Фабрикант, опешивший перед таким натиском, дал бы этому человеку лет эдак не более шестидесяти от роду, загорелое, натренированное тело которого почему-то сразу наталкивало на мысль о его принадлежности к спецслужбам. Причём, не к интеллектуальной, а к их силовой составляющей.
- Ну-ка, приятель! - обратился незнакомец к своему спутнику. - Пойди, позвони тому русскому, что торчит в отеле в ожидании самолёта в Россию. Пожалуй, вот-вот наступит время взбодрить его!
- Сей момент, дядюшка Билли! - ответил тот, что помоложе.
Привыкший беспрекословно выполнять приказы, он послушно встал и, отряхнув песчинки, прилипшие к икрам ног, направился к телефонной будке, стоявшей неподалёку.
Ему пришлось долго ждать, пока на другом конце провода, наконец-то сняли трубку. "Похоже, парень там совсем впал в отчаяние", - подумал он и посмотрел на часы. Всё должно случиться буквально через несколько секунд.
Конечно, задание, которое, можно считать, он выполнил, было куда как менее опасно, чем бегать в атаку во Вьетнаме. А общественно-политический резонанс будет несоизмеримо сильнее.
Теперь он с ужасом вспоминал последний бой, после которого встретился с дядюшкой Билли. Тогда первым с лужайки, находившейся в центре Сайгона у воинской части морских пехотинцев Соединённых Штатов Америки, стартовал геликоптер "чинук". Вслед за ним в воздух дружно взмыла стайка из десяти открытых с боков "ирокезов". На полу "ирокезов", свесив ноги за борт, сидели американские морские пехотинцы вперемешку с вьетнамскими рейнджерами.
Хотя в начале пути полёт проходил над территорией, контролируемой Сайгоном, солдаты сразу же взяли винтовки М-16 наизготовку. Кроме этого, над касками солдат торчали стволы крупнокалиберных пулемётов, по одному с каждого борта "ирокеза".
При развороте на север беспорядочно взлетевшая группа "ирокезов" организованно построилась в правый пеленг, первенство в котором было отдано двухвинтовому, похожему на летающий вагон, "чинуку".
По бортам "чинука" на штампованных из алюминия откидных сиденьях разместилось несколько американцев, зажавших коленями свои автоматические винтовки.
Вьетнамец, державшийся за ручки крупнокалиберного пулемета, внимательно оглядывал местность под геликоптером и время от времени двигал стволом в том направлении, которое казалось ему подозрительным.
Костяшки его пальцев побелели от напряжения.
Геликоптеры были посланы на помощь группе, пытавшейся отсечь путь к уходу на север крупному соединению Вьетконга. Эти проклятые коммунисты появлялись всегда неожиданно, даже в окрестностях хорошо охраняемых аэродромов, наносили ощутимые ракетные удары и бесследно исчезали, словно растворяясь в джунглях. А тут такая удача! Удалось заблокировать их отряд, но американский заслон с севера нёс значительные потери и требовал помощи.
Да и никто из летевших на выручку не хотел упускать своей выгоды. Всем им платили за каждого убитого вьетконговца. Немного риска, и перед тобой целая неделя беззаботной жизни в Сайгонских борделях. И единственное, что будет тогда щекотать нервы, так это нежелание подхватить изобретенную совместными усилиями сайгонских проституток и американских морских пехотинцев венерическую болезнь под названием "роза Сайгона".
Выстрелов можно было ожидать каждую секунду, и все же они грянули неожиданно. Майкл, сидевший ближе к пилотской кабине, вздрогнул от длинной пулемётной очереди, перекрывшей шум винтов. О пол геликоптера загремели стреляные гильзы.
Вьетнамцу удалось, наверное, кого-то подстрелить, потому что он радостно заржал, а из пилотской кабины показалось лицо лётчика, вопросительно смотревшего на вьетнамца.
- О кей! - прокричал вьетнамец, хотя прекрасно понимал, что лётчик его не слышит.
Повернув руку большим пальцем вниз, он показал её пилоту.
Тот понимающе кивнул, и геликоптер, закружился в левом вираже, подбирая удобную площадку для посадки. "Ирокезы" закружились вслед за "чинуком".
Цели теперь, по-видимому, были хорошо видны, потому что пулемёт заработал без остановки.
К счастью, Майкл не успел выпрыгнуть из геликоптера вслед за другими. Там, внизу поднялась такая жуткая стрельба, что и камыши, и заросли бамбука косило пулями, словно косами.
Геликоптер, освободившись от нагрузки, чуть взмыл, и отсюда, сверху, стали видны неисчислимые группы идущих в атаку вьетконговцев.
Майкл и пулемётчик, не прицеливаясь, стреляли по этим людям, похожим на детей в любом возрасте, но всё новые и новые их группы появлялись из джунглей, как бы возникая из ничего.
В такие минуты Майклу казалось, что он там, в России, а в атаку на него бегут многочисленные красные, которых он должен безжалостно уничтожать, потому что они отобрали у него родовое поместье.
Правда, во время Гражданской войны в России его ещё не было на свете, но был его отец, штабс-капитан царской армии, бежавший из России с остатками разбитой армии Врангеля.
Это многочисленные рассказы отца о том, как доблестно и безжалостно он воевал с "краснопузой сволочью" за своё поместье, за принадлежавшие ему по праву дворянина несколько гектаров земли, создали у Майкла впечатление, что он бывал в тех местах.
Он видел их в своем воображении, настолько реально, словно воочию. Кимрский уезд, небольшой барский дом с мезонином, на фасаде которого, обращенном к реке Хотче, кирпичом выложена дата постройки - 1873. Аллея, обрамлённая молодыми липами на крутом спуске к реке. Небольшая плотина чуть ниже по течению, благодаря которой образовался пруд, в изобилии усыпанный в разгар лета лилиями и кувшинками. Кусты сирени, распространявшими одурманивающее приятный запах, за которыми начиналась обширная поляна, замыкавшаяся со стороны леса хозяйственными постройками. Чуть подальше - родовое кладбище, на первых древних могилах которого из низкорослых деревьев, когда-то высаженных предками, вырос по-настоящему дремучий лес, как живое свидетельство древности его рода, уходящей во тьму веков.
Недоступное Сальковское озеро, необъяснимо правильным кругом брошенное в самую середину леса, полного бесчисленным количеством лося, кабана, волка, лисицы, тетерева, токующего по ранней весне.
Он видел, как цапли, расправив крылья и выставив перед собою необычайно тонкие для такой большой длины, ноги садятся после полёта на раскидистые еловые лапы. И стаи журавлей, собиравшиеся на этом месте на неделю со всего севера России, чтобы подкормиться перед дальним и опасным перелётом к югу.
Майкл, будучи гражданином Франции, добровольно остался здесь, во Вьетнаме, после вывода французских войск, чтобы вместе с подоспевшими американцами не дать коммунистам с севера установить контроль над всей страной.
Пуля поразила американца, не успевшего, как и Майкл, выпрыгнуть их геликоптера в тростник, на землю, в живот, и он теперь, зажав рану рукою, лежал на полу, сучил ногами и проклинал коммунистов.
Пули все чаще пробивали отверстия в обшивке геликоптера, и через них в затенённое чрево корпуса пробивались солнечные лучи, проецируя отверстия солнечными пятнами на пол.
Чтобы хоть как-то обезопасить себя, Майкл тоже завалился на пол, где мог, наблюдая за перемещением солнечных пятен и, прислушиваясь к собственным ощущениям, в какой-то мере судить о маневрах машины.
Он понял, что пилоты геликоптера, чтобы не быть сбитыми, решили снизиться, чтоб на борт могли взобраться так опрометчиво и самонадеянно выпрыгнувшие морские пехотинцы. Как только солдаты, оставшиеся в живых и не раненные, судорожно цепляясь за обрез двери, взобрались в кабину, геликоптер, накреняясь до стука лопастей несущих винтов, резко отвалил в сторону от места боя.
Вышедшие из боя солдаты привычно разместились на скамейках вдоль стен, на полу лежал только прощавшийся с жизнью в нечеловеческих муках раненый в живот американец. Он летел теперь ногами вперед, а у его головы, как раз напротив открытой двери с торчавшим стволом наружу пулеметом, стоял на коленях раненый вьетконговец, прихваченный для допроса соотечественником.
Едва пули перестали делать из фюзеляжа геликоптера решето, как тот приступил к делу. Отстегнув штык-нож, он приставил его к животу несчастного чуть повыше пупка. Видно было, как оконечная острая точка ножа проминает собой нежную смуглую кожу.
"Обезьяна, - брезгливо подумал Майкл. - И разговор у них походит на общение двух обезьян".
Между тем, вьетнамец, задав пленнику несколько вопросов и получив ответы на них, без размаха сунул нож почти до самой рукоятки в податливый живот, повернул его там заученным движением, а когда вьетконговец сник, быстрыми движениями отрезал ему уши и ногой вытолкнул ещё живое тело за борт.
После чего уселся на скамью у противоположного борта прямо напротив Майкла и, как ни в чём не бывало, принялся, прокалывая уши, нанизывать их на капроновую нить, на которой уже висело несколько экземпляров.
Увиденное первобытное злодейство и спокойствие, с каким оно было сдельно, вывернули Майкла наизнанку до болей в желудке. Сквозь непроизвольно выступившие слёзы Майкл ловил остановленный на себе сожалеющее-брезгливый взгляд вьетнамца, и, как только позывы прекратились, понял, что тот по-английски, с чувством превосходства, обращается к нему:
- Это тебе придется доказывать, что ты подстрелил десяток коммунистов. Послушать вас, американцев, так вы уже дважды уничтожили всё население Северного Вьетнама. А я предпочитаю приносить доказательства с собой, по паре ушей с каждого убитого вьетконговца. И мне нечего в конторе доказывать, все аргументы с собой. А теперь скажи-ка мне, давно ли твои предки снимали скальпы с миллионов индейцев, расчищая себе жизненное пространство? Так что не прикидывайся чистоплюем, это вы, теперешние янки, вырезали всё коренное население Америки, а теперь навязываете свой образ жизни всему миру. А у нас нет времени резать скальпы, поэтому мы режем уши, это намного быстрее. Тьфу!
Вьетнамец смачно сплюнул и отвернулся.
Теперь не было того парадного строя геликоптеров, как час назад, когда они вылетели с базы на север, предвкушая победу в бою. Теперь каждая машина, вырвавшись из огня, возвращалась самостоятельно. Вот внизу потянулись лачуги пригорода Сайгона, несколько улиц с двух - или трёхэтажными домами, президентский Дворец, лужайка перед казармой морской пехоты США, откуда они недавно улетали, чтобы задать трёпки вьетконгу. Но по тому, сколько мест пустовало теперь в геликоптере, и по сменившемуся составу пассажиров, следовал безошибочный вывод, что трёпка удалась скорее коммунистам, чем американцам с их вьетнамскими "друзьями".
И тут Майкл вдруг сообразил - за короткое и ужасное время боя вьетнамец просто не имел возможности сбегать в сторону джунглей за доказательствами своей победы. А это значит… Да, он отрезал уши рядом с геликоптером у своих, возможно ещё живых, сослуживцев.
На пути в казарму перепачканных грязью и кровью солдат встречала не только медицина. Рядом с командиром части стоял незнакомый штатский, и Майкл по их взглядам и жестам интуитивно почувствовал, что они беседуют о нём.
- Майкл Курапофф? - спросил незнакомец, и по тому, что он, а не командир части, заговорил первым, Майкл понял, что к нему обращается большая шишка, и утвердительно кивнул.
- Ну вот и славно, - продолжал незнакомец. - Зовите меня просто - дядюшка Билли. Правда, это звучит несколько фамильярно, но так нужно для чужих ушей. А мы давно знаем вас, как дисциплинированного и исполнительного солдата, которого ждёт несравнимо более важное занятие, чем стрельба по вьетконгу.
И Майкл понял, что в его жизни наметились кой какие перемены.
Позже, после возвращения в Штаты, Майкла позабавило, как дядюшка Билли предствлял его шефу:
- Вот тот малыш, которого я рекомендовал вам, шеф. Я подхватил его сразу же после боя с Вьетконгом. В нашей морской пехоте его зовут Майкл, шеф. Как только он переберётся с нашей помощью во Францию, там сослуживцы будут звать его Мишелем. Где-нибудь в Одессе, откуда родом его родители, его звали бы Мишкой, или что-то в этом роде. Он прекрасно говорит по-русски, почти без акцента. Ненавидит красных даже сильнее, чем ненавидел их родной папочка, эти объяснялось его желание воевать с Вьетконгом. Он считал, что там был передовой рубеж борьбы с коммунизмом.
"Всё-таки, сколько нужно терпения, пока тот загнанный в угол русский возьмет трубку", - подумал он и тут же услышал, как длинные гудки прекратились, в трубке щёлкнуло соединение, и послышалось "аллё", сказанное безразличным тоном.
"Ничего, сейчас ты у меня запрыгаешь!" - мстительно подумал Мишель и спросил:
- Это Борис Великанцев?
- Да, - ответил телефон голосом Великанцева.
- Здравствуйте, вас приветствует Мишель Курапов, - сказал Мишель, отслеживая глазами удалявшийся геликоптер русских.
По той паузе, что воцарилась на другом конце провода, Мишель понял, насколько он ошарашил собеседника, заговорив с ним по-русски, и вспомнил, как на банкете Великанцев поинтересовался у переводчицы:
- Скажите, Элен, а этот Мишель Курап, кто он, француз? Американец? Немец?
- Точно не знаю, но поговаривают, будто он американец. Насколько я знаю, его родители эмигрировали из России во время гражданской войны. Но он ни слова не понимает по-русски. Как у вас говорят - ни бельмеса, по-русски ни бум-бум.
- О да вы знаете такие тонкости нашей речи, - удивился Великанцев.
- Я была в вашей стране на практике, мне нравится ваш язык, и люблю его тонкости и стараюсь постичь иносказания.
Пауза в телефонном разговоре с Великанцевым устраивала Мишеля, продолжавшего в ожидании события отслеживать полёт русского геликоптера.
И вот оно: геликоптер русских будто натолкнулся на невидимую преграду, устремился вниз и в месте его встречи с землей в небо взметнулся столб взрыва.
- Поздравляю вас, вы родились в сорочке - спокойно договорил Мишель и тут же подумал, что теперь в России говорят "родились в рубашке". - Ваш вертолёт взорвался, ваши друзья погибли.
- Эй, Майкл! Освободи телефон, мне необходимо срочно уведомить нашего человека! - дядюшка Билли буквально вырвал трубку у Мишеля, тут же нажав на рычаг отбоя.
- Хэллоу, шеф! Мы спасены! - прокричал он условную фразу.
- Хорошо, Билли, Вы отлично выполнили эту работу. Сейчас будет сообщение по радио, - ответили ему.
Из сообщения радио "Би-Би-Си" 6 августа 1967 года в 13:03, время московское:
"Гигантский советский вертолёт, предварительно вылив на пожар двенадцать тонн воды, врезался в высоковольтную линию, взорвался и сгорел. Погибли семь советских членов экипажа и два француза".
В том году по настоящему летняя жара установилась в Москве лишь в последних числах июля, и хотя шла первая декада августа, жара в городе становилась невыносимой. В государственных учреждениях не спасали даже сквозняки, устраиваемые чиновниками через распахнутые настежь, окна. Вместе с ветром проникал запах разогретого солнцем асфальта, вызывая у партийных функционеров зависть к тем, кто находился в отпусках.
- Леонид Ильич! Машина подана, - доложил секретарь-референт.
Брежнев взглянул на часы. Ровно двенадцать дня.
"Ничего не скажешь, службы работают точно, как часы. Сказал, подать машину к двенадцати, и вот, пожалуйста, машина подана, - с удовлетворением подумал Брежнев. - Стараются. Ещё бы им не стараться, знают, что могут вылететь из-за малейшего промаха".
Единственное, о чём просили его спецслужбы, это заранее, хотя бы часа за полтора, сообщать о своём намерении, и Леонид Ильич старался выполнять эту просьбу.
Он знал, что за это время должна пройти команда во все районные отделения и на все посты Государственной автомобильной инспекции о блокировании выездов на Ленинградское шоссе из всех городов, населённых пунктов, с просёлочных дорог и главных дорог. За сорок минут до проезда кортежа Генерального секретаря КПСС. Чтобы на Ленинградском шоссе, до самого Завидова, путь автомобилю генсека, несущемуся на предельной скорости, не пересёк ни один пешеход, как это было уже однажды с Хрущевым на том же Ленинградском шоссе на выезде из Химок, в деревне Родионово.
А всё из-за пресловутой экономии средств. Во время реконструкции шоссе и в Москве, и в Химках сделали подземные переходы, а там не стали делать, посчитали, что уже загород, и жители деревни перейдут дорогу и так. Но скорость автомобиля Хрущёва была такой, что для человека, переходящего в это время дорогу, машина появилась внезапно, будто из-под земли.
Хрущёв не остановился, да и вряд ли охрана разрешила бы ему это сделать. Но после этого случая на выезде из Химок построили мост для пешеходов. И хотя у моста было в сумме столько же ступеней, сколько и в подземном переходе, пешеходы пользовались им редко: в подземном переходе ступени вели сначала вниз, а потом наверх, а у моста ступени вели сначала вверх, и только потом вниз, что и превращало мост в сознании людей в непреодолимое препятствие.
То же самое проделывалось и в воздухе. Стоило назвать время вылета, как за два-три часа до него проходила кодовая команда "ковёр" и небо над Советским Союзом очищалось от самолётов. Даже, вопреки логике, на Дальнем Востоке, хотя, к примеру, перелёт генсека должен был состояться между Москвой и Сочи. Перед одним таким полётом в Казахстане не успели посадить маленький спортивный самолётик, так командующему ПВО страны дали команду сбить его. Правда, команду не выполнили, за что уволили из армии командира авиаполка, понимавшего всю абсурдность требования об уничтожении самолётика и давшего возможность начальнику аэроклуба приземлить его.
Конечно, такое внимание к собственной персоне возвышало Генерального секретаря в собственных глазах и позволяло уверовать в собственную незаменимость и исключительность.
Правда, ему не докладывали, что такие меры вызывают неприятие и раздражение простых граждан и, в особенности, водителей грузовиков, вынужденных простаивать в пробках, в кузовах которых начинал "козлиться" цементный раствор, бетон или асфальт, и они во всю, громогласно матерят его с применением особо крепких выражений, не имеющих аналогов в других языках.
Тем не менее, Леонид Ильич, как истинный ценитель быстрой езды, пересадив водителя-чекиста на правое сидение, лично устраивался за рулем бронированного четырнадцатитонного "ЗиЛа" и, взяв с места в карьер, направлял машину по пустынному Охотному ряду, поворачивал на улицу Горького, и группа автомобилей на бешеной скорости неслась в сторону Ленинградского шоссе.
Офицеры ГАИ, перекрывшие боковые выезды, козыряли ему, "отдавая честь", далеко впереди, но в пределах видимости, мчались пеленгом "мерседесы" в ярких вспышках проблесковых маяков, дополнительно подстраховывая от случайных автомобилей простых советских граждан.
Поглядывай урывками в зеркало заднего вида, Брежнев видел автомобили охраны, мчавшиеся на опасно малой дистанции от его машины. "Тормозить ни в коем случае нельзя, - подумал он. - Они едут так близко, что не смогут отреагировать".