресс, чтобы в глазах не темнело. Потом пошёл вертикальный пилотаж. То ли случайно, то ли специально, но в верхней части петли инструктор недотягивал, в результате чего меня со страшной силой тянуло из кабины, и я повисал на ремнях. Кабина в По-2 открытая, если уж вывалишься - так вывалишься на самом деле. Парашюта нет. В очередной раз, когда меня потянуло из кабины, я судорожно схватился за какую-то ручку под сиденьем и так за неё и держался. При очередном зависании меня вдруг выбросило из кабины вместе с сиденьем! Я почувствовал, что падаю! Меня выбросило в набегающий поток, даже ветер ударил мне в лицо! Не знаю, как я удержался, но в кабине я всё-таки остался. Дальнейший полёт я помню смутно: страху тогда натерпелся. И только на земле я понял, что произошло, когда смог разжать правую руку: оказывается я держался за рычаг регулировки высоты сиденья и в верхней части петли, когда меня вытягивало из кабины я тянул за этот рычаг, поднимая сиденье на максимальную высоту. Об этом я никому так и не рассказал. Зато для себя на всю жизнь запомнил: прежде чем чтолибо сделать - подумай. Особенно в кабине.
Десятый класс я закончил с тремя четвёрками. Остальные - пятёрки. Отец мечтал меня отдать в радиотехническую академию в Ригу, где начальником был его приятель. Я бастовал: только летать! Аэроклуб шатался. Я стоял на своём. Отец, конечно, настаивал не очень, но я был твёрд. Теперь из двенадцати нас осталось только шесть. Остальные, понюхав воздуха, посерьёзнели. Кто поехал в институт, кто ещё куда подался, а мы шестеро - в лётчики. Это было весёлое время. Иногда нас отпускали на субботу-воскресенье домой.
Ездили мы на крышах вагонов. Это чудо, ехать на крыше в хорошей компании с гитарой в руках и орать песни. Сорок километров пролетали за миг. И ничего, что все в паровозной копоти, чернее самих машинистов - потом на станции отмоемся, чтобы домой прибыть в надлежащем виде - но зато сколько хороших песен сыграла моя неизменная и верная спутница гитара...
* * *
Первый самостоятельный полёт на УТ-2М. Это уже серьёзно.
Самолётик капризный, страшно не любит высокого выравнивания, многих он на этом подловил. Вылетел я из группы или четвёртым, или пятым - теперь уже не помню. Помню, как бегал вокруг меня инструктор, как старательно техник привязывал в задней кабине мешок...
Самолёт УТ-2М, так же, как и ПО-2, был с открытой кабиной, не имел ни тормозов, ни даже аккумулятора. Говорить о том, что он не был оборудован радиосвязью, я даже не буду. Связь с инструктором осуществлялась через тот же матюкальник, и забавно было слушать, стоя в стартовом наряде с флажками на финише, как инструктор Мишина, боевая лётчица, прошедшая не один фронт и имеющая не один орден, на четвёртом развороте заводит своего курсача на посадку: женский голос слышен дальше, чем мужской и яснее - материлась она отменно, мат с неба лился такой, что хоть святых выноси! Итак - мне дан запуск. Я в кабине один. Страшно и непривычно: все рули ходят легко, ничьи руки-ноги не мешают...
Подруливаю к старту. Поднимаю руку. Стартёр возле руководителя полётов поднимает белый флажок и отмахивает его в сторону взлёта.
Делаю всё, как учили. Самолёт устремляется на взлёт. Поднимаю хвост.
Ещё немного - и я в воздухе! Я сам взлетел! Оборачиваюсь назад - кабина инструктора пуста! Я один! Я сам лечу! Становится немножко страшно, но некогда пугаться - нужно в разворот. Выполняю первый. Выполняю второй. По заданию мне положено сделать два прохода над стартом, потом снизиться до высоты круга и на посадку. Не зря так много времени даётся на первый самостоятельный: пока я ходил над стартом - я настолько уже привык к тому, что управление мне не сопротивляется, что самолёт слушается полностью и только меня, что успокоился полностью и так же спокойно пошёл на посадку. Сел с небольшим перелетиком, но в пределах хорошей оценки. Просто как-то, буднично. Зарулил на стоянку. Там меня уже ждала вся наша братва. Вытащили из кабины, качать начали. Я с важностью достал давно уже заготовленную коробку папирос "Казбек" - такая у нас была традиция - и стал угощать всех. На старте меня ждала стенгазета с поздравлением - громадный курсант с головой Механикова (и где они только взяли фотографию!) на маленьком самолётике верхом. Закончились полёты. На построении начальник аэроклуба вызывал из строя сегодняшних именинников. Поздравил и меня. Инструктор произвёл со мной подробный разбор полёта и записал в мою лётную курсантскую книжку этот первый самостоятельный.
Много после этого было у меня полётов и малых и больших, трудных и не очень, но этот первый, будничный, самый обыкновенный, рядовой - я помню всю жизнь.
И тебе, читающему эти строки старого пилота и мечтающему о полёте, я желаю того же: пусть твой первый полёт будет самым обычным, обыкновенно - будничным, без острых ощущений и передряг.
Но пусть он будет! И пусть за ним будет ещё много полётов! Таких полётов, когда душа поёт!
* * *
Рассказать, как я едва не вылетел из авиации? Наверное, стоит и это рассказать.
Это было в то же лето в том же Могилёвском аэроклубе.
Мы уже подходили к выпуску. Заканчивали программу.
Теперь уже было ясно, что не убьёмся, потому вместо мешка разрешалось брать с собой пассажиром курсанта.
На этот раз я летел на пилотаж в зону. С собой взял своего друга - Игоря Корецкого.
Пришли в зону, отпилотировались, собирались уже разворачиваться домой, как вдруг мотор взвыл, и из патрубков вырвалось пламя до самого центроплана. Я автоматически выключил зажигание и продолжал разворот. Винт вращался всё медленнее и медленнее, вот уже вместо сплошного круга видно мелькание лопастей... Вдруг винт вылетает со своего места, бьёт по капоту перед козырьком моей кабины, с каким-то свистящим шорохом пролетает над моей головой, бьёт по стабилизатору - самолёт вздрогнул, и наступила жуткая тишина. Первое, что пришло мне в голову - всё это чепуха, сейчас я проснусь, и всё будет нормально. Соответственно, как во сне, я и действовал: обеспечил скорость, оценил обстановку, стал выбирать площадку для посадки. Самолёт находился на краю пилотажной зоны и шёл в сторону от аэродрома. Разворачиваться к аэродрому не имело смысла - там леса, сесть будет некуда. Под нами было большое хлебное поле с копнами. Рядом - красивый зелёный луг с тремя примыкающими к нему деревеньками. Решаю садиться на луг. Делаю расчёт, подскальзываю, слежу за скоростью. Перед самым выравниванием вдруг вижу сквозь высокую траву глубокие поперечные борозды. Шасси на самолёте не убираются. Удар колёсами в яму - это верный капот: самолёт переворачивается и горит. Из-под него уже не вылезешь. Горит перкаль быстро. Всё это пролетело в голове мгновенно. Не знаю, кто из нас - скорее всего оба сразу - даю ему полностью правую ногу. Этого самолёт не любит: он тут же валится на крыло, сносит по скольжению одну стойку шасси, затем ломает вторую стойку, зарывается цилиндрами двигателя в землю, проползает 60 метров и останавливается в 10 метрах от глиняного карьера (его я раньше не увидел).
Всё.
Тишина.
Самолёт непривычно низко лежит на земле.
Во время всё-таки я выключил зажигание.
И правильно сделал, что пристегнул плечевые ремни.
Мы ведь брали пример с инструктора.
А инструктор у нас был лётчик-истребитель времён войны, он не пристёгивал плечевые, говорил, что они в бою мешали, ну, а мы следовали его примеру. На сей раз, если бы я не пристегнулся - я не писал бы этих строчек.
Вылез на крыло.
Игорёк до сих пор сидит в задней кабине. Морда у него зелёная. И вся в масле.
Мне стало смешно.
Я засмеялся.
Он тоже.
Мы оба стали истерически хохотать, глядя друг на друга.
Потом я остановился:
- Ты чего хохочешь?
- А ты посмотри на себя!
Я заглянул в зеркальце. Оттуда на меня глянула перетянутая зелёным шлемом густо вымазанная отработанным чёрным маслом незнакомая физиономия с дикими глазами.
Стало как-то не до смеха.
Игорь вылез из кабины, слез на землю.
Я стоял на крыле.
Из всех трёх деревушек к самолёту бежала с радостными воплями пацанва: "Ура! Самолёт прилетел!" Но быстрее всех и впереди всех бежала толстая баба. Меня тогда поразило: разве можно такой толстой бегать быстрее всех? Баба бежала и причитала: "Миленькие, живые, живые остались, да как же вы живые остались, такие молоденькие, как же не поубивались-то, господи, да как ты обернулся на них?" Тогда и я спрыгнул с крыла и подошёл к мотору.
Мотор был весь залит маслом.
Нижние цилиндры глубоко зарылись в землю и оставили за собой глубокие борозды чёрной земли в зелёной траве.
Из центра звезды мотора торчал, как сломанная кость, носок коленвала. Половина излома была свежая, искрящаяся кристаллами стали, половина - старая, чёрная. Трещина на этом коленвале, видно, была давно.
И тут только до меня дошло, что это всё-таки не сон, что убиться мы могли на самом деле и не убились случайно...
Меня пронзил такой страх, что коленки затряслись, я не смог стоять и опустился на землю рядом с Игорьком...
Итак, вынужденная посадка вне аэродрома.
По инструкции положено оставаться возле самолёта и ожидать прибытия спасательной команды. В то же время - опять же по инструкции - лётчику немедленно сообщить о вынужденной посадке с указанием времени, места, состояния матчасти и необходимой помощи на аэродром вылета, используя все доступные способы и каналы связи.
Как поётся в песенке - "Прилетели, мягко сели, высылайте запчастя: элероны, лонжероны, фюзеляж и плоскостя"...
Самолёт, считай, разбит. Винта нет, мотор выведен из строя, шасси снесены - вывозить только на телеге...
Нас окружили жители окрестных сёл. Среди них - девушки.
Страх уже прошёл.