Чехов без глянца - Павел Фокин 31 стр.

В апреле 1897 г., в бытность мою в Москве, я полу­чил от Чехова открытку (со штемпелем от 5 апре­ля) с приглашением навестить его: "Милый Жан, буду с нетерпением ожидать Вас. Приходите во всякое время дня, кроме промежутка от часа до трех пополудни, когда происходит кормление и прогуливание больных зверей. Я скажу швейцару, чтобы он принял Вас. Или лучше всего, когда при­дете, пришлите мне со швейцаром Вашу карточку, и я скажу, чтобы Вас привели ко мне немедленно. Мне гораздо лучше. Я уже гуляю. - Обитатель пала­ты № 14, А. Чехов. Суббота. Клиника проф. Остро­умова".

Невеселое вышло это свидание!.. Кроме того, в помещении, где находился Чехов, было еще двое больных, и это стесняло свободу бе­седы... Помещение - светлое, высокое, простор­ное, каковым русские литераторы редко пользуют­ся. находясь в добром здоровье. Чехов лежал на койке в больничном халате, зало­жив руки за голову, и о чем-то думал... Сбоку, вро­вень с кроватью, помещалась предательская жес­тяная посудина, прикрытая чистым полотенцем.

куда A. 11. изредка откашливался. С другой сторо­ны - столик, и на нем пачка писем, чья-то толстая рукопись и вазочка с букетом живых цветов. Уви­дя меня, он поднялся с кровати, протянул исхуда­лую руку и улыбнулся своей милой доброй "чехов­ской" улыбкой. Я сел рядом на стул.

- Ну, что, Аитуан, как дела?

- Да что, Жан, - плохиссиме! Зачислен отныне официальным порядком в инвалидную команду... Впрочем, медикусы утешают, что я еще долгонько протяну, если буду блюсти инвалидный устав... Это значит: не ку рить, не пить... ну, и прочее. Не аван­тажная перспектива, надо признаться!

И его грустное, утомленное лицо стало еще груст­нее.

Чтобы переменить разговор, я обратил внимание на толстую рукопись, лежавшую на столике...

- Ах, это? Это один юноша мне всучил... Начина­ющий писатель - усиленно просил проштудиро­вать... Поди, думает, невесть какая сладость быть русским писателем! - Чехов вздохнул и показал глазами на пачку писем: - Один ли он тут!

"Ну, люди, - подумал я про себя, - даже в госпи та­ле, больному человеку, не дадут покоя!"

- А это у вас от кого? - кивнул я на букет, украшав­ший больничный столик. - Наверное, какая-ни- будь московская поклонница?

- И не угадали: не поклонница, а поклонник... Да еще, вдобавок, московский богатей, миллионер. - Чехов помолчал и горько усмехнулся: - Небось, и букет преподнес, и целый короб всяких компли­ментов, а попроси у этого самого поклонника "де­сятку" взаймы - ведь не даст! Буд то не знаю я их... этих поклонников!

Мы оба помолчали.

- А знаете ли, кто у меня вчера здесь был? - неожиданно и с видимым удовольствием вставил Чехов. - Вот сидел на этом самом месте, где вы теперь сидите.

- Не догадываюсь.

- Лев Толстой!

Я невольно разволновался.

- Вот интересно, о чем вы с ним разговаривали? Чехов чуть-чуть нахмурился и уклончиво отвечал:

- Говорили мы с ним немного, так как много гово­рить мне запрещено, да и потом... при всем моем глубочайшем почтении к Льву Николаевичу, я во многом с ним не схожусь... во многом! - подчерк­нул он и закашлялся от видимого волнения. Очевидно было, что его более тронул и образовал самый факт посещения, чем его душевный резуль­тат, и также очевидно было... что критика и мораль Льва Толстого у койки больного, нуждающегося пи­сателя пришлась не совсем ко двору.

Чтоб излишне не утомлять Чехова, я поднялся и стал прощаться. Он проводил меня в коридор до самых дверей, убеждая навестить его в непродол­жительном времени в Мелихове.

- Слышите, Жан, я беру с вас слово!.. И. пожалуй­ста, не откладывайте по обыкновению, ибо летом медикусы посылают меня на кумыс. - И уже у самых дверей он добавил, мягко улыбнувшись: - А ведь знаете, я почти привык здесь... здесь так удобно ду­мать! А но утрам я хожу гулять, хожу в Новодеви­чий монастырь... на могилу Плещеева. Другой раз загляну в церковь, прислонюсь к стенке и слушаю, как поют монашенки... И на душе бывает так стран­но и тихо!..

Антон Павлович Чехов. Из дневника iSqj г.:

С 25 марта по го апреля лежал в клинике Остро­умова. Кровохарканье. В обеих верхушках хрипы.

выдох; в правой притупление. 28 марта приходил ко мне Толстой Л. Н.; говорили о бессмертии.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. О. Меньшико­ву. Мелихово, 16апреля 1897 г.:

В клинике был у меня Лев Николаевич, с которым вели мы преинтересный разговор, преинтересный для меня, потому что я больше слушал, чем гово­рил. Говорили о бессмертии. Он признает бессмер­тие в кантовском вкусе; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цели которого для нас составляют тай­ну. Мне же это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы; мое я - моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой - такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивляется, что я не понимаю.

Иван Леонтьевич Щеглов:

Приехав в конце апреля в Мелихово, я прямо ужас­нулся перемене, которая произошла в Чехове со вре­мени нашего недавнего свидания в остроумовской клинике. Лицо было желтое, изможденное, он часто кашлял и зябко кутался в плед, несмотря на то, что вечер был на редкость теплый... Помню, в ожида­нии ужина, мы сидели на скамеечке возле его дома, в уютном уголке, украшенном клумбами чудесных тюльпанов; рядом, у ног Чехова, лежал, свернув­шись, его мелиховский любимчик, собачка Бром, маленькая, коричневая, презабавная, похожая на шоколадную сосульку... Чеховски деликатно, метки­ми полунамеками, А. П. повествовал мне о своих жи­тейских невзгодах и сетовал на вызванное ими край­нее переутомление.

- Знаете, Жан, что мне сейчас надо? - заключил 392 он, и в его голосе звучала страдальческая нота. -

Год отдохнуть! Ни больше, ни меньше. Но отдох­нуть в полном смысле. Пожить в полное удоволь­ствие; когда вздумается, - погулять, когда вздума­ется, - почитать, путешествовать, бить баклуши, ухаживать... Понимаете, один только год пере­дышки, а затем я снова примусь работать, как ка­торжный!

1897-1898. Уроки французского

Антон Павлович Чехов. Из письма В. М. Собмевско- му. Мелихово, jg августа 1897 г: Я говорю на всех языках, кроме иностранных; когда за границей я говорю по-немецки или по-француз- ски, то кондуктора обыкновенно смеются, и в Пари­же добраться с одного вокзала на другой для меня это все равно, что играть в жмурки.

Антон Павлович Чехов. Из дневника i8gy г:

4 сент. Приехал в Париж. Moulin rouge, danse du ventre, Cafe du Ncan с гробами. Cafe du Ciel и проч. 8-го сент. В Биаррице. Здесь В. М. Соболевский и В. А. Морозова. Каждый русский в Биаррице жа­луется, что здесь много русских. 14 сент. Байона. Grande course landaise. Бой с ко­ровами.

22 сент. Из Биаррица в Ниццу через Тулузу.

23 сент. Ницца. Поселился в Pension Russe. Зна­комство с Максимом Ковалевским, завтраки у не­го в Beaulieu, в обществе Н. И. Юрасова и худож­ника Якоби. В Монте-Карло.

394 7 окт. Признания шпиона.

9 окт. Видел, как мать Башкирцевой играла в ру­летку. Неприятное зрелище.

15 ноябрь. Монте-Карло. Я видел, как крупье украл золотой.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. П. Чеховой. Па­риж, 5(17) сентября 1897 г.:

Вчера весь день ходил по Парижу. Был с Настей в magasin du Louvre, купил себе фуфайку, палку, 2 галстука, сорочку. Вечером был в Moulin rouge, видел знаменитый danse du ventre. В громадном слоне с красными глазами маленькая зрительная зала, куда нужно взбираться по узкой витой лест­нице - здесь и проделывается эта danse du ventre при звоне бубнов и пианино, за которым сидит не­гритянка.

Погода пасмурная, но весело. Город любопытный и располагающий к себе.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Би­арриц, л (23) сентября 1897 г.:

В Бордо я застал теплое, яркое утро, но чем ближе к Биаррицу, тем все хуже и хуже. Меня встретили Соболевский и Морозова. Когда ехали с вокзала, шел дождь, дул осенний ветер. М<орозова> пред­лагала занять у нее комнату, но я отклонил сие лю­безное предложение и поселился в "Виктории". Погода в общем неважная, особенно по утрам, но стоит только выглянуть солнцу, как становится жарко и очень весело. Plage интересен; хороша толпа, когда она бездельничает на песке. Я гуляю, слушаю слепых музыкантов; вчера ездил в Байону, был в Casino на "La belle Helene". Интересен город со своим рынком, где много кухарок с ис­панскими физиономиями. Жизнь здесь дешевая. За 14 франков мне дают комнату во втором этаже. Service и все остальное. Кухня очень хорошая, изысканная, только одно не хорошо - приходит­ся много есть. За завтраком и обедом, все за ту же цену, подают вино, rouge et Ыапс; есть хорошее пиво, хорошая Марсала - одним словом, тяжела ты, шапка Мономаха! Очень много женщин. Погода, кажется, не станет лучше. Придется скоро покинуть эти милые места и отправиться куда-ни­будь на юг, через Париж, конечно. Поеду на Ривьеру, потом, должно быть, в Алжир. Домой не хочется. <...> Русских очень, очень много. Женщины еще ту­да-сюда, у русских же старичков и молодых людей физиономии мелкие, как у хорьков, и все они роста ниже среднего. Русские старики бледны, очевидно изнемогают по ночам около кокоток; ибо у кого им­потенция, тому ничего больше не остается, как из­немогать. А кокотки здесь подлые, алчные, все они тут на виду - и человеку солидному, семейному, при­ехавшему сюда отдохнуть от трудов и сует".! мир­ской, трудно удержаться, чтобы не пошалить.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. А. Хотяинце- вой. Биарриц, 17 (29) сентября 1897 г.: На днях в Байоне происходил бой коров. Пикадо- ры-испанцы сражались с коровами. Коровенки, сер­дитые и довольно ловкие, гонялись по арене за пи­кадорами, точно собаки. Публика неистовствовала.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. П. Чеховой. Ницца, 25 сентября (7 октября) 1897 г.: В 11ицце тепло; очаровательное море, пальмы, эв­калипты. но вот беда: кусаются комары. Если здеш­ний комар укусит, то потом три дня шишка. Мой ад­рес для писем: France, Nice, Pension Russe. Этот пансион содержит русская дама, кухарка у нее рус­ская, и щи вчера подавали русские, зеленые. Мне хорошо за границей, домой не тянет; но если не бу­ду работать, то скоро вернусь в свой флигель. Пра­здность опротивела. Да и деньги тают, как безе.

Антон Павлович Чехов. Из письма И. П. Чехову. Ниц­ца, 2 (14) октября 1897 г.:

Вчера я видел, как около училища школьники игра­ли в мяча, по-видимому, в беглого. С ними были учи­тель и поп. Игра была шумная, как когда-то в Таган­роге. и поп бегал взапуски, не стесняясь присутст­вием посторонних.

За границей стоит пожить, чтобы поучиться здеш­ней вежливости и деликатности в обращении. Гор­ничная улыбается, не переставая; улыбается, как герцогиня на сцене, - и в то же время по лицу вид­но. что она утомлена работой. Входя в вагон, нужно поклониться; нельзя начать разговора с городовым или выйти из магазина, не сказавши "bonjour". В об­ращении даже с нищими нужно прибавлять "mon­sieur" и "madame".

Игнатий Николаевич Потапенко:

Чехов жил в русском пансионе, который теперь уже, кажется, не существует. Приехав, я застал его там. Пансион был наполнен, так что мне едва уда­лось добыть комнату где-то во флигеле. У Чехова же была хорошая просторная комната в главном здании.

Публика в пансионе была русская, но крайне се­рая и неинтересная. Какой-то провинциальный прокурор, учитель, баронесса с дочерью, которой дома, в России, почему-то не удавалось выйти за­муж, и т. п.

Но утешением служило близкое соседство М. М. Ко­валевского, который жил в своей вилле в Болье, в двадцати минутах езды от Ниццы, и часто посе­щал А. П., к которому относился с какой-то трога­тельной заботливостью.

Антон Павлович чувствовал себя здесь в высшей степени бодро. Я редко видел его таким оживлен­ным и жизнерадостным. Самое место, где поме­щался наш пансион, не отличалось ни бойкостью, ни красотой. Моря отсюда не было видно, да и го­ры заслонялись высокими домами. Но недалеко была главная улица - Avenue de la Gare, по которой мы почти каждый день путеше­ствовали к морю и там проводили часы. Тогда же завязалась у А. П. трогательная дружба с Юрасовым, местным вице-консулом и консулом в Ментоне, белым старичком, который с обожа­нием смотрел на него и возился с ним, как с ре­бенком.

Раз в неделю у него бывали пироги, настоящие русские пироги, и он зазывал Антона Павловича к себе. Иногда удовольствие есть эти вице-кон­сульские пироги выпадало и на мою долю. Да и самый пансион не без основания назывался "русским" (хотя вто время официальное название у него было какое-то друтое). Там была русская ку­харка, история которой интересовала все населе­ние пансиона, а А. П. не менее, чем других. Благо­даря ей на нашем столе иногда появлялись тоже пироги, по-русски приготовленная селедка и даже борщ.

Сама же она, хотя и не забыла родного языка, но давным-давно совершенно офранцузилась и не вы­ражала ни малейшего желания вернуться в Россию. - Зачем? - говорила она. - Там я была рабой, а здесь - свободная гражданка, такая, как все.

В Ниццу она попала лет двадцать тому назад, слу­чайно, в качестве горничной при купеческой се­мье, но семья уехала, а она осталась. Вышла замуж за негра, плававшего на каком-то пароходе, и у нее была дочь-мулатка, таинственное существо, жив­шее тут же, в здании пансиона, но отдельно от ма­тери.

Дело в том, что негр, однажды вернувшись из плава­ния, нашел у своей жены белого ребенка и, сделав из этого правильный вывод, отверг жену, не захотел иметь с нею больше никакого дела. В то время, о ко­тором идет речь, его уже не существовало, он умер. Да и то белое существо, которое послужило причи­ной разрыва, тоже умерло.

Л смуглолицая Соня (так, кажется, ее звали), уже совсем взрослая девушка, избегала показываться на глаза своей матери, которая встречала ее суро­вым укором. Она и вообще почти не показывалась, и если уж ей необходимо было выйти со двора, она делала это торопливо, чтобы как можно меньше глаз видели ее.

Выходила же она по вечерам и возвращалась до­мой не всегда одна...

Это странное сплетение обстоятельств почему-то сильно овладело вниманием А. П. Впрочем, это было понятно.

"В жизни все просто", - обыкновенно говорил он, бракуя в литературе все нарочитое, искусно ском­понованное, эффектное, рассчитанное на то, что­бы удивить читателя. Л тут вдруг перед ним жизнь, дающая готовый сюжет для забористого бульварно­го романа.

Простая русская девушка, негр, белый ребенок, таинственная мулатка, выходящая на ночной про­мысел...

Иногда за обедом, когда подавали русское блюдо, он сопоставлял, по обыкновению отрывисто и без 399

всяких объяснений: "Русский борщ и мулатка..." И всегда, когда но двору проходила смуглолицая Соня, он всматривался в нее и следил за нею гла­зами.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. П. Чеховой. Пицца, 15 (2j) октября iScjj г.:

Я уже привык к мес ту, освоился, осмотрелся и на­хожу. что я превосходно сделал, что не купил уча­стка в Ялте. Здесь и теплей, и интересней, и жизнь гораздо дешевле, и если бы понадобилось купить участок, то это здесь удалось бы сделать и скорее и выгоднее. За превосходную комнату с коврами, с камином и проч. и проч. и с отдельной уборной, с правом сидеть и принимать своих гостей в сало­не, за завтрак, обед (по качеству и количеству не уступающий ничем 2-х рублевому обеду в Эрмита­же), кофе и проч. и проч. я плачу 70 франков в не­делю, т. е. loo р. в месяц. Стало быть, холостой че­ловек, зарабатывающий 2500-3000 р. в год, может прожить здесь прекрасно. Приходится много рас­ходовать на мелочи - на газеты, которые я читаю в изобилии, глотаю, и на певцов и музыкантов, ко­торые то и дело приходят во двор и задают кон­церты под окнами. А здешние уличные певцы, ко­торым платишь по ю сантимов, ноют из опер, по­ют гораздо лучше, чем в мамонтовской опере, и я думаю, что здешний уличный тенор, во всяком слу­чае, более талантливый и более изящный, чем, на­пример, Петруша Мельников, получал бы у Мамон­това по 500 р. в месяц. Я не преувеличиваю и с каж­дым днем все убеждаюсь, что петь в опере не дело русских. Русские могут быть разве только басами, и их дело торговать, писать, пахать, а не в Милан 400 ездить.