А кому она себя продаст, кроме как туристическое государство, простите меня? Значит, она ищет старшего брата. Старший брат – это Америка, а Америка – это база, начинается война мировая, вот и все. Это неразрешимый замок. Начинает бодаться Путин безразлично с каким американским президентом по поводу границы, потому что там уже Турция, и этот котел. И с этим котелком не могут справиться, потому что мы как империя – пали. Всякая империя обязана однажды пасть. Но Америка как империя вовсе не пала. Это просто другой тип империи. Ее интересуют ее сферы влияния. Вот Ближний Восток, вот и Грузия. Заложник – Грузия. Моя любимая страна.
Я долго, пока была советская власть, говорил, что режим должен рухнуть. Теперь что творится, когда пала империя? Надо было распускать страну, а они были не готовы. "Берите себе свободы, сколько хотите" – это было не решение. Решением было дать больше, чем просят.
Насколько мягче и толковее при царской империи была отпущена Финляндия, и она до сих пор вполне лояльна и к Западу, и к нам. Финляндию как отпустили, так надо было отпускать и Прибалтику. Иначе надо было отпускать страны, а не вводить в них танки. Вот это все – судороги бездарной власти, бездарной политики, бездарной дипломатии. И все потом надо было закреплять. Ведь не ждали этого освобождения от режима. Миру абсолютно не нужно было падение Советского Союза. Это все западные интеллектуалы, которых я встречал, подтверждают. Потому что после этого зашатался третий мир. Это сколько стоило крови. Попробуйте, дайте людям больше, чем они просят. Что, они не возьмут? Возьмут. А потом договоритесь на правильных основаниях. Это ужасная мировая утрата, и теперь мы будем расхлебывать это всю жизнь и будем бороться с этими сталинскими минами. Потому что наш властитель может купить царька, но он не может предоставить самостоятельности, даже сжатой. Это тоже мышление: купить легче, чем дать. А ведь дать – легче. Это тоже купить, между прочим. Нет, не могут. Темные, жадные люди. И так было всегда, и они всегда правили миром, и ничего другого не будет. И я – глупый интеллигент, который рассуждает перед вами о вопросах, которые не ему подвластны, и рассуждает непрофессионально, и тем не менее в моих словах есть толк. Абсолютный. Поскольку я вижу результат. Я прожил в этой стране 75 лет, и между прочим, 70 лет – сознательно. Ну, хотя бы разделяю памятью все происходящее. Вот он всем надоел, этот Старший Брат, и, как говорили в Восточной Европе, поделим по-братски? – Нет, пополам. Так вот вам – пополам. Русские, кстати, потеряли не меньше крови во всей этой истории, чем любая другая нация. И в смысле репрессий – мы равноправны. Просто у нас огромная территория, но не такое огромное население. Никто не занимается, к счастью, пересчетом этой пропорциональности. Это было бы бессмысленно, потому что когда вырезан наполовину маленький народ, получаются абхазские события. Это мне именно в Абхазии объяснили еще при советской власти, что, когда большой притесняет маленького, – это понятно. Но вы не знаете, что это такое, когда маленький притесняет меньшего. Я не обсуждаю сейчас российскую политику, поскольку Сталин нарезал все эти мины с Осетией, с Карабахом.
Все это очень продуманно, цинично и по-настоящему глубоко исторически сделано. Мы сейчас сидим на всех этих минах, и их подрывают, между прочим, только те, кому это выгодно. Сталин был опытный император, он опирался на многовековой опыт. Кстати, единственная хорошая фраза, которую я помню из Владимира Ильича по школе, это "Германия опоздала к разделу империи". И поэтому две мировые войны.
– И три основных языка…
Английский, французский, испанский. Немецкий потерял свое значение. Потому что войну проиграл. Я бываю на конгрессах Пен-клуба – там три переводческие кабинки, и на любом кофе-брейке я сижу, окруженный как минимум десятью национальностями, которые кое-как говорят по-русски и не говорят по-английски, то есть ничего, бедные, не понимают, сидя на конгрессе. Я им все время говорю, слушайте, вы поставьте четвертую кабинку, сделайте вы русский язык общим. С грузинами-то мы на каком говорим? На русском. На грузинском заговорить невозможно. Это надо родиться грузином. Птичий язык, чудный, очень красивый звук, великие поэты, все это есть.
– В русском языке, вобравшем столько, почти и нет грузинского следа?
Никаких я не обнаружил.
– "Хинкали"?
Ну да, если блюдо какое-то. "Манты" есть рядом. Вот пусть посоревнуются. А у нас есть "пельмени". Вот еще "чебуреки".
– Или "чурек", это тюркское…
А в грузинском сколько тюркских слов, вы об этом подумали?
– Андрей Георгиевич, вы говорите "любовь", а это ее дела? Может, влюбленность? Это всетаки оптика влюбленности.
Влюбленность, правильно. И она проходит, если нет продолжительного контакта. Она может перерасти, остаться ею, а может не быть. У меня она с 12 лет. Любовь к Кавказу у меня была сначала, я еще не отделял даже Кавказ от Грузии. И она превратилась в любовь. А в 1952-м я попал уже и в Грузию. Но это тоже срок – 60 лет. Грузия, безусловно, была территорией любви. Здесь она, значит, баловалась в столице. Вынимала червонец, как 100 долларов, носила хорошо пиджак и хорошо клеила девушек, хорошо ухаживала, такая лже-галантность в духе раннего русского офицерства XIX века. У меня даже есть эссе "За что мы любили грузин", и им заканчивается "Грузинский альбом". Любили за то, что они были другие. Мы же ничего не видели, нас же не выпускали. А они этим пользовались. И я не скажу, что грузины – совершенство. Они с удовольствием русского и опоят, и опустят, и будут радоваться, что они выше. Я все это видел, все это прошел. Знаю наизусть все их коварства, корявости, незапоминания телефонов, крушение обязательств… Все это нормально. Народ.
Потом можно сказать, что ГУЛАГ многих объединял. Когда умер Юра Домбровский, с которым я дружил, я впервые на похоронах увидел Чабуа Амирэджиби. Более красивого мужчину трудно себе представить. Чабуа там сказал лучше всех. А потом уже я постепенно понял, что он сумел отсидеть бездну лет, бежать трижды, трижды быть пойманным, из чего он позже выдавил свою эпопею про абрека "Дата Туташхиа".
Союз нерушимый был нерушим только в сознании Политбюро, благодаря С. В. Михалкову, а вообще он жил своей жизнью, окопной, лагерной и просто человеческой. Все винные народы стали водку пить. Культуру, что ли, потеряли. И базары – все ругают то, что сейчас на рынке. Так Ленин еще говорил, мол, учитесь торговать. Не научились же. Были русские торговцы, купцы и все на свете. У нас в России было длинное и медленное развитие на пути пропущенного Просвещения – это были классы. Революция уничтожала классы. Последовательно, точно, пока не дошла до крестьянства. И тогда уже Сталин обрубил последний класс. И по-видимому, в Грузии тоже, когда там прошлась сильно советская власть. Все было. Я говорю, что Сталин старался себя не ассоциировать с грузинами, но Россия-то ассоциировала, хотя это не нравится грузинам. Сколько народов спорят до сих пор о том, кто Сталин? Он и сын князя, какой-то незаконный, и просто сын грузина, и сын осетина, и сын армянина… За что Мандельштам-то пострадал? За "широкую грудь осетина". Это не прощается. На самом деле не прощаются такие вещи:
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Слово – это страшная вещь. Ну а что такое Грузия? Она найдет себе другого старшего брата, да? Там все построят, но никогда не будет того бессмысленного тепла, которое было в русской империи. Бессмысленного, пьяного, бестолкового, базарного, б… и совместно-армейского тепла.
– Что-то потеряно совсем, хотя бы из-за обновления поколений, молодежь в Тбилиси уже почти не говорит по-русски. Но что-то все-таки следует восстанавливать?
Надо приписать себе грех, надо найти, даже если мы недостаточно виноваты, надо суметь найти русскую вину перед Грузией и объявить ее со своего конца. И ставить на Грузию, а не на покупку Чечни. А Чечне надо предоставить большую автономную самостоятельность.
Я лежал с чеченцем в раковой больнице. С бандитом простым. Когда мы подружились и нашли общий язык, я его спрашиваю, как быть? Он говорит, надо было больше предоставить нам автономии и обязательно русского наместника. Вот что сказал бандит и абсолютный чеченец. Там всегда был русский наместник. Надо было обязательно учить язык той страны, куда ты едешь наместником. Вот этой грамотной имперской политики не стало. На Филиппинах даже трущобы будут построены так, как строили, скажем, испанцы, не говоря о распространении речи. Но я вернусь к тому, что я прервал, когда отстаивал права русской речи. Я говорил на конгрессе: поставьте четвертую переводческую кабинку, вы ведь говорите на ваших языках потому, что владели миром, а потом ваши империи пали и ваши языки остались остатками ваших владений.
И сейчас единственное, что можно не потерять, я думаю, это программу русского языка. Хотя они могут делать вид, что они антирусские. Пожалуйста, действительно терпеть нас трудно и мы противные. Но по-русски то вы говорите лучше, чем по-английски, – ничего не поделать. Мы же все радуемся друг другу, когда встречаемся в западном пространстве – все бывшие советские, как это объяснить? Потому что лучше, чем по-английски, мы говорим по-русски. Очень видная латышская поэтесса, чуть ли не кандидат Нобелевской, на одном мировом конгрессе общалась с литовской поэтессой и говорит ей: слушай, хватит выпендриваться, давай говорить по-русски. Есть фестиваль "Киношок" с программой фильмов стран СНГ и Балтии. И все туда страстно едут, потому что там они опять получают режим большой страны с распространением оттуда на Запад, а не из своей потерянной маленькой провинции.
Все это кончается тем, что по-английски не научатся, по-русски забудут, а по-грузински станут говорить хуже. Знание родного языка всегда развивается по отношению к какому-то другому внешнему языку. Обязательно. Нельзя заставить мир говорить по-грузински, не получится. А по-русски и заставлять не надо. Все равно, хуже-лучше – но уже говорят. Грузии совершенно не нужно терять русский народ как часть своей культуры. А нам совершенно не нужно терять грузинскую традицию в русской культуре, которая очень сильна, конечно. Она как началась с Грибоедова, Пушкина, Лермонтова… Хотя Грибоедов ничего про Грузию не написал, он просто женился на грузинке. Один из самых трогательных памятников, которые я видел, это памятник Нины Чавчавадзе. Там надпись удивительная: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?"
– Похоже, сегодня эти слова можно экстраполировать на отношения с Грузией?
Абсолютно. Я когда впервые увидел эту надпись, я был тогда в пубертате и мечтал о какой-то сверхзначительной любви, я позавидовал Грибоедову так, как Пушкин позавидовал ему и написал о нем в "Путешествии в Арзрум". Он переживал смерть Грибоедова, потому что теоретически он мог там его встретить, поскольку он в 29-м году совершил свою самоволку. Но когда его там спросили: куда вы едете, там же убивают русских поэтов, он говорил: в одном году нельзя убить двух Александров Сергеевичев. И не убили. Его носили на руках, он вообще там отвязывался как мог, говоря современным языком. Ему там любилось и нравилось. У Пушкина прекрасные грузинские стихи есть. Я думаю, что, прежде всего, наконец-то он где-то отвязался. Потому-то я и написал такое эссе маленькое, что Грузия – как заграница. Все его мечты об отвале сказались в Грузии. Так что он зародил именно любовь. Теперь, когда я подписываю свою книжку "Кавказский пленник", я пишу "Кавказский пленник № 4" от руки.
22 января 2013.
Публикация журнала "Однако".
Точка или тачка?
…Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья…
(Речь, не произнесенная 4 февраля 2012 года в СтБ)
Непонятное это слово любоначалие… То ли ты любишь начальство, то ли любишь, чтобы оно тебя любило.
Иногда мне снятся прямо-таки вещие сны.
В 1985-м приснился Горбачев. Познакомились. Левая рука была нормальная, а правая, которую он мне подал, в асбестовой рукавице, как у сталевара. "Чего он боится, – размышлял я, проснувшись, – обжечь или обжечься?"
В 1994-м приснился я себе сам, в открытом гробу перед топкой крематория. Я возмутился и вылез из гроба. Тут же доктора постановили мне неделю жизни максимум. Я и тут не согласился. И что же? Хирурги лишь промыли мозги, и я жив до сих пор. Вот и не верь теперь снам: богам хватает чувства юмора. Это я так, для убедительности, чтобы поведать еще один правдивый сон, уже о самой "правде".
Первый год нового столетия я встречал, как говаривали еще при советской власти, "с чувством глубокого удовлетворения": удалось и успел! Лет двадцать мечтал я об этом, и на Рождество состоялась акция "К 175-летию перебегания зайцем Пушкину дороги, а также восстания декабристов" с установкой в честь этого стелы в селе Михайловском. Тут я, не без помощи Александра Сергеевича, слегка запутал даты (как заяц следы). Меня всегда раздражал т. н. новый стиль: именно дата, а не внезапная большевистская приверженность к астрономии, что-то значит.
Пушкин никогда для себя не рождался 6 июня и не умирал 10 февраля, так же, как и Рождество никогда не отмечалось после 1 января! Лишь две даты, благодаря тому же Пушкину, сохранились по старому стилю: 19 октября и 14 декабря. Я позволил себе легкий подлог, посчитав появление судьбоносного зайца и восстание декабристов по новому стилю, а Рождество по старому, и все три даты практически совпали 26 декабря.
Торжество по этому поводу затянулось так, что и Новый год мы отмечали в Михайловском. С пафосом победителя провозглашал я тост за уходящий год: и за Пушкина, и за декабристов, и тем более за зайца, а также за дорогу, за путь, за чувство истории, за выбор пути, так непросто нам дающийся, то есть за Россию. "Это был мой зарок, – вещал я, – если удастся заложить камень, перед которым навсегда застыл наш богатырь, выбирая из трех дорог одну, то и двадцать первый будет наш!" И это я уже хватил…
Тут и появляется на экране Ельцин, чтобы поздравить народ. Эти поздравления давно уже никто не слушает в ожидании курантов… пришлось однако прислушаться. Все давно привыкли к Новому году как к единственному самому домашнему, самому несоветскому, самому беспартийному празднику в году! А тут на тебе! Сложение полномочий, передача полномочий… опять они. Только что было наше застолье – и нет его. Однако выпили, заели, забыли.
И снится мне первый в новом тысячелетии сон… титульный лист газеты "Правда", со всеми орденами, логотипами, шрифтами – один к одному, очень реалистично. И первый указ новой власти – ВСЕСОЮЗНАЯ ПЕРЕПИСЬ ЦАРЕЙ, – где все князья, цари, императоры, генсеки и президенты уравнены в исторических правах c обязательным соблюдением хронологической нумерации. Рассказал я сон заспанным друзьям, посмеялись мы над собою, стали считать на пальцах, который у нас тогда Владимир получается, если Владимир Ильич уж наверняка входит? Кто-то вспомнил Мономаха, кто-то Красное Солнышко, кто-то усомнился не одно ли это и то же лицо, а если разные, то кто из них раньше и кто окрестил всех нас… Какой тогда получается у нас теперь Владимир – Третий или Четвертый? Выпили за Первое января, мол, как его и с кем проведешь, так и год пройдет. Да что там год! Раз уже 2001-й… то и столетие, и тысячелетие. Приснится же! Даже всероссийская перепись населения, столь успешно провалившаяся, не была еще объявлена… а только стали жить мы с тех пор по этому указу, как по телевизионной программе – за десять лет всех генсеков пересчитали, включая их жен, детей и внуков: как им всем было трудно сыграть свою историческую кинороль.
Всех правдивее оказался фильм Сокурова о Ленине, всех человечнее – Брежнев в превосходном исполнении Шакурова. История была если не переписана, то пересмотрена (в буквальном смысле – на телеэкране). Пока наш действующий президент заботился об укреплении вертикали власти, на всенародный трон окончательно воссел Еговея (ЕГО ВЕличество Ящик), и власть ему покорилась первой.
Мой более чем полувековой опыт непосредственного контакта с цензурой позволяет мне утверждать, что это именно она закладывает основы смены режимов. Это именно она в мое время основоположила самиздат и тамиздат, породила диссидентское движение и третью волну эмиграции. И мы научились читать между строк и писать между строк, составляя для себя относительно правдивые образы единого и целого, и поняли, что власть тем и слаба, что узурпировала правоту, а не право, что она труслива, раз ей необходимы столь мощные силы подавления, что ей под силу только уничтожить твою жизнь, но не в ее власти уничтожить саму жизнь.
Гласность, как жизнь, застала нас врасплох: попробуй вырази то, что на самом деле думаешь? Оказывается, надо стать свободными. А как? Несмотря на всю жуть исторических испытаний, разбалованный оказался у нас народ, растерялся без прямых указаний сверху: обрели свободу только жаловаться друг другу на всё, ни в чем себя не упрекая. Съездили разок за границу – унизились, не понравилось: живут себе без нас, будто так и надо, мало того что говорят, но и обманывают не по-нашему, а – по закону. Синоним гласности у них – прозрачность. Не умея открывать рот, можно раскрыть глаза. Вот тогда мы и уперлись в ящик, который говорил нам что попало. Мы разучились читать по-писаному, зато научились видеть по видимому: перестали слушать, что все те же они нам говорят. Как глухонемые, мы научились читать по губам, как домашние животные – по выражениям лиц: врет ли человек, вешает ли лапшу на уши, и что им на самом деле от нас надо, если они это делают? Быть или казаться – вот что стало видно. Видно стало то, что как раз и хотят скрыть: любая ложь, малейшая фальшь интонации. Цензура опять помогла, от запрета слова на бумаге перейдя к выражению лица, которое не скроешь.
Накопилось. И когда нам торжественно показали предвыборный съезд "партии власти" (даже большевики так себя не именовали…), когда правящий тандем на наших глазах пересаживался с седла на седло, не сходя с трассы, передавая бразды (рули) из рук в руки, тут-то и произошла окончательно точка отрыва, тут-то все и отвалились от ящика. Хватит! Хватит утираться, будто все это божья роса.
Это и был туманный (болотный) образ будущего. А уж как выборы начались…