VIII
На следующий день опять втроем к девяти утра явились в бронепоезд к Автономову. Командующий был свеж и сосредоточен - видно, что не опохмелялся. Волевой человек. Недаром большевики отдали под его командование десятки тысяч бойцов.
- Сегодняшняя поездка - начало нашей работы по созданию новой русской армии, - сказал он. - Посоветуемся с генералами, соберем офицеров и казаков и объясним наши задачи. Едем в Ессентуки и в Пятигорск.
До Ессентуков домчались быстро, меньше чем за полчаса. С Автономовым поговорить не удалось - он давал распоряжения своим помощникам по организации встреч и митинга. В окнах салон-вагона майская зелень, а за ней вершины Кавказа, подкрашенные розовым снегом.
У перрона машинист снизил скорость, и пока вагон подползал к группе встречающих, Автономов успел охарактеризовать наиболее влиятельных из них.
- Буачидзе вы вчера видели, рядом с ним - председатель Пятигорского совдепа Булэ - взяточник и вор, а к тому же еще палач: сам любит пытать и расстреливать. Высокий бородатый - Фигатнер, терский военный комиссар и по внутренним делам. Идейный большевик, но человек порядочный. Его народ любит. А другой гость - из Москвы - Лещинский. Контрибуцию с буржуев тянет. Умный, хитрый и опасный. Ну, пошли. Встречают - надо всем улыбаться.
Пришлось если и не улыбаться, то каждому приветливо подавать руку, и тому, кого любит народ, и тому, который любит пытать и расстреливать. Придет час, когда его самого…
Лещинский с лицемерной улыбкой, протягивая руку, сказал:
- Рад познакомиться, товарищ Шкуранский.
- Нет уж, простите, - возмутился Андрей. - Меня сюда пригласили не как "товарища", а как полковника!
Автономов услышал и вмешался:
- Да, да, товарищи, со мной три военных специалиста, они - офицеры и я прошу называть их по чину. А теперь приглашаю вас в свой вагон. Обговорим что и как.
Расселись за столом вокруг бутылок воды - минеральной и сладкой. Автономов осторожно в общих словах объяснил, что его волнует приближение немецких войск и он считает необходимым укрепить свою армию путем привлечения в нее казаков и офицеров. Его речь вскоре была прервана: вошел адъютант и доложил, что на автомобиле приехали генералы Рузский и Радко-Дмитриев.
Когда генералы вошли в салон-вагон, все присутствующие встали. Радко-Дмитриева Андрей видел на фронте. Рузский был знаком лишь по многочисленным фотографиям в газетах и журналах. Приехавшие были в скромных штатских костюмах без орденов и, кажется, успели превратиться в унылых стариков, а Радко-Дмитриев к тому же был чем-то болен. Генералы заняли почетные места за столом, и Автономов произнес приветственную речь, обращаясь к гостям "ваше превосходительство", призывал их принять участие в спасении России, которой грозит гибель от приближающихся немецких войск. Просил он генералов объединить своим именем офицерство на этот подвиг.
Все уставились на генералов с обостренным вниманием и даже с какой-то надеждой, словно эти старые больные люди и вправду могут спасти Россию. Сейчас вот наденут мундиры, подадут команды и пойдет за ними на немцев какая-то неведомая армия. Радко-Дмитриев шепнул что-то Рузскому, и тот сказал несколько слов от лица обоих. Четко, по-генеральски, но, в общем, непонятно. Прозвучала и благодарность, и надежда на спасение России, но за этой речью явственно проступал вопрос: а какими силами располагает главнокомандующий Автономов.
- А вот сейчас нам начальник штаба товарищ Гуменный доложит все, как есть.
Гуменный был подготовлен, браво поднялся и начал четко и уверенно:
- Войска Кубанской советской республики насчитывают около шестидесяти тысяч штыков и семи тысяч сабель, сто семьдесят пулеметов, двенадцать бронепоездов. До настоящего времени в армию входили следующие пехотные полки: Первый Екатеринодарский, Первый Северо-кубанский…
За железными стенами вагона начинался жаркий день. Окна и двери закрыты, тяжело дышать, и, наверное, не только у полковника Шкуро возникало чувство ненужности происходящего, случайности встречи за одним столом людей незнакомых между собой, и не только не доверяющих друг другу, но, кажется, исполненных взаимной ненависти. Автономов почувствовал, что все начинается как-то не так, и стал перебивать докладчика репликами, по-видимому, казавшимися ему остроумными, оживляющими совещание:
- Шестьдесят тысяч у начальника штаба в списках есть, а вот если приказать построиться, то я не знаю, сколько наберется. Может, тысяч десять… Да и от полков одни названия остались.
Гуменный не смутился - сработался с командующим. Спокойно продолжал:
- Полков теперь нету, по той причине, что мы произвели переформирование…
- Куда ж полки делись? - опять перебил его Автономов. - Разбежались, что ли?
Некоторые из присутствующих засмеялись.
- Не то, чтобы их нету, - не сбивался Гуменный, - они есть, но теперь входят в Первую дивизию Ейского отдела и в боевые участки, или, как мы их называем, фронты.
- Только во фронт никто не становится, как раньше было, - опять вмешался Автономов.
За столом на этот раз не засмеялись. Андрей Григорьевич смотрел на Рузского и удивлялся: в 1914 году был красавец генерал. Бабы его фото из "Нивы" вырезали и дома развешивали, а теперь - старик. И лет-то всего шестьдесят с чем-то. А сам-то он, Шкура-Шкура некий, каким будет? И доживет ли до таких лет? Для него новая война только начинается. На Рузского смотрел и проникался уверенностью, что не будет у этого старика в подчинении. Правда, когда представишь, что где-то вокруг него легкими девичьими шажками проходит Лена, на душе становится веселее, и вспоминаешь, что надо не думать о том, что когда-то случится, а жить. А к Рузскому домой надо бы подъехать.
А Гуменный не унимался:
- Таманский боевой участок или фронт - командир Романенко. Включает несколько полков и отрядов: Ростовский боевой участок или фронт - командир Сорокин, держит линию Ростов - Тихорецкая…
Когда доклад закончился. Автономов уже серьезно дополнил его, сказав несколько фраз о реальном тяжелом положении армии: дисциплины нет, командного состава нет. Его поддержали некоторые из присутствующих и даже обещали помочь деньгами и стараться привлекать офицеров.
Генералы поднялись, поблагодарили за приглашение.
- Мне необходимо поговорить лично с вами, - обратился к ним Автономов. - Сейчас вас отвезут на автомобиле домой, а в час дня я приеду встретиться с его превосходительством генералом Радко-Дмитриевым. У меня мало времени, митинг, другие дела, поэтому я прошу вас, Николай Владимирович, быть в час дня у генерала - мы должны разговаривать втроем.
После ухода генералов Автономов немедленно изложил всем идею: надо пригласить одного из генералов на пост командующего армией.
- Радко-Дмитриева, - сказал Датиев. - Он, болгарин, люто ненавидит немцев, совсем не связан с какими-то ни было партиями. Он ни за белых, ни за красных.
- Согласен, - сказал Слащов и, словно спохватившись, взглянул на Шкуро.
Тот равнодушно махнул ладонью - знал, что никаких стариков-генералов над ним не будет.
Буачидзе разнервничался. Поднялся с обиженным лицом, ерошил пышные волосы и с трудом возражал Автономову:
- Понимаешь, Иваныч, все ты правильно говоришь, но не любит народ генералов и офицеров. Давно не любит. Назначим генерала командующим, офицеров наберем, а солдаты что скажут? Контрреволюция, скажут. А Деникин, корниловцы? У них же закон, понимаешь, пленных не брать. Сколько они перебили наших! Братья убитых пойдут за генералами?
- Я тебя понимаю, Самуил Григорьевич, но не может армия без офицеров. Не воюют солдаты, а бегут от противника. А противник-то - немец!
- Своих выучим, Иваныч. Из солдат, из народа. Будут новые красные офицеры.
- Уважаемый оратор не знает, что значит выучить офицера, - резко перебил его Слащов. - Кадетский корпус - семь лет, училище - два года, и это еще не офицер. Еще послужить надо. А старший офицер и в академии учится.
- В войну за несколько месяцев офицеров готовили, - напомнил кто-то.
- Так они и воевали, - сказал Слащов. - А ваши новые офицеры, плохо обученные, неопытные, вообще будут бесполезными.
Заспорили. Автономов остановил дискуссию, объявив:
- Новых офицеров будем готовить, но пока их нет. Старых офицеров надо привлекать. Давайте их соберем и поговорим. Пусть руководители Совдепов разрешат провести съезд офицеров. Хорошо бы в Пятигорске.
С предложением согласились все, и на этом совещание закончилось.
IX
Пришлось полковнику Андрею Шкуро стоять на трибуне, обитой кумачом, и вновь нервно напрягаться, чувствуя себя не на месте, не с теми. Митинг проходил в Ессентукском парке, перед трибуной шумела и шевелилась толпа - больше всего мастеровых и штатских неопределенной принадлежности, одетых в легкое летнее светлое. Наверное, были среди них и офицеры. Казаков немного. Полковник старался каждому приветственно помахать, а близко стоящим и подмигнуть - увидят на ярком солнце. К речи Автономова особо не прислушивался - его идею понял, но не верил, что из нее может выйти реальное дело. Пользоваться моментом, конечно, надо, но следует быть начеку.
Говорил Автономов все о том же, но другими ело-вами:
- Вроде бы началась меж ними война, но это же результат недоразумения. Кто с кем воюет? Россия против Германии? Если бы так, то понятно, а у нас получается: Россия против России. Что мы не поделили?
- Спроси офицеров, которые нас расстреливали, - крикнули из толпы.
- А ты спроси комиссаров, которые офицеров и казаков расстреливали и грабили.
- Товарищи! - воскликнул Автономов. - Забудем прежние распри. Все слои общества должны объединиться против общего грозного врага - германской армии. Надо вновь доверять друг другу. Доверять офицерам, вместе с которыми мы сражались на фронте, доверять казакам - нашим землякам и братьям…
Речь как будто понравилась: одобряли громогласно, однако Шкуро, вдоволь наслушавшийся речей на митингах, принимал только один вид этих сборищ: он призывает казаков идти в бой, и они идут за ним. А здесь, как бы хорошо ни говорил Автономов, никакого результата не было. И никого не убедил в верности своей идеи примирения.
- Какое может быть у нас, казаков, доверие к большевикам, когда они нас обезоруживают, - сказал один из выступавших. - В нашу станицу понаехали красноармейцы и поотымали даже кухонные ножи.
- Вы просите, чтобы мы выставили полки, а потом заведете наших детей невесть куда на погибель… - говорил другой с недоверием.
После митинга, проходя сквозь толпу следом за командующим, Шкуро слышал и такое: "Большевики - это зараза, нехай лучше немцы придут!"
В домике Радко-Дмитриева, слишком скромном для такого известного старого генерала, хозяин угощал Андрея Григорьевича, Слащова и Датиева виноградным вином. Супруга генерала была в волнении и в слезах:
- Теперь большевики его заметили и не оставят нас в покое.
Ее успокаивали, но и сам генерал не надеялся на предлагаемое Автономовым сотрудничество.
- Я не могу им верить, - сказал он. - При первой же неудаче они обвинят меня в контрреволюционности или измене и расстреляют. Да и трудно поверить, что генералы Алексеев и Деникин согласятся пойти на сговор с этими мерзавцами.
Вскоре подошел генерал Рузский. Он говорил примерно то же самое:
- Кроме того, ведь у них нет ничего мало-мальски похожего на то, что мы привыкли понимать под словом "армия". Как же с этими неорганизованными бандами выступать против германцев?
Андрею Шкуро генералы были не нужны, но армия требовалась - он сам будет ею командовать. Толкнув незаметно Слащова, чтобы тот поддержал, сам тоже горячо высказался в защиту создания армии:
- Автономов даст оружия сколько надо. На съезде пусть не все, но часть офицеров пойдет к нам. Местная советская власть поддержит. И армия есть.
- Составим план боевой учебы, организуем разведку, - сказал Слащов. - Я готов занять должность начальника штаба.
- Мы понимаем вас, господа, - сказал Рузский. - Но у нас имена слишком одиозные, и нам невозможно начинать это дело. Беритесь вы сами за организацию армии, а если у вас что-нибудь наладится, то, может быть, мы и согласимся впоследствии возглавить армию.
Приехали Автономов и Гуменный и весь разговор повторился, разве что в несколько измененном варианте.
Радко-Дмитриев пообещал, что если его здоровье поправится и офицеры, поступающие в армию, будут пользоваться всеми положенными правами и привилегиями, То он, может быть, пересмотрит свое решение и примет командование.
Рузский жил в Пятигорске, и после разговора обратился к Автономову с просьбой отвезти его домой на автомобиле, и, конечно, получил разрешение, и тут Шкуро позволил себе вздохнуть несколько свободнее:
- Николай Владимирович" я никогда не бывал в Пятигорске, хочется места посмотреть эти… лермонтовские.
- Даю вам не больше чем полчаса, - сказал Автономов. - Спешу в Екатеринодар.
- Место дуэли не посмотрим, - сказал Рузский. - Далеко, а домик Лермонтова пройдем, можно даже зайти.
- Так посмотрим, - не согласился Шкуро. - Алексей Иваныч спешит. - По дороге генерал показал какую-то белую хибару с железной крышей на горке, что-то объяснял. Андрей смотрел с необходимым уважением.
У своего дома Рузский пригласил зайти хоть на минуту отдохнуть, но полковник поблагодарил:
- Здесь на вольном воздухе покурю.
Сел на скамейку в садике возле веранды и ждал, когда появится Она. Конечно, появилась, но не одна; с ней - дама лет тридцати с лишним. Лена представила ее как Маргариту Георгиевну, свою покровительницу. "Покажи господину полковнику сад", - со значением сказала покровительница.
Они ушли в гущу боярышника. Шкуро понимал женский пол. Девок ломал и в Пашковской, и в Екатеринодаре, и даже в самом Питере. В юнкерские времена ходили в отпуск к генералу Скрябину, его сына-кадетика отправляли спать в девять, и начиналось такое, что был Андрей разжалован из портупей-юнкеров. Засек сотник Скляров. Мог бы и не доносить. В боярышнике крепко облапил и зацеловал Елену, а она не сопротивлялась, и только вздыхала. Противно просигналила автомобильная груша, напомнив, где они и кто они.
- Леночка, - сказал Андрей с последним поцелуем. - Жду тебя в Кисловодске. Подгорная, восемь.
X
Красный летний вечер. Южный, теплый. Вальсики уже играют в саду. Шкуро, Слащов и Датиев подходили к "Гранд-отелю" усталые, но несколько обнадеженные. Теперь бы отдохнуть по-домашнему с горилкой, успокоить нервы. Навстречу тоже шли трое. Впереди - темноглазый, черноволосый, высокий, хитро улыбнувшийся при виде Шкуро. Спутники - чуть сзади. Все трое в гимнастерках, на поясах - кобуры с револьверами.
- Вы полковник Шкуро? - спросил черноволосый.
- Ну, я. А вы кто будете.
- А я - председатель Кисловодском совета Тюленев. В гостинице проживаете? В Ессентуки на митинг ездили?
- У меня документы, мандат - подписаны главнокомандующим..
- Все знаю. И то, что вы казаков мутите, в отряд собираете, тоже знаю.
- Так то ж по приказу… Оборона от немецкой опасности…
- Все знаю и предупреждаю: при попытке антисоветской деятельности пойдете под военный трибунал.
Заскрипели новыми сапогами трое советских, и Тюленин, уже уходя, сказал своим спутникам нарочно громко, чтобы полковники услыхали:
- Им бы только скакать и рубить - другого не знают. Это мы с вами, ребята, всю жизнь для людей работаем…
Постояльцы выходили из гостиницы, вкусить вечернего кисловодского воздуха, на первом этаже Андрей Григорьевич лицом к лицу столкнулся со Стахеевым. Тот обрадовался как родному:
- Андрей! Здесь? Легально? Все в порядке?..
Шкуро отправил своих спутников, отвел Михаила в уголок, к окну, предупредил:
- Осторожно, Миша. Всякие здесь есть.
- Но ты же легально. Я читал в "Кисловодском вестнике". Вместе с Автономовым выехал в Ессентуки на митинг. Меня не предупредили, но я подготовлю корреспонденцию в Москву…
- Ни в коем разе! Всех погубишь. Пиши о Лермонтове, о Пушкине…
- Да! Ты же был там. Видел дом? Мы с тобой поедем на место дуэли. Увидим знаменитый Провал… И Пушкин проезжал здесь. Был в Георгиевске, в Горячих водах, А Лену не встретил там?
- Какую Лену? А! Ту малолетку? Не до девок было, Миша, Ты здесь живешь. В какой комнате? В самой первой? Ого! Зайду, но ты обо мне нигде ни слова.
Прежде чем идти к себе, Шкуро зашел в номер к Слащову. Тот едва успел сбросить пропыленную куртку и умыться.
- Прости, Яша, что покоя не даю - такое наше дело, Сегодня же начнем рассылать своих по станицам, чтобы готовили казаков к выступлению. Совдеповцы, мерзавцы, за нами следят, но мы их обманем. Квартиру на Подгорной, восемь, не сдавай - там главнее разговоры будем вести. А теперь пошли ко мне. Татьяна с обедом давно, видать, ждет.