- Так то ж пушка! - отвечал Матвей Иванович. - Она, может, и не возьмёт. А казак завсегда осилит! Ту башню, я вам скажу, придётся брать вам вместе с егерями да гренадерами. Нужна от вас сотня самых отважных и умелых, кто не побоится пойти на ту башню с одним штыком. Ещё Суворов сказывал, что пуля - дура, а штык - молодец. Со штыком нужно взобраться по стене на башню, а потом уж через пролом в крыше ворваться внутрь. Есть ли среди вас охотники на такой риск?
- Есть! - ответил стоявший на правом фланге есаул.
- Командир сотни Зачетнов, - назвал фамилию есаула Чапсин.
- Вот, Зачетнов, твоя сотня и пойдёт на ту башню… Но ежели не справитесь…
- Справимся, ваше превосходительство! Непременно справимся!
Как только артиллерия начала палить по башне, казаки, используя лощинки и гребни, подобрались к подножию холма. Ротные колонны воронежцев расположились в укрытии, позади. Это был тот самый батальон Воронежского полка, который не смог взять башню в прошлый раз. Теперь его усилили гренадерами, и командир, ещё не оправившийся от раны полковник Кравцов, поклялся сложить голову, но на этот раз препятствие одолеть.
Протрубил рожок, загремели барабаны, и ротные колонны пошли на приступ. По ним ударили из бойниц башни, из крепости. Засвистали пули.
- Вперёд, ребята! - увлекая воронежцев, скомандовал полковник.
Но прежде чем егеря и гренадеры выбрались на холм, у подножия башни оказались казаки. Перед ними возвышалось высокое сооружение с выбитыми кое-где артиллерией камнями.
- Взбирайся на крышу! - командовал есаул Зачетнов. Казаки Вилкин, Лукьянов, Бакалдин, сбросив сапоги, стали карабкаться вверх по стене. Заготовив железные штыри, каждый загонял их поглубже в щели и поднимался, как по ступенькам, к кровле. Рядом действовали воронежцы. Взобравшись на крышу, они проникли в верхний ярус и оттуда повели обстрел засевших в башне охотников. Те не выдержали, бросились к крепости…
Верный обещанию, Платов распорядился составить ордер с пожалованием семи старшинам Гребенского войска повышения в чинах: есаул Фёдор Зачетнов представлялся в капитаны, сотник Гавриил Тургенев в станичные атаманы; казакам Василию Вилкину, Василию Лукьянову, Герасиму Бакалдину испрашивался чин хорунжего, а Гавриил Ильин и Василий Мурзин были жалованы в станичные писаря.
Узнав об этом документе, командир Донского полка Машлыкин с обидой сказал:
- А что ж наши донцы? Так и останутся не отмечены?
- Подпишу и на них ордер, когда отличатся в деле. Перед отчизной да службой, полковник, все равны. А для меня что гребенской или моздокский казак, что родной донец…
Ордер составили, но Зубов не дал ему хода.
- От всех благих наград и обещаний низшим чинам смысл есть воздержаться. Надобно прежде, чтоб отмечен был генералитет.
Матвей Иванович не стал возражать: против воли начальства не пойдёшь.
Так документ и пролежал в канцелярском сундучке три месяца. Только в сентябре Платов ввёл его в силу, учинив под ордером свою роспись…
И вот штурм Дербента.
На холме в парадном мундире, при всех регалиях находился Зубов. Рядом с ним Апраксин. Он расхаживал, выпятив грудь с орденами. Не скрывал волнения Римский-Корсаков: его гренадерам и егерям предстояло первыми ворваться в город. Здесь же находился и генерал Савельев в потёртом мундире.
Беннигсен отсутствовал. Его бригада располагалась левей, примыкая флангом к морю, и он находился на своём наблюдательном пункте.
- Ну что, начнём? - ни к кому не обращаясь, сказал Зубов и, увидев в руках Платова табакерку, протянул к ней руку. - Дай-ка, Матвей Иванович.
Унизанные перстнями пальцы ухватили щепоть табаку. Смачно чихнув, командующий сказал уже повелительно:
- Апраксин! Пора палить! Давай команду пушкарям! Бригадир взмахнул треуголкой, и тотчас в утренней тишине отчётливо послышалось:
- Зажечь запа-алы-ы!
Команда донеслась с того холма, где возвышалась та самая злополучная башня, которую два дня назад штурмовали. Теперь по обе стороны от неё стояли шесть орудий капитана Ермолова, нацеленные на стену крепости. Это главная в предстоящем деле брешь-батарея, двенадцатифунтовые ядра которой должны разрушить стену, сделать в ней пролом.
Кроме батареи Ермолова в деле участвовали и другие орудия, стволы которых также нацелены на стену у ворот Джарчи-капи. Самих ворот не видно: искусным строителем крепости они построены так, что скрыты от глаз, их прикрывают массивные опоры. Видна лишь идущая от ворот дорога.
Раскалывая воздух, прогремел выстрел. С гвалтом поднялась над опушкой чёрная воронья стая. Гулкое эхо прокатилось по горам. Ядро угодило в гранитную стену, выбив сноп искр. Вспыхнуло сизоватое облачко.
- Бей всей мощью! - снова скомандовал Зубов, и Апраксин тут же передал команду на батареи.
Прислуга на позициях засуетилась, и расставленные веером орудия разом загрохотали, бомбардируя стену. Ядра сыпались как горох, били гранитные глыбы, но, казалось, никакая сила не могла сокрушить стену.
Крепость отвечала пушечной пальбой: ядра падали то с перелётом через орудийные позиции, то, не долетая, не причиняли вреда. И из ружей стреляли, но без меткости, потому что расстояние было предельное.
По городу вела огонь и батарея бригады Беннигсена, а с южной стороны орудия отряда Булгакова. Пушкари старались угодить в рощу Дубари, где находилась, как донесли лазутчики, палатка самого Ших-Али.
Он упорствовал. Казалось, отказы в помощи Ага-Мохамеда и турецкого султана должны были отрезвить, заставить начать с русскими переговоры, но упрямство оказалось сильней. Наконец, поддавшись уговорам сестры Хараджи-Ханум, в ночь на 10 мая Ших-Али направил к генералу Булгакову порученца.
Не смея принять самостоятельного решения, Булгаков передал сообщение Зубову. Тот распорядился с ханом не вступать ни в какие переговоры. Ему донесли, что население города ропщет против хана, требует, чтобы по примеру соседей он признал русскую "солнцешапочную царицу" и вручил бы Кызыл-Аягу - золотоногому генералу - ключи от города…
Бомбардировка стены длилась уже более трёх часов. Ухали пушки, ядра рушили стену цитадели. Егеря, гренадеры и казаки лежали в укрытиях, ожидая команду на штурм.
Но вот дрогнула, не выдержав ударов, стена, обрушилась, в ней зияла огромная брешь.
- На шту-урм! Шту-урм! При-иго-то-овсь! - затрубил рожок, забили барабаны. - Егеря и казаки, вперё-ёд!
Из укрытий рассыпным строем солдаты бежали к крепостной стене. Перевалив гребень, егеря-воронежцы вместе с рослыми гренадерами скатывались с крутого склона к бурлящему потоку. Правее их, возглавляемые есаулом Зачетновым, устремились к мосту казаки. Через мост пролегала дорога к воротам.
И тут над стеной в трёх местах поднялись белые флаги.
- Сдаются, ваше сиятельство! Крепость сдаётся! - громче остальных закричал Апраксин, подбежав к Зубову.
- Играйте отбой! - взмахнул тот рукой.
- Наза-ад! Наза-ад! - послышались команды. - Отбой-ой! Штурм отмени-ить!..
Ударила дробь барабана. Ворвавшиеся через пролом в крепость солдаты в нерешительности остановились. Стрельба стихла…
Спустя немного распахнулись огромные створки, и из ворот Джарчи-капи показалась процессия. Впереди, едва переставляя ноги, поддерживаемый двумя молодыми горцами, шёл дряхлый старец с седой бородой. Большая белая чалма, казалось, придавила его своей тяжестью. За ним следовали зажиточные горожане в черкесках и при оружии. Последним ехал на вороном жеребце Ших-Али. На его шее висела богато украшенная кривая сабля. Всегда горделиво уверенный в себе, теперь он сидел в седле с поникшей головой, не глядя по сторонам.
Процессия направлялась к холму, где стояли генералы.
- Ну вот, слава богу, всё и обошлось, - хриплым голосом проговорил Римский-Корсаков и перекрестился.
- Давно б уж кончилось, будь Ших-Али благоразумен, - отозвался Платов.
- Да, кажется, он и сам жалует, - разглядывая в подзорную трубу, заметил Апраксин.
Зубов, не оглядываясь, произнёс:
- Возьми его, Апраксин, на свою заботу. Помести в лагере под зоркой охраной. Чтоб ни один человек не мог без ведома к нему проникнуть.
Процессия выбралась на холм, и шедшего впереди старца подвели к Зубову. Шамкая, старик что-то стал тихо говорить.
- Что он лопочет? - Зубов стоял в позе победителя.
- Он говорит, что, все они пришли, чтобы приветствовать вас от всех жителей… И вручить от города и крепости Нарын-Кала ключи.
Позади старика один из горцев держал перед собой расшитую золотом подушку. На ней лежали схваченные кольцом два больших серебряных ключа. Старик продолжал речь.
- Он говорит, что по воле Аллаха ему во второй раз приходится вручить русским ключи.
- А когда же в первый раз? Кому вручил? Толмач пояснил:
- Петру, государю Российскому. Было это давно, и он тогда был сильным и ловким джигитом…
Приняв ключи, Зубов передал их Апраксину. Ответил старцу, чтоб слышали все остальные:
- Вы наши союзники и друзья. Все подданные государыни-матушки, её дети. И, как дети, будем жить в мире и согласии. Наш общий враг - Ага-Мохамед персидский. Теперь русской армии открыт доступ в закавказские края и к Тифлису, чтобы выполнить свой союзнический долг.
ЗА АРАКСОМ
После двухнедельного пребывания у Дербента корпус продолжал поход. Накануне Зубов вызвал генералов, объявил диспозицию, Платова же предупредил:
- С вас, атаман, спрос за охранение войск на марше и ведение разведки. А посему быть самому впереди.
- Разумеется, - отвечал генерал.
Он привык находиться в походе в жарком месте: в авангарде, вступая первым в сражение с неприятелем, или в арьергарде, когда войска отходили и казаки прикрывали главные силы от вражеских наскоков.
- А предупреждаю потому, - продолжал граф, - что есть слухи, будто хан Бакинский, а с ним ханы Карабаха и Шемахи примкнули к Ага-Мохамеду. Сам в это я мало верю, но сие известие нельзя упускать из виду. У персианина войск немало, до сорока тысяч. Хотя он и отступил, но в любой час может совершить диверсию.
Матвей Иванович слушал главнокомандующего, кося глазом на лежащую пред ним карту. Видел, что угроза может возникнуть не только с фронта, но и справа, со стороны гор, где бродили многочисленные отряды Сурхая.
- И в сторону моря бди! - словно разгадав мысли Платова, продолжал Зубов. - Прежде всего, на Баку, а потом к местам причалов наших судов. Никак нельзя допустить, чтобы к ним проник неприятель-Задача на авангард выпадала немалая, если учесть небольшие его силы: свой легкоконный Чугуевский полк, Хопёрский, Волжский, Терский, Гребенской и ещё легион казачьей команды из Моздока. Всего пять полков, а в каждом три с небольшим сотни. В дополнение на следующий день подошёл ещё один полк, донского полковника Орлова.
… 24 мая, опережая главные силы, авангард начал поход. За ним запылила пехота, загромыхали орудия, заскрипели повозки обоза.
Через неделю полки авангарда достигли Самура. В горах началось таяние снегов, шли сильные дожди, река взбухла, превратилась в ревущий поток. В мутной воде крутило камни, неслись вырванные с корнями деревья. Противоположный берег скрывался в тумане.
- Ну, с Богом, - перекрестился урядник, старший дозора, и направил коня в поток.
Упираясь концом пики в дно реки, казак помогал, лошади справиться с течением. За ним последовали и остальные. Вода била в грудь, в бока лошади, и она едва удерживалась на ногах. Казалось, ещё секунда, и животное не выдержит напора, поток собьёт и затянет в бешеную круговерть.
Сотня за сотней преодолели полки преграду и поскакали вперёд.
19 июня авангард Платова вышел в Курт-Балаку. А утром ему донесли, что накануне Ших-Али бежал из лагеря и ночью был в Кубе. Захватив мать и жену, ушёл в горы.
- А что же Серебряков? Как же он допустил такое? Сей момент его ко мне! - вознегодовал Платов.
Майор Серебряков из Чугуевского казачьего полка возглавлял команду при главном лагере. Под его началом находились две сотни наиболее опытных донских казаков. Прибыл он к Платову с осознанием вины.
- Ты что же, господин майор, допустил такое? Выходит, Шах-Али окрутил твою охрану! Или казаки неисправно несли службу?
- В сем позоре нет их вины.
- А кто же повинен?
- Дозвольте прежде доложить всё как было. - Докладывай, послушаю.
Пленив Ших-Али, генерал Зубов проявил к нему великодушие. Хотя хан и находился под стражей, однако был на положении не пленника, а гостя: посещал офицеров и генералов, имел свою лошадь и нукеров, носил оружие. За месячное пребывание в русском лагере хан сумел войти в доверие и к самому Зубову. Даже осмелился просить быть гостем в его имении в Кубе, где находились мать и жена.
- Непременно буду, - пообещал граф.
- Но тогда разреши послать письма в окрестные селения, чтобы доставили угощения. Всех офицеров приглашаю, на весь Дагестан устрою пир.
- Хорошо, так уж и быть, шли гонцов…
Майор Серебряков рассказал, как накануне на марше, когда колонна, где находился Зубов, подошла к ущелью и был объявлен привал, Ших-Али предложил полковнику Миллеру-Закомельскому джигитовать.
Показывая лихость и удаль, хан ускакал к лощине и скрылся в ней. Первым спохватился полковник Иловайский. Вскочил на коня и е десятком казаков бросился за беглецом. Гнались вёрст двадцать, но догнать не смогли.
- Позор! Позор! - качал головой Платов.
Через неделю в лагерь прискакал горец. Найдя Серебрякова, сообщил, что Ших-Али скрывается в горном селении Череке.
Зубов приказал немедленно направить в аул два отряда и схватить беглеца.
Один отряд возглавил генерал Булгаков, второй Платов. В ночь со 2 на 3 июля отряды подобрались, оценили аул плотным кольцом, однако Ших-Али не застали. Незадолго перед тем он скрылся. Объединившись с Сурхаем, Ших-Али окружил в одну из ночей егерей и сотню хопёрских казаков из отряда подполковника Бакунина и едва их не уничтожил. Спасибо, подоспел на помощь Углицкий пехотный полк.
Вслед за тем Ших-Али подготовил покушение на самого Зубова. Исполнителем наметил находившегося в русском лагере своего брата Нури-хана. Нури долго жил в Петербурге, а затем вместе с Зубовым прибыл в Кизляр и с тех пор находился при главнокомандующем.
Однако заговор не состоялся. Помог его раскрыть казак из команды майора Серебрякова.
В день нападения Нури оседлал своего красавца и стал джигитовать. Во время джигитовки у него с головы слетела шапка, из неё выпал листок бумаги. Казак подъехал, развернул. В глаза бросился нарисованный под арабской вязью строчек череп. Возможно, казак и не придал бы значения этой бумажке, но рисунок вызвал подозрение, он незаметно сунул записку в карман.
Набравшись смелости, направился прямо к Платову.
- Только что подобрал вот энту писулю. Её Нурка из шапки утерял, - переминаясь с ноги на ногу, доложил он генералу.
Матвей Иванович развернул записку, недовольно хмыкнул.
- Живо толмача!
Толмач, хмуря лоб, вначале прочитал про себя, с тревогой посмотрел на Платова.
- Тут недоброе: "Волей аллаха повелеваю, чтобы сегодня восход солнца был для Кызыл-Аяга последним…" Это… Они же графа убить замыслили!
Зубов, выслушав толмача, стукнул кулаком по столу, вскочил, опрокинув стул.
- Я к этому роду Шихову со всей душой, а они… Эй, Апраксин! Сейчас же Нура арестовать! И под охраной отправить в Астрахань! Чтобы духу его здесь не было!
В тот же день было отправлено письмо к Сурхаю. Зубов писал, что русские войска идут на помощь Грузии и их враг один - персидский владыка Ага-Мохамед. Никаких злых помыслов против дагестанских и других кавказских народов армия не имеет. И потому он требует, чтобы Сурхай отказался от своих вредных для освобождения Кавказа помыслов. Чтоб войско распустил и сам бы явился с повинной к русскому командованию. Если этого не сделает он, Зубов вынужден будет послать войско в его, Сурхая, Казикумыкское ханство и опустошит огнём и мечом.
Сурхай с ответом не задержался. Он писал, что, получив письмо, долго над ним думал и свою вину признает, а потому просит прощения и готов принять условия. А вскоре и сам явился с повинной головой и присягнул на русское подданство.
- Когда ещё корпус находился в походе, из Петербурга возвратился осетин подполковник Мансуров. Он был дослан в столицу Зубовым после взятия Дербента. В донесении Зубов писал о кровопролитном штурме крепости, о мужестве и храбрости вручённого ему войска, о добром отношении большей части дагестанского народа к русскому воинству и неприязни к персидскому владыке. К донесению были приобщены ключи, вручённые ему старцем.
Получив всё это, Екатерина проявила монаршью благосклонность к гонцу и к войску. В ответном послании она писала, что "граф Зубов сделал за два месяца то, для чего Петру I понадобилось два похода, и притом он встретил более сопротивления, чем император". Одобряла она и достойное обхождение Хараджи-Ханум. Проявляя к новой наместнице Дербента благосклонность, она одарила её бриллиантовым пером, дорогими серьгами и перстнем.
Зубов был пожалован внеочередным званием генерал-аншефа, отмечен орденом Георгия второй степени, алмазными знаками ордена Андрея Первозванного. Награждены были и многие генералы и офицеры. Матвей Иванович Платов удостаивался ордена Владимира третьей степени.
- И ещё императрица-матушка повелела вручить донскому атаману присланную почесть. - И с этими словами Зубов извлёк из ящика саблю.
Обтянутые тёмно-синим бархатом; ножны, золотая оправа, украшенный алмазами и изумрудом эфес. На нём короткая надпись: "За храбрость".
- За службу верную, за ваши дела, кои известны всей России, за мужество и умение воинское, - сказал Зубов, передавая генералу оружие.
Вечером, оставшись один, Матвей, Иванович выложил на стол две сабли. Справа лежала его старая, некогда принадлежавшая отцу. Он вспомнил день, когда отец вручил её. Было это вскоре после сражения под Каушанами, когда атаману дозволили побывку в станице Черкасской.
Отец, увидев сына в звании бригадира" георгиевским кавалером, наделённым властью походного атамана в Екатеринославской армии, не удержался, пустил слезу.
- Утешил, Матвей, на старости лет. Теперь можно спокойно сойти в могилу. Только прежде прими от меня самое для меня дорогое. - С этими словами Иван Фёдорович снял со стены саблю… - Не в осуду, но скажу, что твоя сабля до моей не дойдёт. И сталь в моей крепче, и вострей она. Не в одной перепалке побывала и не подвела. Моё время ноне прошло, твоё подоспело.
Отцова сабля была с Матвеем Ивановичем и в молдавском походе, и в штурме Измаила, с ним была и в недавнем походе на Кубань и в Чечню. Как ни хорош был подарок государыни, а отказаться от привычной старой сабли не смог.
- Спрячь-ка ненадёжней сей царский подарок, - сказал денщику. - Воевать мне привычней со старой сабелькой.